Авторизация


На главнуюКарта сайтаДобавить в избранноеОбратная связьФотоВидеоАрхив  
Свято-Успенская Почаевская Лавра (Украина)
Источник: Яндекс картинки
10:41 / 06.02.2015

Археология Древней Руси в XXI веке. Часть I
Согласно письменным источникам, народ «русь», управляемый каганом, выступает как заметная политическая и военная сила: он отправляет послов в Византию и к императору франков (839 г.), совершает нападение на Константинополь (860 г.), разоряет византийские владения на малоазиатском побережье Чёрного моря (ранее 842 г.)
Обзор археологических древностей открывает значительное разнообразие областных культурных традиций, моделей организации расселения и индивидуальных особенностей раннегородских центров Руси. Попытаемся проследить в этой пёстрой картине некоторые общие явления, оценить уровень культурной и политической интеграции древнерусских земель, определить, насколько согласуются между собой историческая картина становления Древнерусского государства, созданная на основании письменных источников, и её археологическая версия.

Подробное знакомство с археологическими материалами показывает, что сформулированный в своё врем тезис о IX–X вв. как о едином – с точки зрения археологии – этапе развития культуры и расселения, объединённом общими явлениями в повседневной жизни и экономике Древней Руси, справедлив. Его значимые черты, получившие отчётливое отражение в археологических материалах, сводятся к следующему.

Прежде всего, это общий рост сети расселения: формирование новых поселений на староосвоенных и новых территориях было связано с расширением и более интенсивным использованием сельскохозяйственных угодий. Вторая важнейшая его черта – развитие торговли и товарных отношений, включение огромных территорий между Балтикой, Волгой и Средним Поднепровьем в систему международных торговых связей. Это обеспечило приток на Русь разнообразных импортов, в том числе арабского монетного серебра, ставшего основой для собственного денежного обращения.

Третье, столь же значимое явление, – зарождение и постепенное развитие новой культуры. Общая во многих своих проявлениях для всей территории формирующегося государства, она синтезировала различные элементы, связанные происхождением со славянской и финской средой или заимствованные извне – из Скандинавии, Византии, южнорусских степей, западнославянского мира. Главные очаги формирования этой культуры и важнейшие узлы международной торговли на речных путях – раннегородские поселения, появление которых также, несомненно, должно быть включено в перечень основных новаций IX–X вв.

Наконец, один из существенных аспектов культурных трансформаций –символическое обозначение власти и социальной иерархии, появление особых форм престижного потребления, особых категорий статусных вещей и выделяющихся по своему характеру погребальных памятников, призванных служить знаками властных отношений и особого положения социальной элиты. В то же время рассматриваемая эпоха – период быстрых и глубоких перемен. Многие явления, определяющие характер исторической ситуации середины – второй половины X в., плохо просматриваются в археологических материалах IX в. и вовсе не видны в первой половине этого столетия.

Так, лишь в единичных точках археология фиксирует раннегородские поселения первой половины IX в., их число остаётся сравнительно небольшим и во второй половине столетия. Основываясь на археологических свидетельствах, можно считать, что урбанизация принимает широкие масштабы лишь в середине –второй половине X в. Сходная динамика свойственна и процессу культурной интеграции Руси, который прослеживается по археологическим данным лишь с X в., становясь заметным явлением с середины этого столетия. К X в., преимущественно ко второй его половине, относятся большие курганные насыпи, возведённые над погребениями с богатым инвентарём, включавшим дорогие украшения и оружие.

Не ранее второй четверти X в. появляются захоронения в деревянных камерах – одна из выразительных категорий погребальных памятников, связанных с древнерусской элитой (Михайлов, 2005). Распространение новых технологий в ремесленных производствах – так же феномен X в., в предшествующий период сдвиги в этой сфере малозаметны. Стоит добавить, что культурные остатки X в. в целом более многочисленны и выразительны, чем археологические древности предшествующего периода практически на всех территориях, находившихся к концу X в. под властью Владимира Святославича.

При оценке количественного соотношения древностей этих двух столетий (важнейшие археологические памятники с хроноиндикаторами IX и X вв. показаны на двух картах – см. прикрепленные файлы №№1-4) следует сделать поправку на то, что во многих областях культурные напластования IX в., в отличие от более поздних, не содержат чётко определимых датирующих вещей и с трудом поддаются идентификации. Однако в основе своей это соотношение отражает реальные изменения уровня освоенности Русской равнины, произошедшие за полтора-два столетия.

Важнейшей предпосылкой формирования новых форм политической организации в лесной зоне Восточной Европы послужило расширение сельскохозяйственного производства и экономический подъём сельских областей. Этот тезис стал общим местом в большинстве трудов, посвящённых начальной истории Руси. Тем не менее археологические и палеоэкологические исследования последних лет внесли много нового в наше понимание природных условий, в которых разворачивались колонизационные процессы IX–X вв., изменений природной среды под влиянием сельскохозяйственной деятельности и использования сельскохозяйственных продуктов.

О том, что собственное земледелие было важнейшим источником жизнеобеспечения поселений, включая центры власти и торгово-ремесленной деятельности, говорит также обилие зерновых остатков в культурном слое, разнообразие культурных злаков, зерновые ямы на памятниках юга, размеры которых увеличиваются в X в. Вопрос об уровне развития сельского хозяйства в культурах раннего железного века в лесной полосе Европейской России и о времени появления пашенного земледелия на севере Русской равнины в последнее время стал предметом острых дискуссий (Конецкий, Самойлов, 2000; Кренке, 2004, с. 51–64; 2007, с. 64–78; Еремеев, Дзюба, 2010, с. 518–522; Кренке, 2011, с. 171–195, 231–232).

Соглашаясь с мнением тех исследователей, которые относят возникновение пашенного земледелия к железному веку и полагают, что окультуренные в этот период ландшафты могли быть первыми очагами повторного земледельческого освоения во время славянской колонизации (Кренке, 2007, с. 64–78), следует тем не менее отметить, что X–XII вв. были временем коренного изменения ландшафта, массового сведения лесов и обустройства сельскохозяйственных территорий. Новая политическая организация на Севере выросла на свежих лесных расчистках.

Палеоэкологические условия её формирования на юге остаются неясными из-за отсутствия специальных исследований. Формирование новой сети расселения в IX–X вв. происходило в благоприятной климатической ситуации, сделавшей возможным продвижение земледелия на север и развитие землепашества как продуктивной и устойчивой отрасли хозяйства в северных областях. Объединение огромных территорий, простирающихся от Ладоги до Среднего Поднепровья, в одном государственном образовании, центром которого в конце IX в. стал Киев, разворачивается перед нами как ряд военно-политических предприятий, главным двигателем которых были интересы и амбиции элиты, стремившейся максимально расширить области, подконтрольные Рюриковичам, используя для этого силу оружия.

Однако за внешней канвой событий просматривается действие глубинных факторов, получивших отчётливое отражение в археологических материалах. Один из этих факторов – формирование на Русской равнине в конце I тыс. обширной зоны восточнославянского расселения, география которой во многом определила контуры государственной территории Руси.

Вопросы о времени и путях расселения славян в различных регионах Восточной Европы освещены в источниках, посвященных многочисленным специальным исследованиям в этой области, которые по-разному трактуют этническую принадлежность отдельных культур и характер их взаимодействия, но в целом солидарны в определении общих границ восточнославянского ареала в IX–X вв. (Седов, 1982; 1995; Исланова, 1997; 2004; Лопатин, 2006; Конецкий, 2007; Еремеев, Дзюба, 2010, с. 380–528).

Специфические черты славянской материальной культуры второй половины I тыс., бедность её вещами, которые могут быть использованы как этнические индикаторы, не всегда дают возможность чётко выделить славянские древности. Из этого, однако, не стоит делать вывод об отсутствии или малочисленности славянского населения в северных областях Русской равнины, который настойчиво высказывается в некоторых работах, посвящённых начальной истории Руси (Callmer, 2000; Duczko, 2004).

При всём многообразии этнических групп, интегрированных в политическую систему ранней Руси и в состав её социальной элиты, при том, что в некоторых областях, прежде всего, на Северо-Востоке, славяне в X в., вероятно, не были численно доминирующим населением, именно их присутствие в различных удалённых друг от друга областях создавало почву для политической интеграции.

Другой, не менее значимый, фактор объединения – система международных торговых путей. торгово-ремесленных поселений и раннегородских центров, сложившаяся в IX в. и обеспечивавшая товарообмен между внутренними лесными областями Восточной Европы, Византией и странами Халифата. Система товарообмена, основанная на вывозе на Восток и в Средиземноморье продуктов лесных промыслов, прежде всего, пушнины, и ввозе на север арабского серебра, тканей и предметов роскоши, была мощным средством обогащения всех её участников, в том числе скандинавов и славян, выступавших организаторами торговли и сбора продуктов промыслов на Русской равнине.

Новые полевые методики дали возможность более полного сбора артефактов и палеоэкологических остатков, документирующих торговлю и пушной промысел. Благодаря им археологические материалы, полученные в последние десятилетия, позволяют сегодня в полной мере представить масштабы торговых операций и воздействие их на экономику и социальный строй обитавшего здесь средневекового населения. Очевидно, одним из условий эффективного функционирования этой системы был централизованный контроль над ресурсными зонами, из которых поступали товары, предназначенные для вывоза, и над водными путями, по которым они вывозились.

Практически все исследователи сегодня солидарны в том, что торгово-ремесленные поселения на водных путях образовали своеобразный каркас формирующегося государства с главной осью – ловатско-днепровским отрезком пути «из варяг в греки», соединившим Новгород и Киев. В то же время специалисты по-разному понимают механизмы его функционирования и статус различных центров.

Присутствие скандинавов в ключевых точках этой системы хорошо документировано археологическими материалами X в. Находки скандинавского происхождения IX в. представлены лишь в северных областях, от Верхнего Поднепровья до Ладоги, за немногими исключениями они относятся ко второй половине – последней трети IX в. (Пушкина, 1997 б; Pushkina, 1997, p. 83–91). Значительные серии этих находок происходят лишь из Ладоги и Рюрикова городища. Важным свидетельством участия скандинавов в торговых операциях на магистральных водных путях являются восточные монеты со скандинавскими руническими знаками. Некоторые из них найдены в составе кладов, попавших в землю в начале IX в. (Мельникова, Никитин, Фомин, 1984, с. 26–47; Добровольский, Дубов, Кузьменко, 1991, с. 30, 35–51).

Рассматривая вопрос о соотношении потенциала Севера и Юга как двух центров политической власти на Русской равнине и их роли в становлении Руси как единого политического организма с чисто археологических позиций, абстрагируясь от письменных источников, мы видим, что материальные следы выделения знати как особой социальной группы и кристаллизации властных институтов вплоть до середины X в. более заметны на Севере, чем на Юге.

Так, именно на Севере в IX в. зарождается традиция возведения сопок – монументальных курганных насыпей, призванных обозначить особое положение элиты и создать «ландшафты власти», символизировавшие новые социальные отношения. В Северной Руси в конце IX в. формируется специфическая культура военно-торговой элиты с престижным костюмом, богатым набором оружия и пышным погребальным обрядом, позднее распространившаяся на Юге.

Материалы раскопок в Ладоге и на Рюриковом городище указывают на то, что формирование раннегородских поселений, выступавших местами сосредоточения торговли и ремесла и центрами власти, началось здесь раньше, чем в Среднем Поднепровье. Клады восточных монет IX в., найденные в северных областях Руси, свидетельствуют об особом благосостоянии части общества, о его способности накапливать в своих руках монетное серебро уже на самых ранних этапах развития международной торговли.

Трудно согласиться, что монета не использовалась в платёжных операциях, а служила лишь как средство демонстрации социального престижа. Против этого свидетельствуют многочисленные находки целых дирхемов и их фрагментов в культурном слое северных поселений.

Не следует в то же время переоценивать демографический и экономический потенциал Севера в IX – первой половине X в. Показательны, прежде всего, скромные площади торгово-ремесленных поселений и административных центров. Попав на общие карты средневековой Европы и Средиземноморья, они постепенно стали восприниматься как соразмерные средневековым столицам. Площадь Рюрикова городища оценивается Е.Н. Носовым как 6–7 га, площадь Ладоги на раннем этапе её существования, по-видимому, не превышала 8 га., площадь Сарского городища вместе с посадом составляла около 3 га, городища в Приильменье и Поволховье имеют миниатюрные размеры – 0,2–0,5 га.

При всей значимости этих поселений кажется очевидным, что их собственные людские ресурсы и экономические возможности были недостаточны для установления контроля над территориями, простиравшимися от Балтики до границы степи. Хотя археологические карты Северо-Запада ежегодно дополняются новыми селищами конца I тыс., а время первоначального освоения некоторых микрорегионов, в которых можно видеть локальные административные центры конца I тыс., в последнее время удревнено до V – VII вв. (Еремеев, Дзюба, 2010, с. 47–247, 394 –420), очевидно, что значительные пространства в Ильменско-Волховском регионе оставались в конце I тыс. незаселёнными.

На Юге славянское сельское расселение имело более глубокие исторические корни. Здесь, несмотря на периодические военные потрясения и перегруппировки населения, сохранялась многовековая преемственность в использовании аграрных ландшафтов. Потенциал южного очага политической власти в большей степени определялся более плотной сетью расселения, большей устойчивостью земледельческого хозяйства.

Именно Юг, в его широком географическом понимании, долгое время оставался исходной базой для славянского расселения на Русской равнине, в том числе и для начальной колонизации Приильменья (Лопатин, 2006, с. 338–340; Лопатин, Фурасьев, 2007, с. 104–105; Конецкий, 2007, с. 256–267).

Документальная точность ранних дат Повести временных лет аргументированно оспорена исследователями летописания, показавшими, что хронологическая сетка Повести была создана летописцем на основе византийских хронографов (Шахматов, 2002; Гиппиус, 2006 а). Тем не менее сам факт появления руси как нового народа и новой политической силы на исторической сцене в середине IX в. надёжно засвидетельствован западноевропейскими и византийскими источниками.

Одним из самых сложных моментов в реконструкции исторической ситуации IX в. остаётся согласование исторических известий о руси (народе «рос» «Бертинских анналов», «руси» греческих поучений и агиографических текстов, «русах» арабских географических сочинений) и археологических данных, характеризующих этнокультурные процессы и уровень развития средневековых обществ на Русской равнине.

Согласно письменным источникам, народ «русь», управляемый каганом, выступает как заметная политическая и военная сила: он отправляет послов в Византию и к императору франков (839 г.), совершает нападение на Константинополь (860 г.), разоряет византийские владения на малоазиатском побережье Чёрного моря (ранее 842 г.). Столь же заметно и его присутствие на торговых путях: русь ведёт торговлю с арабскими купцами на Востоке, совершает регулярные поездки в Подунавье. Этот народ имеет скандинавские этнические корни, что прямо отмечено в «Бертинских анналах».

Отсутствие в источниках однозначных географических ориентиров для локализации политического объединения руси, возглавлявшегося каганом, оставляет исследователям широкий простор для дискуссий о его местоположении и пространственном охвате – от Среднего Поднепровья до Поволховья и Скандинавии (Седов, 1999 б, с. 54–70; Франклин, Шепард, 2000, с. 54–70; Цукерман, 2001, с. 55–77; 2007, с. 347–350).

Главным камнем преткновения при соотнесении его с археологическими памятниками оказывается отсутствие в археологических древностях первой половины IX в. видимых следов централизованной военно-политической системы, способной создавать реальную военную угрозу византийским владениям. Малозаметны и археологические свидетельства скандинавского присутствия на Русской равнине в этот период. Большинство историков в настоящее время разделяет мнение о северной локализации «Русского каганата», полагая, что центром этого политического образования могло быть Рюриково городище (Франклин, Шепард, 2000, с. 54–70; Цукерман, 2001, с. 55–77; 2007, с. 347–350).

Основанием для этого является концентрация на Севере скандинавских находок (пусть и более позднего времени) и наличие здесь поселений, на которых зафиксировано присутствие военизированного населения. Противники данной позиции указывают, что принятие заимствованного у хазар титула «каган» с политической точки зрения могло быть оправдано только для правителя Юга, а Приильменье, в силу своего географического положения, не могло быть непосредственным плацдармом для походов к Босфору и военных действий в Причерноморье (Назаренко, 2001, с. 108, 114).

В.В. Седов предложил локализовать «Русский каганат» в лесных и лесостепных областях между Днепром и Доном, в ареале волынцевской, роменской и боршевской культур, отождествив их носителей с русами. Исследователь полагал, что строительство каменных крепостей на северо-западных рубежах Хазарского каганата имело целью противодействовать военной экспансии русов (Седов, 1999 б, с. 54–81).

Развёрнутая аргументация в пользу расположения политического образования русов, возглавляемого каганом, в Среднем Поднепровье изложена А.В. Назаренко в обзоре письменных источников о руси IX в., помещённом в этой книге. Археологические реалии дают серьёзные основания для корректировки сложившихся в науке представлений о масштабах военных предприятий руси в первой половине – середине IX в. и характере её политического объединения.

Ни на Севере, ни на Юге мы не видим археологических памятников этого времени, которые могли бы выступать как места сосредоточения значительной военной силы, как административные центры, располагавшие ресурсами для организации грандиозных походов на Византию. Скромные размеры поселений, бедный набор оружия, отсутствие погребений военизированной знати заставляют усомниться в том, что «нашествие руси» на византийские владения в 860 г., очевидцем которого был патриарх Фотий, действительно являло собой военную акцию, угрожавшую существованию Царьграда.

Точно так же, как и в том, что послы народа «рос», появившиеся у императора Феофила и отправленные им далее к Людовику Благочествому, выступали как представители государственного образования со сложившимися властными институтами и административным аппаратом.

Единственным приемлемым разрешением противоречий между письменными источниками и археологией является признание того, что политическая организация руси в это время была ещё достаточно эфемерной структурой, находившейся в самой начальной стадии формирования. Сеть административных центров в этом объединении ещё не сложилась, население, инкорпорированное в эту систему, было немногочисленно. В таком случае отсутствие археологических следов скандинавов или славянизированного скандинавского населения первой половины IX в., которые могли бы быть связаны с русью, в Среднем Поднепровье не может быть решающим аргументом против южной локализации «русского каганата».


Комментарии:

Для добавления комментария необходима авторизация.