Статьи

Александр Гаврилович Шляпников родился 30 августа 1885 года в г. Муроме в многодетной семье. Его отец, Гаврила Максимович, работал мельником, чернорабочим, плотником и приказчиком, пока не выбился в железнодорожные кондукторы. Мать - Хиония Николаевна (урожденная Беленина), была дочерью горнозаводского рабочего.

Рано потеряв отца, Александр вынужден был с ранних лет помогать матери. «Жизнь вдовы, оставшейся без средств и без работника, была чрезвычайно тяжела, - отмечал он в автобиографии. - С самых малых лет все члены семьи приучались к какой-нибудь работе, чтобы быть полезными и помогать матери в ее трудной борьбе за жизнь».

Видимо, не последнюю роль в становлении будущего революционера сыграла принадлежность его семьи к старообрядчеству. Как отмечает биограф Шляпникова Е.Л. Корнилова, «Шляпниковы были старообрядцами - поморцами. (...) Первоначально секта отвергала молитву за царя и брак (заключенный в «никонианской» церкви). Затем произошел раскол на старопоморцев, отрицающих по-прежнему брак, и новопоморцев, приемлющих его.

Соответствующие записи в метрических книгах давали возможность людям жить относительно нормальной гражданской жизнью. Шляпниковы принадлежали к новопоморцам».

Как позже отмечал сам Шляпников, «несмотря на тяжелую жизнь, мать стремилась по-своему воспитать детей в духе старых обычаев и старой веры. Семьи моего отца и матери были старообрядческими, принадлежавшими к поморской секте, преследовавшейся полицейскими и поповскими властями. С самых детских лет я уже познакомился с религиозными преследованиями».

Образование Александр получил в Муромском начальном училище (точнее, в трех его первых классах) и, если верить его воспоминаниям о ней, уже в эти годы жизнь научила его думать о том, «что на свете нет правды», т.к. «учителя были очень грубые молодые люди, прибегавшие частенько к кулачной расправе со своими малышами-учениками», а законоучитель якобы всячески преследовал своего ученика за его старообрядчество.

И именно семейное воспитание, утверждал Шляпников, подготовило его «к борьбе за божью старообрядческую правду»: «Религиозные преследования, преследования улицы, преследования в школе, бедность и лишения в семье - все это располагало мои детские мечты и настроения на борьбу и мученичество».

Устроившись работать на завод, Александр активно участвовал в стачечном движении, имел столкновения с полицией, из-за чего неоднократно вынужден был менять место работы. Познакомившись в Петербурге с революционной литературой, Шляпников в 1901 г. вступил в ряды РСДРП, в которой занял большевистскую позицию.

Вернувшись в родной Муром, Александр сам стал вести революционную пропаганду на местном заводе, за что в 1904 г. подвергся аресту. Просидев в одиночной камере 9 месяцев, он за недостаточностью улик был освобожден под надзор полиции, а вскоре начались январские события 1905 года, в которых Шляпников принял самое активное участие.

Затем последовал очередной арест, краткосрочное пребывание во Владимирской каторжной тюрьме и... снова освобождение, связанное с провозглашенной в октябре 1905 г. амнистией.

«В день освобождения, - вспоминал Шляпников, - владимирские черносотенцы избили меня на улице, и с вещественными доказательствами на лице я явился на родину». Впрочем, на свободе революционер Шляпников пробыл не долго. В ночь на Рождество 1905 г. он был снова арестован и на этот раз просидел в тюрьме до начала 1907 г.

Оказавшись на свободе, Шляпников перебрался в Петербург, где продолжил свою революционную деятельность, а затем, в начале 1908 г. выехал за границу, где вынужден был пробыть до начала 1914 года, «скитаясь по заводам во Франции, Англии и Германии». В Женеве Шляпников познакомился с В.И. Лениным, вошел в состав Парижской группы содействия РСДРП.

Заграницей российский революционер также вступил во Французскую социалистическую партию и стал членов Социал-демократической партии Германии, приобрел опыт европейского профсоюзного движения. Большое влияние в это время на него оказывала его гражданская жена А.М. Коллонтай. Будучи старше своего «мужа» на 13 лет, дворянка Коллонтай, имевшая хорошее образование, помогла расширить Шляпникову кругозор и повысить его интеллектуальный уровень.

Наблюдавший за революционером Особый отдел Департамента полиции, характеризовал его следующим образом: «По отзывам агентуры, Шляпников интеллигентный человек и считается крупной величиной в партийных сферах... (...) Вид у него такой, что по внешности его трудно, почти невозможно признать за рабочего, а вместе с тем он должен быть причислен к разряду интеллигентных рабочих...

Владеет французским и немецким языками. Одет всегда щеголевато. Весьма осторожен и конспиративен и конспирируется весьма сильно своими единомышленниками, как видный и ценный партийный деятель».

В столицу Российской империи Шляпников вернулся с подложным паспортом французского гражданина Жакоба Ноэ и устроился токарем сначала на заводе Лесснера, потом - у Эриксона.

«Инженеры, мастера встречали меня, как "иностранца", довольно любезно, а "иноземное" происхождение моего паспорта обязывало меня ломать родной язык и часто для видимости прибегать к помощи русско-французского словаря, который я всегда носил с собой», - вспоминал большевик-конспиратор. Работая на заводе, Шляпников не оставлял и революционной деятельности.

Он сотрудничал в газетах «Правда» и «Социал-демократ», а когда началась война с Германией, выступил с антивоенных позиций. Его авторству принадлежала листовка, выпущенная Петербургским комитетом РСДРП(б) следующего содержания: «Солдаты и рабочие! Вас призывают умирать во славу казацкой нагайки, во славу отечества, расстреливающего голодных крестьян, рабочих... Нет, мы не хотим войны, - должны сказать вы. - Мы хотим свободы России!

Вот должен быть ваш клич... Долой войну! Долой царское правительство! Да здравствует революция!» «В период перед Февральской революцией, - писал Шляпников, - наша российская социал-демократическая рабочая партия была единственной революционной партией, призывавшей рабочие массы к вооруженному восстанию, к вооруженной борьбе против царизма и против войны».

Снова вынужденный покинуть родину, Шляпников выехал в нейтральную Швецию, где налаживал связи с местными социалистами, чтобы получить у них финансирование для российских большевиков.

Возвратившись в 1915 г., он был кооптирован в ЦК РСДРП, возглавил Русское бюро ЦК, но в связи с угрозой очередного ареста, снова эмигрировал. В Россию Шляпников, в отличие от других видных большевиков, вернулся уже в конце 1916 года и стал не только свидетелем, но и активным участником Февральской революции.

В ходе Февральской революции, являясь единственным членом ЦК РСДРП, находившимся в России, Шляпников вошел в инициативную группу по созданию Петроградского совета, уже 27 февраля был избран в его исполком. Назначенный комиссаром Выборгского района, Шляпников принимал участие в организации рабочей милиции и вооружении рабочих, выступил автором постановления об организации Рабочей гвардии.

Шляпников объявил основной задачей большевиков «завоевание» армии, для чего предложил использовать личные связи рабочих с казармами, а также братания с рабочими во время уличных встреч.

Являясь одним из организаторов возвращения из-за границы политэмигрантов, Шляпников принимал участие во встречи В.И. Ленина на Финляндском вокзале.

Н.Н. Суханов не без иронии описал встречу Шляпниковым Ленина в своих воспоминаниях: «В дверях показался торжественно спешащий Шляпников в роли церемониймейстера, а, пожалуй, с видом доброго старого полицеймейстера, несущего благую весть о шествии губернатора. Без видимой к тому необходимости он хлопотливо покрикивал: "Позвольте, товарищи, позвольте!.. Дайте дорогу! Товарищи, дайте же дорогу!"».

Принимая самое активное участие в работе большевистских организаций и конференций, а также профсоюзном движении, Шляпников, по утверждению Н.Н. Суханова, хоть и являлся «партийным патриотом», «опытным конспиратором», «отличным техником-организатором» и «хорошим практиком профсоюзного движения», был «совсем не был политик».

«...Ни самостоятельной мысли, ни способности, ни желания разобраться в конкретной сущности момента не было у этого ответственного руководителя влиятельнейшей рабочей организации», - утверждал Суханов. Тем не менее, это не помешало Шляпникову быть в первых рядах большевистской партии, в августе и сентябре 1917 г. принимать участие в Государственном и Демократическом совещаниях.

Став членом Петроградского Военно-революционного комитета, Шляпников не только поддержал предложение Ленина о вооруженном восстании, но и сумел организовать ассигнования Всероссийским союзом рабочих-металлистов, председателем которого он был избран, 50 тысяч рублей для нужд ВРК и обращение к рабочим-металлистам с призывом объединиться под лозунгом «Вся власть Советам!».

После захвата власти большевиками, А.Г. Шляпников стал первым советским народным комиссаром труда (как шутили в прессе эсеры и меньшевики - Шляпников «купил» свой пост за 50 тыс. рублей, пожертвованных партии центральным союзом металлистов). Ему была поручена борьба с саботажем и забастовкой чиновников, также он участвовал в создании Совета рабочего контроля и преобразовании его в Высший Совет народного хозяйства.

Будучи наркомом труда с октября 1917 по май 1918 года, Шляпников принимал участие в подготовке таких декретов Советской власти, как: «Положение о рабочем контроле», «О восьмичасовом рабочем дне», «Об охране труда», «О социальном страховании», «Положение о страховании на случай безработицы», «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах» и др.

В годы Гражданской войны он вместе со Сталиным, получив чрезвычайные полномочия, «выкачивал хлеб» из южных регионов России; затем последовательно назначался членом РВС Южного фронта, председателем РВС Каспийско-Кавказского фронта, членом РВС 16-й армии Западного фронта. В 1921-1922 годах являлся членом ЦК РКП (б).

Уже с 1921 года А.Г. Шляпников стал выступать с критикой партийной линии. Выступая в январе 1921 года на 2-м Всероссийском съезде горнорабочих, он заявил: «Если мы посмотрим на линию управления нашим государством, то мы увидим, что увеличивается часть организма, которая ест паек, и уменьшается та часть, которая работает и которая мыслит...». Такая позиция видного большевика вызвала критику Ленина, назвавшего своего бывшего соратника демагогом.

Оказавшись вскоре во главе т.н. «рабочей оппозиции», выступавшей за передачу партией управления народным хозяйством профессиональным союзам, Шляпников был подвергнут жесткой партийной критике. «Шляпников принадлежал к большевистской группе. Мы его считали лидером, - вспоминал В.М. Молотов. - Потом очень погорел. "Рабочую оппозицию" создал. Мало ли таких было? Неподготовленный рабочий человек».

Но Шляпников продолжал отстаивать свою точку зрения. В 1924 г. он открыто выступил с критикой ЦК, заявив, что в партии установился приказной режим, а борьба ведется «не по идейной линии, а путем недопущения и выбивания с мест, систематических перебросок и даже исключения из партии».

«Но всему есть предел, - писал Шляпников в статье "Наши разногласия". - Партийный режим, построенный на удушении внутрипартийной самодеятельности и критики, не только изжил себя давно, но поставил партию за последнее время на край опасности».

Это публичное выступление Шляпникова подверглось резкому осуждению, а сам он был «выслан» торгпредом во Францию. Вернувшись в 1925 г. в СССР, Шляпников вынужден был сделать заявления об отказе от какой-либо «фракционной работы».

За публикацию в 1920-1931 гг. своих обширных воспоминаний о предреволюционной России и революции, изложенных хоть и с большевистских позиций, но со стремлением к объективности, Шляпников снова был подвергнут партийной критике.

По полемику с мемуаристом вступил небезызвестный большевистский историк М.Н. Покровский, обвинивший Шляпникова в непонимании учения о вооруженном восстании и «оболгании» им тактики петроградских большевиков Петрограда в феврале 1917 года.

В феврале 1932 г. редакция газеты «Правда» обратилась к секретарю ЦК ВКП (б) Л.М. Кагановичу с письмом по поводу книги Шляпникова «Семнадцатый год», отзываясь об этих мемуарах такими словами: «В целом вся книга - гнусный пасквиль на партию и ее борьбу на подступах к Октябрю...

Если бы у Шляпникова оставалась хоть капля большевистской партийности, он должен был признать всю вредность своих клеветнических, фальсификаторских "мемуаров"». В том же 1932 г. было принято постановление Оргбюро ЦК, в котором отмечалось, что «ввиду того, что тов. Шляпников не только не признает (...) своих ошибок, а продолжает настаивать на своих клеветнических, против Ленина и его партии, измышлениях, ЦК постановляет:

1. Прекратить печатание и распространение "исторических" работ т. Шляпникова ("1917 год", "Канун 1917 года"). 2. Предложить т. Шляпникову признать свои ошибки и отказаться от них в печати. В случае же отказа со стороны т. Шляпникова выполнить пункт второй - исключить его из рядов ВКП(б)».

В 1933 году Шляпникова исключили из партии, в 1934-м - выслали в Карелию, а через год осудили на 5 лет, заменив через какое-то время тюремный срок ссылкой в Астрахань. В 1936 году последовал повторный арест, с ложным обвинением в том, что руководя «контрреволюционной организацией "Рабочая оппозиция"», Шляпников дал директиву о переходе к индивидуальному террору и даже готовил покушение на Сталина.

Виновным себя он не признал, но это не изменило его участи: как и многие другие видные представители «Ленинской гвардии», сыграв видную роль в российском революционном движении и непосредственно в Февральской революции, Шляпников оказался перемолотым жерновами террора 1930-х годов. По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР он был расстрелян 2 сентября 1937 года.

Через несколько дней после казни Шляпникова была арестована его жена Е.С. Волкович, которой довелось провести два года в Томской тюрьме, а затем, вплоть до 1946 года, в лагере. В 1951-м ее снова арестовали и выслали на вечное поселение в Красноадрский край.

Трое детей Шляпникова 11, 7 и 5 лет оказались в детском доме, а по достижении ими совершеннолетия также подверглись репрессиям. Реабилитировали большевика Шляпникова в январе 1963 г., а в 1988-м - посмертно восстановили в компартии Советского Союза, которой, впрочем, оставалось существовать совсем недолго.