Статьи

Террор и репрессии в зеркале одной повести А.И. Тарасова-Родионова

В гражданской войне нет ни выигравших, ни проигравших. В войне брата против брата гораздо сложнее найти и возненавидеть врага, четко определиться со своей позицией. И если поначалу идея построения нового мира окрыляет и придает уверенности в своей правоте, то после, когда начинается это самое строительство с его кровопролитиями, грязью и ложью, уверенности в правильности выбранного пути становится как-то меньше...

Конечно, всегда есть приспособленцы, но нормальному человеку свойственно сомневаться.

Не будем давать истории оценок - правильно/неправильно, смысл в другом - извлекать уроки, учиться не на ошибках прошлого, а на самом прошлом.

Но как далеко надо отойти, чтобы увидеть наиболее адекватную картину, чтобы боль уже утихла, а память не помутнела?

На мой взгляд, такой позиции нет: история не может быть безэмоциональной, объективной, если это твоя история, невзирая на все доказательства, документы и слова очевидцев...

Сложнее всего понять, что происходит, будучи внутри событий, внутри стремительно меняющегося мира, когда глобальные изменения сопровождаются постоянно колеблющимися волнами внутренних течений. Нам

еще в 1990-е  г. в школе рассказывали про амбивалентность революционных писателей - В. Маяковского, М. Горького, И. Бабеля…

Чем больше таланта, тем больше сомнений. Но, как ни странно, судьба и литературный путь ныне забытого автора А.И. Тарасова-Родионова как нельзя лучше демонстрируют эту переменчивость, зыбкость революционного времени, которое похоже на взбесившийся компас.

…В декабре 1922 г. в журнале «Молодая гвардия» вышла несовершенная с художественной точки зрения, но важная нам теперь как исторический материал повесть «Шоколад». Главный герой - честный и неподкупный чекист Зудин попадает в ситуацию, которая в результате стоит ему жизни. Среди арестованных контрреволюционеров Зудин встречает балерину Вальц, которая убеждает его в своей невиновности.

Он ее отпускает и даже берет на работу в качестве канцеляристки. Вальц без спроса начальника приходит к его жене и дарит ей чулки, а детям - шоколад, который они тут же съедают, и вернуть подарки назад уже не представляется возможным. В то же время Вальц вымогает взятку у отца одного из арестованных, ссылаясь при этом на Зудина, и убеждает чекиста освободить задержанного.

Начинается расследование и, хоть комиссия и убеждается в невиновности Зудина, «массам» этого не объяснить - Зудин дискредитировал честное имя партии, пощадив Вальц. Герой соглашается с тем, что его надо расстрелять как взяточника, чтобы сохранить порядок.

Повесть вызвала крайне неоднозначную реакцию у критиков, по большей части из-за того, что автор с ней немного опоздал - идеи «революционной справедливости» и «красного террора», о которых, собственно, и рассказывает Тарасов-Родионов, к этому времени уже потеряли свою актуальность.

12 сентября 1918 г. в «Собрании узаконений и распоряжений...» было опубликовано постановление «О красном терроре»: «СНК, заслушав доклад Председателя ВЧК по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой Комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью;

что для исследования деятельности ВЧК по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных товарищей;

что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях: что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры. 3 сентября 1918 г.».

Таким образом, в 1918 г. был легализован и оправдан террор. Он считался необходимой мерой в чрезвычайной ситуации, в которой находилась страна, т. е. революционной. В 1917-1918 гг. появился целый ряд терминов: «революционное правотворчество», «революционное правосознание», «революционный правопорядок», «революционные репрессии» и т.д.

22 ноября 1917 г. был издан «Декрет о суде», где говорилось о том, что «революционные трибуналы и местные суды руководствуются в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию».

Поскольку не было новых законов, по которым можно было бы принимать решения (а старые уже не подходили, т.к. они - «буржуазные»), необходимо было как-то оправдать действия нового правительства. С этой целью и появился целый комплекс подобных терминов, которые в 1918 г. были также призваны объяснить и оправдать террор и сделать его «законным».

«Революционные массы» должны принимать решения, следуя своему «революционному правосознанию». «Революционная совесть и революционное правосознание, которыми прежде всего должны руководствоваться в своих решениях местные суды, подсказывали и могли подсказывать единственный выход: суд свободен в выборе наказания в зависимости от обстоятельств дела...», - говорится в отчете отдела судоустройства Народного комиссариата юстиции за апрель - июнь 1918 г.

У Тарасова-Родионова апогеем «революционной справедливости» стало решение о расстреле Зудина, которое было необходимо, принимая во внимание «революционное правосознание» Зудина и его «судей».

Идея и цель автора «Шоколада» понятна - Тарасов-Родионов выполнял соцзаказ, придумав историю о праведном чекисте, оправдывающем террор и приговоренном к расстрелу в целях профилактики.

Все было бы хорошо и гладко, если бы повесть вышла в 1918-1919 гг., но «Шоколад» был опубликован в декабре 1922 г., когда ситуация уже несколько изменилась.

В 1921 г. в употребление вошел термин «законность», что говорит о том, что правительство пыталось создать подобие соблюдения законов, чтобы доказать стабильность положения в стране.

22 декабря 1921 г. на Всероссийском съезде Советов Ленин объяснил, что да, террор и репрессии были необходимы, но их время прошло: «Понятно, что в обстановке военного наступления, когда хватали за горло советскую власть, если бы мы тогда эту задачу поставили во главу, мы были бы педантами, мы бы играли в революцию, но революцию бы не делали.

Чем больше мы входим в условия, которые являются условиями прочной и твердой власти, чем дальше идет развитие гражданского оборота, тем настоятельней необходимо выдвинуть твердый лозунг осуществления большей революционной законности».

В обиход стал входить новый термин - «революционная законность», которая противопоставлялась репрессиям и «революционному порядку» и т.д.

Если написание «Шоколада» понятно, то неясен другой вопрос, почему эта повесть появилась так поздно (она датирована февралем 1922 г.)? Почему именно тогда, а не раньше, и почему Тарасов-Родионов решился издать ее?

Дело в том, что полемика о «революционной законности» не была полемикой в чистом виде, фактически никакой дискуссии не было - мнения сторон слишком мало отличались. Эти споры были очередным пропагандистским ходом. В данном случае говорили об ограничении произвола на местах. Вводя термин «революционная законность», правительство обещало, что произвол будет ограничен, ликвидирован.

Правда, это лишь на словах, реальное положение дел изменилось мало, что показывают последующие годы террора и репрессий.

Вообще власть чувствовала, что «ежовые рукавицы» - самый легкий способ решать проблемы внутригосударственного строительства, и лишь жонглировала терминами, сменяя «красный террор», «революционной законностью», а затем и «социалистической законностью». Но при этом необходимо было обеспечить основу для споров и все варианты здесь были хороши. Одним из них и стал «Шоколад» Тарасова-Родионова.

Кроме того, все в один голос говорили о соблюдении революционных законов, однако сам термин «революционная законность» определен не был и понимался крайне расплывчато, что и обусловливало появление вольных трактовок. Так в 1922 г. в «Известиях» появилась статья В. Игнатьева «Революция и революционная законность», в которой, в частности. автор возвращался к идее революционной целесообразности.

В. Игнатьев писал о том, что не следует ограничивать власть местных администраторов и было явной ошибкой запретить внесудебные расправы. Ответом Игнатьеву стала статья А.Н. Трайнина «О революционной законности». Ему не понравилось, что у этого термина появилось слишком много интерпретаций.

Трайнин считал, что ориентация на «революционное сознание» и «революционное правотворчество» осталась в прошлом, сейчас же пришло время «революционной законности» и соблюдения революционных законов. При этом, говоря об ограничении произвола, от применения репрессий не отказывались.

Статья Игнатьева вышла 10 мая 1922 г., а «Шоколад» Тарасова-Родионова - в декабре 1922 г., поэтому можно предположить, что автор повести представлял одну из «спорящих» сторон, одну из точек зрения на революционную законность.

«Шоколад» был крайне своевременным произведением именно в качестве объекта полемики, которая позволяла имитировать бурные споры вокруг революционной законности и «борьбы» за ее соблюдение.

Указывая на слабые и сильные стороны произведения Тарасова-Родионова, можно было высказать свою позицию по этому вопросу.

В конце 1921 г. началась новая волна пропаганды отказа от «красного террора», что привело к ограничению полномочий ВЧК, а «революционная законность» стала противопоставляться» репрессиям.

Следующее издание «Шоколада» 6ыло в 1925 г., как раз тогда, когда споры о революционной законности вновь стали необычайно актуальными.

Сталин пытался укрепить свои позиции и вел активную борьбу с Троцким и его сторонниками, используя при этом понятие «революционная законность», противопоставляя ее «красному террору» Троцкого. Эта новая волна внимания к законности не утихала вплоть до 1929 г. Характерно, что за это время «Шоколад» вышел еще не один раз. За период с 1923 г. по 1928 г. он издавался трижды.

Последнее же издание совпадает с окончанием споров о революционной законности, с подведением итогов и закрытием темы. Это 1930 г. - время смены приоритетов, когда термин «революционная законность» стал вытесняться термином «социалистическая законность».

10 марта 1939 г. на XVIII съезде партии Сталин выступил с докладом о том, что революционный период в истории страны закончился, успешно закончились и НЭП, и коллективизация, была утверждена новая (сталинская) конституция.

Положение в стране стабилизировалось, вследствие чего и термин «революционная законность» исчез из употребления - за ненадобностью.

Вспоминали его лишь когда говорили о прошлом, о времени борьбы и революции. Характерно и то, что 1930 г. - это год последнего на долгое время издания повести (следующее было только в 1967 г.).

Хотелось бы отметить и еще один момент - в сущности, повесть о беспощадности, о том, что за любую ошибку следует суровое наказание. Тарасов-Родионов не раз повторяет в своей повести, что жалость - это абсолютно ненужная, а порой и вредная эмоция в период строительства новой жизни, во время революции:

во-первых, наказание Зудина не соответствует степени его вины, но его расстрел тем не менее признается необходимой мерой, в том числе и им самим;

во-вторых, один из самых серьезных промахов Зудина - то, что он пожалел Вальц, чего делать не стоило (как следует из последующих событий). Кроме того, сам Зудин произносит речь о том, что невинных буржуев не бывает, они виноваты уже самим своим социальным положением.

Автор неоднократно подчеркивает, что прощать никого нельзя, нужно быть безжалостным и по отношению к врагам революции, даже если они только предполагаемые, возможные, и вина их не доказана или ее вовсе нет, и по отношению к тем своим, кто оступился и может навредить, пусть неосознанно, революции.

Эта его позиция удивительна еще и потому, что ко времени написания романа, т.е. к 1922 г. Тарасов-Родионов уже дважды был исключен из партии и дважды восстановлен, т е. его прощали не один раз, но тем не менее он пишет о том, что прощать никого нельзя...

27 апреля 1938 г. Тарасов-Родионов был арестован по обвинению в шпионаже, а 3 сентября расстрелян.