Статьи

Всё меньше и меньше остаётся свидетелей Второй мировой. Бесценными становятся и документы той эпохи. Например письма-треугольники с фронта. Далеко не все адресаты сумели их сохранить. Мне в этом отношении повезло: моя мать Екатерина Алексеевна Ручимская (до замужества Иванова) сберегла более 100 писем-треугольников своего одноклассника Серафима Сергеевича Фуфаева.

Сохранила она и свои дневники школьных (довоенных) и военных лет. В трудные периоды жизни (а их было немало) она обращалась к ним, а потом постепенно в течение нескольких лет написала воспоминания о Симе и событиях, связанных с ним (более 300 страниц!).

Краткая предыстория. В 1936 году в 6-м классе, где училась Катя Иванова (Москва, Красная Пресня), появился новый мальчик - Сима Фуфаев. В дневниках она называет его Ф. Сима сразу влюбляется в неё. Они вместе ходят на танцы, на каток.

Последний раз видятся уже после окончания школы 3 июля 1941 года и тогда впервые целуются (после почти пяти лет знакомства! Современной молодёжи это, наверное, покажется совершенно невероятным). И далее идёт двухлетняя переписка. 8 сентября 1943 года было последнее письмо.

Катя сохранила все его письма и дневники и потом много раз обращалась к ним, черпая в них душевные силы. В 1963 году, когда ей было особенно тоскливо, она написала письмо Симиным матери и сёстрам (с которыми раньше не виделась) и встретилась с ними, показала его письма, а они подарили ей фотографию Симы. Эта встреча была потрясением и для неё, и для его родных.

Итак, отрывки из воспоминаний Екатерины Алексеевны: и как свидетельство времени, и как свидетельство любви.

Я думаю: хорошо ли, что я так часто обращаюсь к его письмам? Ухожу в прошлое и живу прошлым? Ф. сказал мне тогда (в 10-м классе), что верит в Бога (я догадывалась). И семья его была религиозной. Если есть «тот свет», то Ф., наверное, знает, что человек, которого он тогда так любил, часто думает о нём, помнит его.

Может быть, всё это мне только сейчас представляется таким значительным? Может быть, всё нафантазировано? Но ведь есть его письма, мои дневники - они свидетели, что это всё было и было значительным.

Ещё и ещё раз перечитываю письма. Целый месяц читала по вечерам. Вот записки школьных лет, вот 41-й год, вот 42-й, вот 43-й. Сравниваю с тем, что писала сама в эти дни и месяцы.

Некоторые цитаты из его писем есть в дневнике. Конечно, всё больше о любви. Ведь это тогда мне было нужно больше всего, это больше всего затрагивало. Сейчас перечитываю - как много там интересных подробностей из быта военной поры. Тогда на них не обращала внимания. А как в его письмах отражается характер человека - любящего, с высоким романтическим настроем! Как я сейчас понимаю его!

«Увидимся ли мы ещё?» - спрашивал он и сам же отвечал: «Судьба…» Это было в тот знаменательный день 3 июля 1941 г., когда мы прощались и в первый раз поцеловались (как показала жизнь, и в последний) в пустой школе, в пустом классе, в классе без парт.

Он писал: «Навек, на всю жизнь я полюбил тебя» и «Ты не думай, что когда-нибудь смогу забыть тебя. Я буду помнить тебя всегда. Всегда! Я очень-очень тебя люблю». Это из писем лета 1941 года. А спустя два года: «Сердцем я остался тем же, что и был», «Ты останешься для меня самой яркой звёздочкой».

Я сейчас не могу читать про войну без слёз. Сейчас мне всё это дороже, чем тогда. Действительно, война - это рубеж. Прошлась она по нашим сердцам. Разрезала жизнь надвое.

Мы могли бы с Ф. встретиться в годы войны. Ведь были же некоторые военные в Москве, хотя бы проездом. Но не получилось. В одном из писем он писал, что когда ехал из Сибири на фронт, надеялся («сердце сильно сжалось»), что может быть, через Москву, но поезд повернул на юг, не доезжая до столицы. Не судьба.

Война… Тогда мы ещё не понимали, как она повлияет на наши личные судьбы.

Юность оборвалась! Юность, казалось бы, поначалу столь бесконечная, оказалась на изумление короткой.

Из писем Ф. в Луховицы ещё до его ухода в армию: «Я, конечно, очень скучаю без тебя. Но хорошо, что ты уехала, - здесь стало весьма опасно». Имеются в виду налёты на Москву, которые начались через месяц после начала войны. «Вчера я был у обедни. Неизъяснимый восторг охватил мою душу…» И ещё: «Если бы не моя вера, мне было бы гораздо тяжелее».

Когда он ещё не был на фронте (в Чебоксарах, в Кургане, в Нижнем Тагиле), почти в каждом письме мысль - скорее, скорее бы на передовую!.. Скорее бить врага! Скорее отомстить врагу!

Перечитываю его письма, свой дневник тех лет, и как будто опять проживаю ту жизнь. Я люблю его сейчас, я отвечаю на его любовь (отвечаю больше, чем в юности).

Из газет, из сообщений по радио он знал, насколько близко враг подошёл к Москве в октябре-ноябре 1941 г. Писал: «Счёл бы за счастье быть сейчас, во время опасности, рядом с тобой». Ведь он был тогда в глубоком тылу (в Чебоксарах).

Ещё строчки: «Пришло от тебя письмо. Боже, как я был рад ему! Твои письма - моя единственная радость».

Почта во время войны работала очень плохо. Письма иногда шли по месяцу и больше. Ф., оказывается, однажды не получал от меня письма около полугода. А ведь я писала часто и много (хотя и меньше его).

Значит, какая-то часть просто не доходила. К тому же у него часто менялся адрес. Он просил товарищей пересылать письма со старого адреса на новый. Иногда пересылали.

Как странно у него сочеталась вера в Бога с патриотизмом той поры! («Я буду первым в бою. Страха в сердце нет. Отдам делу победы свою жизнь, своё комсомольское сердце» - это из его последних писем.)

Он всё время рвался на фронт из тыла, с учений. Почти во всех письмах эта мысль. С конца июля 1943 г. он - на передовой. Писем много, и все очень бодрые. Пишет: «Вот здесь мне нравится». 12 августа был слегка ранен осколком. Из госпиталя убежал - узнал, что товарища из экипажа его танка убили. Возникло желание мстить. И опять рвался в бой. И бой 9 сентября 1943 г. оказался последним.

Писал до этого мне: «Поверь, я не окажусь трусом. Страха совсем нет в душе…»

Только сейчас понимаешь, какой ценой досталась победа. Тогда не очень понимали. Юные были.

Он очень храбрый был. Рвался туда, где опасность. Настоящая мужская черта. Храбрость проявлялась и в школе (ещё по-детски - отчаянностью). Ничего в нём не было от пай-мальчика. Но при этом любил всё романтическое и возвышенное. Многие над ним тогда посмеивались.

Армия, проза жизни, быт, война - большую школу он прошёл за два года, но так и остался романтиком. Из писем в Луховицы: «Вот меня записали в военкомате в авиацию. А я не люблю машин. Я хотел бы на море или скакать по степи на горячем коне…»

Какие кони?! Откуда?! В эту-то жестокую войну?! Да и море у него какое-то нереальное. С парусом, что ли? Когда кругом подводные лодки и крейсеры.

В самом последнем письме: «Прими мой привет и горячий поцелуй». И здесь же: «Каждую минуту грозит смерть...»

Сейчас все письма пожелтели от времени. Чернила выцвели. Но сохранились треугольнички военных лет с печатью «Проверено военной цензурой». Бумага, почерк, чернила как будто продолжают излучать тепло рук писавшего, передавая его настроения, его чувства.

В письмах называл себя не солдатом, не красноармейцем, а воином. Из Астрахани писал: «Сегодня я принял присягу, теперь я стал настоящим воином».

Во время войны была очень распространена формула: «За Родину, за Сталина!» (сейчас о ней стараются забыть). Ф. никогда её не употреблял, выдумал какую-то свою, странную: «За Отечество, за славянство». Что-то в ней есть похожее на дух Первой мировой войны.

Вспомнила: одним из его любимых героев был генерал Брусилов. Он о нём много читал и при встречах что-то мне рассказывал об этом (а ещё из XIX века - о генерале Скобелеве). Он никогда не говорил «СССР», а всегда только – «Россия» (слово необычное для того времени), вместо «поле боя», «поле брани» и т.д.

Романтичность вообще была свойственна его натуре. Когда он очутился на передовой, то радовался, что вокруг опасно, что здесь можно проявить храбрость. В последних письмах о взрывах, выстрелах, вспышках ракет - восторженно. «Ты ведь знаешь, я люблю опасности», - писал он в одном из писем.

Ф. погиб в 21 год и навсегда остался молодым. Сейчас особенно остро ощущаешь невосполнимость оборвавшейся жизни. Как знаменательно, что прощались мы друг с другом (июль 1941 г.) с поцелуями, и в последнем письме он прощался со мной ( а по существу, с жизнью), тоже послав мне «поцелуй» (8 сентября 1943 г.).

Он застал перелом в войне. Стало уже ясно, что мы победим. Недаром в последнем письме он говорил о желанном дне победы, когда все школьные друзья соберутся за столом и поднимут бокал доброго вина за победу.

Не получилось. Не дожил...

P.S. В мае 1978 г. мама написала запрос в Центральный архив Министерства обороны СССР (Подольск) и в июне получила ответ:

«По документам учёта безвозвратных потерь сержантов и солдат Советской Армии установлено, что сержант Фуфаев Серафим Сергеевич 1922 года рождения, уроженец г. Москвы, пропал без вести в декабре 1943 года.

...Дополнительная проверка по документам 16 гв. тп (в/ч пп 18985) положительных результатов не дала».

 "Письмо маме". Автор: Н. Я. Бут (1970 г.)