Статьи

275 лет назад родился Гаврила Романович Державин.

Великий поэт, самобытный мыслитель, недосягаемый жизнелюб, «эффективный менеджер» и солдат. Он не поддаётся классификации. Невозможно найти железобетонное определение для Державина. Нет такой формулы. Его можно только разгадывать, настолько он неуловим и противоречив в своём простодушии.

Чистосердечный гений

Среди неистовых ревнителей и зашоренных педантов он только посмеивается. Отставной министр с иронической усмешкой поглядывает и на убеждённых романтиков, и на записных классицистов. Он-то любил и Шишкова, и Карамзина. Есть у Державина мудрое стихотворение «Разные вина» - о том, что каждый напиток, как и каждая женщина, по-своему хорош. Так стоит ли копья ломать?

Потомок грозного Багрим-мурзы родился в небогатой дворянской семье, а к государственным вершинам взлетел во многом благодаря умению «марать стихи». Хотя помогала и картёжная фортуна. Своё кредо он определял так:

Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид:

Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им,
Ум и сердце человечье
Были гением моим…

Словом, жёг любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.

Более точного автопортрета русская поэзия, пожалуй, не знает. Вот уж действительно, «не умел притворяться». Это «Признание» написано в 1807 году, когда Державину было почти 65 лет. Глубокая старость по тем временам, но насколько живые стихи!

Так раскрепощённо и откровенно мог рассказать о себе только он. Небрежный и великолепный. Поэт, не считавшийся со стереотипами и канонами, когда они мешали его порывам, когда они заслоняли его правду. Невозможно представить себе Гаврилу Романовича вне истории Российской империи.

Да и держава наша вряд ли представима без его гимнов и сарказмов. Державин раскрепостил русскую речь - главным образом, литературный язык. Стал повествовать о самых серьёзных материях в духе дружеской беседы. Это подкупило Екатерину в «Фелице» - и безвестный чиновник из команды насупленного генерал-прокурора Вяземского стал именитым сановником. И - первым поэтом империи. И Василия Петрова обошёл, и Якова Княжнина…

Добровольный невыездной

Державин причастен к славной эпохе, когда Россия побеждала и верила в себя. И раздавался гром Победы:

Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ…

Мы ликуем славы звуки,
Чтоб враги могли узреть,
Что свои готовы руки
В край вселенной мы простреть.

Это гимн екатерининской России, и дух времени впечатался в его строки на веки вечные. Быть «созвучным эпохе» - иногда этот жребий оборачивается трагедией. Но Державин был счастлив, «ибо повелевал счастием».

А если требовалось, сражался за него. Не на поле боя, так за ломберным столом. А то и в высочайших кабинетах, когда «истину царям с улыбкой говорил»! В одном из стихотворений он напрямки, без церемонии обратился к Счастью с длинным, но нескучным монологом:

В те дни, как всюду скороходом
Пред русским ты бежишь народом
И лавры рвёшь ему зимой,
Стамбулу бороду ерошишь,

На Тавре едешь чехардой;
Задать Стокгольму перцу хочешь,
Берлину фабришь ты усы;

А Темзу в фижмы наряжаешь,
Хохол Варшаве раздуваешь,
Коптишь голландцам колбасы.

Здесь - ликование империи, которая расправила плечи. Ощущение силы и удали. Для Державина это важный мотив, один из ключевых. Но не единственный. Когда Наполеон захватил Смоленск и двинулся на Москву - Гаврила Романович ужаснулся: погибает Россия, погибает дело Петра и Екатерины.

Сетовал на бездельников и предателей и в правительстве, и во главе армии – вплоть до несчастного Барклая. Но через месяц-другой-третий всё-таки вернулось время побед, а завершилась война в Париже. И уж тогда Державин «в сердечной простоте» затянул победную песню на всю Ивановскую:

Спесь мы Франции посбили,
Ей кудерки пообрили,
Убаюкана она!

Уж не будет беспокоить,
Шутки разные нам строить.
Дайте чашу нам вина!

Сам он в Париже так и не побывал. Сроду не покидал пределов России. Никто не ограничивал его в путешествиях, да и денег хватало, но и дел, и впечатлений хватало дома. В Петербурге и в Москве, на берегах Волхова и Волги. В Карелии и в Белоруссии, где Державин попытался разобраться в сложных плетениях «еврейского вопроса».

Так и прошла жизнь - образцово долгая по меркам того времени. Он не заглянул даже в Германию, хотя многому научился у короля Прусского Фридриха II - полководца и стихотворца. Бывают почвенники на окладе, в теории, в мечтах и почвенники поневоле. Державин - другое дело. «Оте­чества и дым нам сладок и приятен» - это его слова.

Богатый строптивец

Поэт стоял вровень с державой. Когда самые храбрые сыны России штурмом взяли неприступный Измаил, он воспел и павших, и живых победителей – по-солдатски:

А слава тех не умирает,
Кто за Отечество умрет;
Она так в вечности сияет,
Как в море ночью лунный свет.

Эти мемориальные строки не раз отзывались эхом и в ХХ веке.

Он современник Ломоносова, Суворова, Румянцева, Потёмкина, Кулибина, о каждом из которых Державин размышлял десятилетиями. Для нас они - основоположники, столпы. В XVIII веке рождалась новая Россия, обретавшая себя в науке, в искусстве, на полях сражений.

Та Россия, которую мы называем Родиной. Кстати, первым употребил это слово в привычном для нас значении именно Державин. Многие дороги сходятся к нему… Некоторые открытия исполинов XVIII века сегодня могут показаться наивными, но главное, что они - исполины, своим служением показавшие, на что способен человек, на что способна Россия. Созидатели.

Случай, единственный в своём роде: поэт, славившийся строптивым характером, нажил «палаты каменные». В наше время в доме Державина на Фонтанке открыт замечательный музей, и каждый может убедиться, что жил певец Фелицы почти по-царски. Правда, император Александр I так и не удостоил поэта своим посещением - но это отдельная история о тайнах петербургского двора, к которым Державин причастен.

У нас нет и не будет более обаятельного собеседника из XVIII века. В таких биографиях случайностей не бывает - а Державину принесла славу публикация «Фелицы» в журнале «Собеседник». И даже на парадных портретах - в парике, с орденами он остаётся живым.

Многое можно прочитать в его глазах: и добродушное лукавство, и гордость, и порывистый, энергичный характер, и простодушие… Сие неудивительно: Гаврилу Романовича писал Владимир Боровиковский - художник, нашедший себя под влиянием державинской поэзии.

А на портрете кисти Александра Василевского (Пушкин говорил про него: «Очень похож!») мы видим Державина в домашнем халате. Такой портрет не мог не появиться: Державин первым в русской литературе подробно и не заунывно рассказал читателям о старости.

О своей деятельной старости. Термин «анакреонтика» для него слишком академичен. Он с почтением относился к античной традиции, но искал и находил собственный лад. На склоне лет написал «Жизнь Званскую» - простодушный и подробный отчёт о сельском житии-бытии, который нисколько не устарел за двести лет:

Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов
и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе
ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!

В стихах он нередко исповедовался - в том числе шутливо. Однажды сложил парадоксальное четверостишие:

Кто вёл его на Геликон
И управлял его шаги?

Не школ витийственных содом, -
Природа, нужда и враги!

Никакого лукавства. Гаврила Романович был одним из первых учеников Казанской гимназии, но всегда сетовал на скудость собственного образования. С природой всё ясно: Державин превыше всего ценил

неогранённую мощь и красоту таланта. Университетом стал для него Преображенский полк - гвардия!

Но гвардейцы предпочитали блистательный и расточительный образ жизни, а Державин в молодые годы считал копейки. Оставалось надеяться только на карты. И на стихи. Это второе условие взлёта - нужда. А врагов у него хватало всегда, несмотря на хлебосольный нрав. Несколько раз вражда едва не доводила поэта до тюрьмы - только поддержка императрицы и выручала.

То, что Державин первым в русской литературе откровенно рассказал о себе, не скрывая слабостей и пороков («Таков, Фелица, я развратен!..») - это литературоведческая азбука. Он не любил выглядеть монументально и не умел сохранять скучного хладнокровия. Не был ни циником, ни ханжой. Таким, как наш мурза, комфортно в режиме самоиронии.

Борец с коррупцией

Державин догадывался, что останется в истории не в последнюю очередь как «певец Екатерины». В истории взаимоотношений поэта и царицы мы видим не только восторги, но и разочарования. Пожалуй, только при Александре I он понял, как повезло России с женщиной на троне, с той царицей, «какой другой уж не найти». Ни в Павле, ни в Александре он не разглядел государственной муд­рости.

Идеология Державина - до сих пор тайна за семью печатями. Проще всего представить его классическим охранителем и монархистом. Но сколько здесь оттенков, на которые необходимо обратить внимание, чтобы не запутаться! Не слишком юный подпоручик гвардии бросился в Поволжье, чтобы бороться с «маркизом Пугачёвым», который, между прочим, захватил Казань - город, где Державин вырос.

Он отправился туда не только «на ловлю счастья и чинов», хотя, безусловно, стремился отличиться. Державин защищал Отечество - как и его тогдашний командир генерал Александр Ильич Бибиков, перед которым поэт преклонялся.

Державин участвовал в сражениях, занимался контрпропагандой, бывал на волосок от смерти… Доводилось ему и казнить разъярённых повстанцев - за убийства и грабежи. Емельян Пугачёв обещал за голову поручика Державина десять тысяч серебром.

Но именно Державину принадлежит наиболее реалистичное и нелицеприятное для тогдашних вельмож объяснение Пугачёвского восстания: «Надобно остановить грабительство, или, чтоб сказать яснее, беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей...

Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому, что всякий, кто имеет с ним малейшее дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною, и, если смею говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая теперь свирепствует в нашем Отечестве». И об этом поручик Державин не в вольнодумном кружке шептался, это - из письма казанскому губернатору Якову фон Брандту.

Потому и назвал Пушкин Державина «бичом вельмож», а монархи поручали ему самые деликатные расследования в области чиновничьего мздоимства, а по-совре­менному говоря - коррупции. В те годы чиновники и купцы воровали не менее бойко, чем в наше время. И гневные оды Державина - это не фантазии, но почти документальный фильм:

Проснися, сибарит! Ты спишь
Иль только в сладкой неге дремлешь,
Несчастных голосу не внемлешь.

Это и про Безбородко, и про Потёмкина… Неслучайно Гаврила Романович так любил комментировать собственные стихи, припоминая, что натолкнуло его на ту или иную строчку. Зашла речь о некоем Чупятове - и пожалте, автор разъясняет: «Гжатский купец Чупятов торговал в Петербурге пенькой.

После пожара своих кладовых объявил себя банкротом; чтобы избежать неприятностей от верителей, притворился сумасшедшим, навесил на себя разноцветных лент и медалей, будто бы присланных его невестой, мароккской принцессой».

Свои представления об идеальной (а то и просто - оптимальной) монархии Державин отстаивал, не считаясь с чинами. В начале XIX века он стеной стоял на пути «молодых реформаторов», которые, кроме прочего, добивались неограниченных вольностей для дворянства.

Державин считал этот путь гибельным. Он не выступал против дворянских привилегий - в том числе и «крепостнических». Но только при условии службы на благо Отечества. В первую очередь - воинской. А властители дум «непоротого поколения» - такие как милейший граф Северин Потоцкий - стремились к правам без обязанностей. А для начала - к уничтожению задумки Петра Великого, его «Табели о рангах».

Утончённый пророк

Державин понимал, что рано или поздно это приведёт к социальному взрыву. А поколению, завоевавшему аристократические «вольности», самое точное наименование дал один из наследников Державина - Лермонтов: «промотавшиеся отцы». Державин в те годы оказался Кассандрой для российской просвещённой монархии. Мало кто прислушался к его горьким пророчествам, к его определениям «достоинства государственного человека».

К тому же Державин, развивая идеи Петра Великого, скептически относился к гегемонии древних родов, к «узкому кругу» аристократов. Его идеал - дворянство как достаточно широкое сословие заслуженных служилых людей. Нечто, напоминающее советскую номенклатуру. Державин, как и другие титаны русского XVIII века, сверялся с петровскими чертежами. О нашем первом императоре он писал по-ломоносовски высокопарно:

Россия, в славу облеченна,
Куда свой взор ни обратит,
Везде, весельем восхищенна,
Везде труды Петровы зрит.

Эти стихи стали масонской застольной песней. Вольные каменщики любили Державина, хотя он и не состоял в ложах. Уважила Державина и советская власть. Немалые тиражи, две жэзээловские биографии - сперва Александра Западова, а потом и Олега Михайлова.

С державинского тома в 1933 году началась ещё одна замечательная книжная серия - «Библиотека поэта». Лучшие филологические умы открывали советскому читателю «придворного» поэта, нисколько не похожего на стереотипные представления о царе­дворцах. А в 1943 г. даже газета «Правда» почтила Державина во дни его юбилея. В школьную программу входили дерзкие стихи, которые когда-то декламировал молодой мятежный Достоевский:

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

Но по ведомству Державина проходили не только государственные свершения и общественные язвы, не только великие баталии и библейские прозрения. Он был способен на утонченную лирическую интонацию, иногда находил гармонию в изломанных, изысканных мелодиях. Ещё в годы молодые, в безвестности он завершил одну из «любовных песен» таким изгибом:

Лобызаю, умираю,
Тебе душу отдаю,
Иль из уст твоих желаю
Душу взять с собой твою.

А после смерти жены написал сбивчиво, как будто сквозь слёзы:

О домовитая Ласточка!
О милосизая птичка!
Грудь красно-бела, касаточка,
Летняя гостья, певичка!

Ты часто по кровлям щебечешь,
Над гнёздышком сидя, поешь,
Крылышками движешь, трепещешь,
Колокольчиком в горлышке бьёшь.

Так печалиться может только настоящий весельчак. Он перешёл на птичий язык, когда «забавный русский слог» не мог изъяснить всю тяжесть утраты.

Многогранный и актуальный

Державин может показаться архаичным, только если вы его не читали. Мало кто из выдающихся поэтов не попадал под влияние его напористой интонации. Он пригодился и Маяковскому, и Ходасевичу. И Симонову, и Самойлову. И Бродскому, и Евтушенко. Каждая из этих пар несовместимые антагонисты. Но любой из них совместим с Державиным.

Вышедший недавно десятитомник показывает доселе потаённые грани Державина. В последние годы жизни он искал не только новые поэтические мотивы, но и нащупывал подступы к новому жанру. Это - произведения не только для глаз и души, но и для голоса и ушей. Стихотворные оперы с ариями героев и песнопениями хора. Он шёл от античной традиции, от Пиндара, но пытался сложить из этих глыб собственную пирамиду.

Раскрылся Державин и как политический мыслитель. Чего стоят его предложения по хозяйственному устройству армии или размышления о том, как одолеть Наполеона, проекты устава третейского суда и мнения о соляных озёрах… В государственных делах мелочей не бывает.

В первые годы правления Александра Державин работал сутками напролёт - и, кроме прочего, создал документ, который окрестили «Конституцией Державина». Ему виделся Сенат, состоящий из двух частей. В каждой части - по несколько департаментов. Каждый департамент возглавлял министр, в спорных случаях вопрос рассматривался на общих собраниях.

Подумал Державин и о «четвёртой власти»: он считал необходимым регулярную публикацию сенатских материалов в прессе. Всё это мы до сих пор читали невнимательно, если и знали державинскую «политическую прозу» - то по разрозненным цитатам. Не прочитана и драматургия Державина, не видевшая профессиональной сцены (за единственным исключением) ни при жизни поэта, ни после его смерти.

Державин важен именно сегодня, а особенно - завтра. Как много в нашей литературе «упадочных гениев»! Да и великих меланхоликов хватает. Державин воплотил другую грань русского характера - полнокровное жизнелюбие, стремление к успеху. Он знал науку побеждать. Был трудолюбив, но не терял вальяжности.

В XIX веке всё это считалось старомодной блажью екатерининских орлов. А мы, если хотим счастья вместо страданий, наверняка поймём и полюбим Державина. Он по-прежнему приглашает нас к столу, стучат стаканы, и этому пиршеству не будет конца.