Статьи

Выставка «Петр. Первый. Коллекционер, исследователь, художник» в Кремле

Говорить о Петре I легко и — трудно. Он представляется колоссом и — болезненно-закомплексованным ничтожеством; палачом, маньяком и — гением. Другом, книгочеем, трудягой и — циничным дьяволом.

Пётр настолько многолик, что лапидарный Пушкин в своей «Полтаве» не смог определиться: «Его глаза сияют.  Лик его ужасен. / Движенья быстры. Он прекрасен». Так прекрасен или ужасен? Сравнение с «божией грозой».

Не было на Руси, да и в мире государя, который был бы так «близок к народу» и — так от него далёк.

Он разумел душу сермяжного мужика, знал его тяготы, сам тачал сапоги и месил грязищу, но вместе с тем — кидал сотни тысяч судеб на алтарь имперского могущества. Предпочитал кафтан голландского корабела, но не бармы, платно и каменья.

Шапка Мономаха — не тяжела ему, но — бесполезна. В Петре каким-то дико-извращённым образом уживалась архаика — с мечтой о будущем.

Он никогда не жил «здесь и сейчас», но всегда — в полуязыческом прошлом и в блистательном послезавтра. В нём сказывалась подростковая жестокость и — взрослая, мудрая взвешенность.

Вытащив сонную Московию — прямиком в галантный век и — век рационализма — Пётр оказался первым из череды широко образованных государей XVIII столетия.

Его современники — Карл XII, Анна Стюарт, Август Сильный и даже дряхлеющий Людовик-Солнце не могли похвастаться такой фантастической разносторонностью, как «дремучий» рус.

«То академик, то герой, / То мореплаватель, то плотник, / Он всеобъемлющей душой / На троне вечный был работник», - писал о нём Пушкин.

По факту, именно Пётр открыл миру тип государя-интеллектуала и практика. Это уже потом явятся Фридрих II Прусский, Иосиф II, Густав III и, наконец, Екатерина-Минерва.

Не будет преувеличением, если сказать, что наш Пётр — локомотив, инициатор всего того, что именуется Siècle des Lumières, эра Просвещения. Мало кто из коронованных особ мог о чём-нибудь беседовать с Готфридом Лейбницем и получать корреспонденцию от Исаака Ньютона.

Царь знал математику и физику, ряд сложнейших ремёсел, самостоятельно обивал мебель и даже умудрялся шить себе одежду из подаренного ему китайского шёлка. Будучи отменным чертёжником, он ещё и рисовал.

Вольтер, с исследовательским пылом (а быть может и в более прагматичных целях) интересовавшийся личностью Петра, писал о нём:

«Жизнь царя являла собой ничто иное, как череду его великих замыслов, трудов и свершений, кои, казалось, изгладили крайние проявления его суровости, каковая до этого, быть может, и была необходимо нужной».

Когда о Петре болтают, что он, дескать, загубил некую самобытность, то непонятно что имеется в виду. Что это за порушенная «традиция»? Неумение работать на токарном станке? Отсутствие естественнонаучной школы? Или ношение трёхслойных шуб?

Безусловно, Пётр двигался семимильными шагами, не давая соратникам — и особенно врагам — сколько-нибудь роздыха. Его задачей было в кратчайшие сроки вырулить, догнать и перегнать, а не влачиться в хвосте у германского мира.

«Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!», - это сказал не Пётр, но Сталин — примерно в ту эпоху, когда Алексей Толстой писал свой генеральный труд — роман о царе-плотнике.

Но просвещенные монархи идеальны токмо в одах — реальный Пётр обладал массой недостатков, пороков и безумств, однако же, смаковать изуверства и распутства государя-императора мы не будем, а сами обратимся к его интеллектуальной всеядности - нормальной для эры Просвещения, но у Петра Алексеевича та разбросанность была воистину патологичной.

Ему, как дитятке, было интересно то и это. И лучше всё разобрать до винтика и глянуть, как оно вертится.

Эту страсть можно отследить на выставке «Петр. Первый. Коллекционер, исследователь, художник», проходящей в Кремле.

Московские устроители экспозиций — доки по части концептуальных пируэтов и хотя кремлёвские проекты издавна отличались академ-строгостью, но и тут нам кинули изюминку — «лишнюю» точку в названии. Пётр не лишь первый из ряда Петров-царей, но вообще первый в своём духе.

Справедливости ради, надо отметить, что Василий Голицын, задушевный друг царевны Софьи, шёл примерно по тому же пути — носил версальские кружева, изящно рисовал антики, сочинял прожекты, но победила жёсткая линия и «планов громадьё» младого Петруши. Всё и сразу.

Экспозиция «Пётр. Первый» высвечивает самые неожиданные стороны этой вихревой натуры. Первый царь, что спокойно появлялся на людях в «не царском» облачении. Персона помазанника сакральна и небесна, а тут — голландский прикид, штаны до колен и шляпа.

На стенде — матросский костюм, именуемый «бострог». Словари бесстрастно сообщают, что bootsrock – род профессиональной одежды моряков Голландии и Северной Германии, а в Указе 1701 года  «О ношении всякого чина людям немецкого платья» предписывалось носить «бостроги и юбки и башмаки немецкие».

В петровские времена «бострогами» часто звали всякую западную одежду, без разбору — мужскую иль женскую.  
 
Есть на выставке и дамский наряд, принадлежавший Марте Скавронской — царской супруге и матери его детей — наследников русской короны.

Литовско-польская простолюдинка, поименованная  Екатериной, обладала телесной мощью и была под стать высокому Петру. Конечно, и до этого Генрих VIII сочетался с интриганкой Анной Болейн, а Людовик-Солнце на излёте жизни обвенчался с фавориткой — мадам де Ментенон.

Да наш Романов и тут перещеголял коллег — он взял не аристократку, но, как тогда выражались - «портомою», то есть мывшую, стиравшую армейские портки. Почему бы нет?

Пётр живо откликался на любую механическую новинку, причём, в его коллекции хранились штуки не только из Германии да Голландии, но и чудеса китайского производства.

Увы, тогдашняя Русь отставала не лишь от Запада, буквально помешанного на шестерёнках и движках, но и от «сонной» Азии. Этот вывод позволяют сделать заводные игрушки «Небесная ладья» с корабликом и - китайчик, оседлавший сказочную птицу.

Вещички динамичны, занятны и - созданы из драгоценных металлов и камней. Тут же немецкие часы «Бахус» от аугсбургских умельцев — здесь изысканность граничит с тевтонским грубоватым юмором: перед нами разыграно целое представление из жизни античного божества, едущего на повозке, запряжённой слоном.

Сам Бахус, как водится, пьян, весел и не вполне адекватен. Из той же серии — потешный кубок «Человек-петух», где сосуд выполнен в виде фигуры богато разодетого толстяка с курьими ножками и петушиным хвостом.

За стёклами — прихотливо-забавные часовые механизмы. С середины XVII века и до конца XVIII столетия наблюдался «часовой» бум, который легко сравнить с нынешним ажиотажем вокруг всё усложняющихся мобильных гаджетов.

Алексей Толстой, хорошо знавший суть времени, позволил книжному Петру кинуть реплику: «Брошу вас всех к чёрту, убегу в Голландию, лучше я часовым мастером стану».

В те годы часы сделались и предметом роскоши, и объектом научных изысканий, и — кладезем разнообразных возможностей — так, многослойные часики могли хранить шифрованные письма;

внутри крупных часовых корпусов перевозилась контрабанда; флиртующие дамы хранили портреты возлюбленных, которые «открывались» при нажатии на стрелки.

При всём том оно тикало, отбивало секунды и отлично функционировало. На экспозиции -  дивная вариация часов с двойным корпусом и — ликом самого Петра Алексеевича. Алмазы, рубины, золочение.

Подобные предметы считались престижнейшим подарком — эта вещь была дарована царю Вильгельмом Оранским, тогдашним правителем Англии.
 
Царь-деятель немыслим без своей точной и верной техники — явлен станок, на котором трудился помазанник Божий, инструменты заграничной сборки-выделки, чертёжные приборы. Дойти до самой сути, господа!

Вытачать, собрать, смонтировать. Выругаться. Ещё раз вытачать. Образчик монаршего почерка — торопливо-нервного, спешащего, отнюдь небезупречного. И — понятного каждой буквицей. Писать в те лета приходилось часто — наступала эра эпистолярных жанров. Писали — все.

Переписка — признак осмысленности бытия. Корреспонденты Петра — академики, негоцианты и кораблестроители, а не лишь Филипп Орлеанский да София Ганноверская, общение с которыми — нудная обязанность любого носителя короны.

На стендах — образцы вооружения — русского и европейского. Пётр — не теоретик войны, он храбрый солдат, «бомбардир Пётр Алексеев». Отменная шведская шпага — орудие власти, битвы, доминирования.

Северная война — последний выплеск злой викинговской силы и Карл XII – белокурая бестия, топтавшая своими ботфортами галантную Европу, разбился о Россию — такую странную и такую непостижимую.

Но шведское вооружение — лучшее и Пётр всегда был готов поднять «за учителей своих заздравный кубок».

К слову, один из уникальнейших экспонатов — кубок-наутилус, типичный для эпох барокко и рококо предмет посуды. Наутилусы изготовлялись из панцирей головоногих моллюсков, обитающих в экзотических водах — европейцы научились этому ремеслу у китайцев и жителей Индии.

Взбалмошный завиток, данный моллюску самой природой, обладал высокой эстетической ценностью для барочно-рокайльного восприятия, поэтому заполучить сосуд-наутилус хотели многие в свою коллекцию.

Имелись такие и у Петра — мы видим серебряно-перламутровый, весь изумительно-резной кубок с откидной крышкой, а невозможность атрибутировать — не то Гоа, не то Европа — говорит нам о талантливом копировании голландцами восточных вариантов.

На стенде — превеликая груда парадных блюд с аллегорическими изображениями: Орфей с Эвридикой, резвые купидоны да нимфы, а тут - и свидание Венеры с Адонисом.

Неслучайно героиня толстовского романа - Санька Бровкина поучала подруг-боярышень Буйносовых: «Надо бы вам это всё заучить. Кавалеры постоянно теперь стали спрашивать про греческих-то богов». Но кроме общего, античного наследия должно быть нечто своё.

«Да, скифы — мы!» - воскликнет много позже бледный поэт, но и царь Пётр знал о скифском наследии — в его собрании есть «злато скифов».

Примечательно, что в те годы разрабатывались научные версии о происхождении народов, о корнях и первоисточниках.

Тот же Лейбниц — помимо физики с математикой — недурно разбирался в скифо-сарматско-славянском вопросе, на чём впоследствии пытались спекулировать даже господа из ведомства Альфреда Розенберга.
 
Всё-то на этой выставке рождает дополнительный смысл и уводит в сторону пространных рассуждений — о картографии Сибири, токарном деле, ботанических справочниках, дарёных бриллиантах и планах по строительству Петербурга.

Бесценная мешанина объединена только переломно-яростной эпохой и самим Петром, желавшим дойти во всём до самой сути. И — побыстрее. Перемалывая смуту.

Видео на канале YouTube "Статьи на ЗдравствуйРоссия.Рф"

Раздел "Культура", подраздел "Арт"