Статьи

Альбом художника Дмитрия Мощевитина

«Время - вещь необычайно длинная,
- были времена - прошли былинные»

Владимир Маяковский

Есть художники, формирующие направления и моду, -  они идут на полшага вперёд и считывают настроение толпы, и потому становятся родоначальниками стилей.

Бывают гении, значительно опережающие время, -  те живут и умирают незамеченными, а через много лет их картины продают на аукционах за миллионы долларов.

Есть честные и возвышенные ретрограды, видящие в новом угрозу для вековечной гармонии. Эти -  возрождают греческую античность или русский лубок, иной раз небезуспешно.

Впрочем, самое выразительное в искусстве делают мастера, идущие в ногу со своей эпохой.

Передо мной замечательный фолиант с картинами, рисунками, иллюстрациями художника Дмитрия Павловича Мощевитина (1894–1974), чьи обложки к детским книгам я помню с того момента, как начала собирать антикварную литературу.

Почерк Мощевитина уникален и типичен. Его путь вписывается в нашу коллективную биографию и оттого ещё более интересен.

Но есть и личное -  жизнь Мощевитина в разные годы была связана с подмосковным городком Перово, ставшим впоследствии московской окраиной, куда мы переехали в 1970-х.

Однако истоки -  это провинциальный и тихий Сарапул, где на излёте «века железного» родился Дмитрий Мощевитин. «Отец наш был скитальцем», -  констатировал он, имея в виду не маргинальное шатание по стране, а извивы судьбы.

Отец художника был мастеровым, кирпичником. Крепкий семьянин, а потому сыну дал хорошее среднее образование, заценив способности отпрыска и позволив учиться дальше.

Не на инженера или адвоката -  на живописца! В Сарапуле -  негде. Казань -  вот была жемчужина евразийской цивилизации, где, как в плавильном котле, смешивались языки, рифмы, цвета, ароматы.

«Осенью 1911 года с тревогой добровольно обрёкшего себя служению искусству, я впервые открыл массивную дверь Казанской художественной школы и благоговейно вошёл туда, как в храм», -  вспоминал Мощевитин.

Казанская «художка» славилась преподавателями: здесь царили Павел Беньков и Николай Фешин, два корифея русского импрессионизма, надолго забытые, но, по счастью, не окончательно.

Их начали активно вспоминать последние десять лет. Забавно, что перед тем, как получить альбом Мощевитина, я побывала на серьёзной выставке Николая Фешина в Третьяковской галерее.

Учёба давалась нелегко -  всё тот же Фешин мог исполосовать законченную работу студента чёрными линиями с рефреном: «Надо сначала прорисовать, а потом писать красками».

Несмотря на строгость оценок и частое «срезание» на экзаменах, тут процветал относительный демократизм, что было невозможно в московских и петербургских вузах.

Мощевитин уже работает на заказ -  его опыты 1910-х совершенно в духе Обри Бёрдслея, одного из отцов-основателей модерна.

Изысканная линеарность и чёрно-белый ритм! Профи-реалисты высмеивали манеру Бёрдслея за «дешёвую красивость», но молодёжь хотела ему подражать.

Он был эпатажен, болезнен, прожил всего двадцать пять лет -  идеальная биография для настоящего декадента.

В живописных работах Мощевитина появляется нечто врубелевское. В эскизах для театральных постановок -  бакстовские мотивы. Вместе с тем вырабатывается своё, узнаваемое.

Революция и Гражданская война спутали все карты. Или расчистили новые, неведомые пути? В Казани орудовали и красные, и белые -  обе враждующие стороны были одинаково привлекательны и едино чудовищны: не бывает правых и виноватых в братоубийстве.

Мощевитин оказывается… в Омске, где рисует плакаты и обложки для вотчины господина Колчака -  невероятно харизматичной, трагической фигуры.

Тут выходит газета "Утро Сибири", а местные издательства «пашут» под эгидой Русского бюро печати. Мощевитину заказывают иллюстрации к Эдгару По и Оскару Уайльду -  писателям, к коим художник будет обращаться всю жизнь.

Забавен карикатурный рисунок к рассказу По "Король Чума", где главгерой -  Чума изображён с физиономией Льва Троцкого. Но уже через пару лет Дмитрий Павлович действует в красноармейском заведении Новониколаевска.

Так в анкетах появилась спасительная запись: «Служил в Красной Армии». Стоит ли осуждать Мощевитина за политическую всеядность и метания? Полагаю, нет. Люди пребывали в растерянности, пытаясь выжить.

Творческим единицам приходилось хуже иных: они во все века зависят от клиентуры. Нет заказов -  нет хлеба. Плакатно-лозунговая практика -  благо для всякого мастера. От него требуется выпустить осмысленную и при этом броскую вещь -  символ в кратчайшие сроки.

При большевиках в Новониколаевске открывается крупнейшая в регионе студия рисования и живописи.

Мощевитин становится главой этого объединения и автором зазывающего плаката: юноша в античном одеянии держит факел, а за спиной у него солнечный диск. И цитата из Джона Рёскина: «Жизнь без труда -  воровство.

Труд без искусства -  варварство». Советская парадигма ещё складывалась, а конструктивисты и футуристы лишь соперничали с умеренными неоклассицистами.

Античная романтика была популярна на рубеже 1910-х–1920-х годов: открывались школы псевдоантичного танца в стиле Айседоры Дункан, питерский зодчий Иван Фомин предлагал «красную дорику», а его московский коллега Иван Жолтовский утверждал, что ярый авангардизм -  временное явление, в чём оказался прав.

Плакаты и афиши Мощевитина тоже несут на себе отпечаток этой моды на эллинскую лапидарность.

Параллельно идёт кристаллизация нового общемирового стиля, названного впоследствии Ар-деко, -  у художника, работавшего в Сибири (а не в Париже, что характерно), вдруг появляются плоско-ломаные линии и острые «сполохи» взамен извилистых «лиан» уходящего модерна.

Подсмотреть смену течений в 1922 году Мощевитин никак не мог -  он сам поймал эту волну, будучи невообразимо чувствительным.

В том же году он решил покорить Москву, обосновался в Перово и, как повествует в своих мемуарах: «Навсегда стал москвичом».

Столица не встретила его с распростёртыми объятиями -  художник, чьи работы восторгали и красных, и белых, вкалывал то подённым рабочим, то счетоводом.

Фортуна подкинула ему случайную встречу с бывшим одногруппником, Сашей Григорьевым.

Тот уже заделался видным функционером и без колебаний пристроил Мощевитина в МОПР и АХРР -  тогдашняя эпоха благоволила к телеграфному духу и жёстким аббревиатурам.

«Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети, строфа!» -  громово кричал Владимир Маяковский.

Горячая страда! В 1920-х Мощевитин сотрудничал с целым рядом издательств и СМИ. Он рисует плакаты, афиши, рекламу.

Сам Маяковский подвизался в этих отраслях как художник, да и вообще, господствовал тезис о том, что искусство будущего -  это синтез, и живописец не должен замыкаться в своей мастерской, но быть плакатистом, поэтом, фотографом. И -  артистом.

Так, в кинофильмах "Железная бригада" и "Крупная неприятность" Мощевитин являет простонародные образы, будучи глубоким интеллектуалом.

«Твори, выдумывай, пробуй!» -  взывал поэт-глашатай, а у Мощевитина появляются фантастические рисунки для детских книг.

Сделать чтение привлекательным для подростка или малыша -  это особый дар. Иллюстрации Мощевитина и по сию пору считаются классикой жанра.

Наркомпрос, да и общество в целом трудились над воспитанием подрастающих поколений. Писалось, что главное -  это не упустить ребёнка и дать ему всё лучшее.

Отсюда книжный бум и привлечение знатных профессионалов -  иллюстраторов.

У Мощевитина проявляются и конструктивистские формы: он легко схватывает всё актуальное, выдавая отличный результат. Его логотипы и виньетки -  дизайнерские шедевры.

Соединение буквиц и шестерёнок, деталей машин, проводов, колосьев -  индустриально-аграрная эстетика «ревущих двадцатых».

Как и большинство его коллег в СССР и на Западе, художник пробует себя в орнаменталистике -  супрематические композиции могли быть использованы для тканей, оформления книжных форзацев или обучения ВХУТЕМАСовцев понятиям «ритм» и «цвет».

Дивны и карикатуры на спекулянтов, модниц, нэпманов (или как тогда их называли -  нэпачей): отменный рисовальщик -  всегда гений карикатуры -  он умеет схватывать важную деталь и доводить её до смешного абсурда.

В 1930-х трансформировались вкусы: на смену бешеной динамике и авангардному эксперименту пришла увесистая классика.

У Мощевитина появляются лирические акварели с нотками импрессионизма: Абрамцево, река Воря, московские дворики, зелень, дети. Он и сам уже -  муж, отец. По-прежнему востребован как иллюстратор, но изменились герои книг.

Если в 1920-х было много «реализма»: повести о том, как пионеры помогали в деревне, стихи о производстве мебели и реставрации старых книг, рассказы о животных, то в 1930-х на первое место вышли народные сказки и произведения русских классиков XIX столетия.

Из небытия вернулись царевны в кокошниках, богатыри, светские барышни с тугими локонами и -  опричник Кирибеевич из лермонтовской поэмы.

Работы Мощевитина к "Песне про царя Ивана Васильевича…" -  тонкая грань между резкими линиями 1920-х и неоклассической мягкостью.

Ближайший аналог в искусстве -  кинофильм Сергея Эйзенштейна "Иван Грозный", где пронзительная жёсткость Ар-деко соединяется с бархатно-жемчужной лепотой позднего Ренессанса.

Тема Ивана Грозного в ходу, ибо Сталин ищет себе опору в тысячелетней истории России.

Потом -  война, эвакуация, возвращение в Перово по вызову Воениздата, а затем -  уже после войны -  переселение в подмосковную Истру.

Мощевитин -  один из ведущих шрифтовиков, создаёт обложки для журналов, книг и брошюр издательства "Физкультура и спорт". Всё больше рисует и пишет свой дом в Истре, цветы, Русь -  природу.

Читая письма и воспоминания мастера, видишь его недовольство собой. «Прослыл карикатуристом», -  с раздражением пишет он о себе. Но плохо ли это? Карикатура -  суть времени.

«Ночь. Тьма. Сижу с папиросой и вглядываюсь в огонёк… Серый пепел создаёт причудливые лица, без предела разные.

Огромное пережитое всё сконцентрировалось в созерцании пепла на огоньке папиросы -  оно тлело и угасало, осталось как-то выразить красками», -  писал Мощевитин в одном из своих писем 1962 года.

Ему уготовано ещё двенадцать лет -  спокойно-созерцательных, в кругу семьи. А жизнь тогда была «совсем хорошая», как сказал Аркадий Гайдар, правда, по иному поводу…