Статьи

Выставка «Таганка. Москва без окраин» в Музее Москвы

«Я сел на дрожки и отправился в свою Таганку».

Сергей Аксаков

Есть районы Москвы, известные далеко за пределами столицы.

Таганка – одно из таких мест, ибо слава одноимённого театра когда-то гремела по всему миру и не лишь из-за Владимира Высоцкого, женатого на Марине Влади – новаторство Юрия Любимова считалось прорывным, искренним, свежим.

А кроме театра? Читаем в англоязычной Википедии: ‘Taganka is also the name of one of many Russian prisoners´ songs’. Русско-советские блатные песни, нравится нам это или нет, популярны не только в русскоязычной среде и, конечно, по сию пору «Таганка» знаменита на родине.

Тюрьма, снесённая в 1960 году, осталась в неофициальной песенной культуре и уже новые поколения подбирают на гитарах аккорды: «Таганка! Все ночи, полные огня! / Таганка! Зачем сгубила ты меня?»

В романе Ильфа и Петрова встречаем забавный эпизод: «Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу».

Великий Комбинатор отметился в числе таганских постояльцев. К слову, поэт-революционер, сын купеческий Леонид Радин в таганской камере написал песню «Смело, товарищи, в ногу!»

Таганский район – фантасмагорическое пространство - здесь безупречно сливается «высокое» и «низкое». Ремесленники, поэты, купцы, актёры, хулиганы – всё смешалось на пересечении путей и судеб.

Тут и уникальные храмы, и удивительные по декору сталинские дома, и купеческие домики «с вензелями» и прочей лепотой. В Музее Москвы сейчас проходит выставка «Таганка. Москва без окраин».

Сейчас это престижный центр, а когда-то в незапамятные годы была тут ремесленная слобода. Само название - от исчезнувшего из нашего быта железного треножника тагана – подставки под котёл.

Слово степное, ордынское, евразийское. О ремесленном прошлом говорят Большие Каменщики, Гончарная, Котельники и соседствующая Рогожка.

На экспозиционной витрине – археологические находки, включающие такую занятную вещь, как жетон с изображением герба Тюдоров рубежа XVI и XVII веков.

Неподалёку – слобода иноземцев, и подданный королевы Елизаветы мог очутиться на таганской территории вполне легко и добраться до неё пешком. Рядом – костяшки счётов и навесной дамский замочек в виде единорога, монеты и гончарные изделия.

В XVIII веке появились дома разбогатевших лавочников, зло высмеиваемых «образованной публикой», а уже в следующем столетии наша Таганка сделалась притчей во языцех и символом неотёсанности.

Грубость нравов, убогие вкусы, яркие и нелепые наслаждения – вот, что есть Таганка! Николай Лесков подтрунивал над «…необъятными кринолинами разрумяненных и подсурмленных дам жирного Замоскворечья, Рогожской, Таганки и Преображенского кладбища».

Купчих узнавали по ширине кринолинов и сочной косметике. Графини предпочитали изящную сдержанность и благоуханный шарм, да и на Таганке появлялись редко – что там разглядывать, помимо «лабазных рож» и бород в капусте?

Одна из героинь Александра Островского (великого знатока московских нравов!) отмечала: «Поди ты с своим образованием! Много ты знаешь! Прожила пять лет в Таганке, да и думаешь, куда как образована! Что ты там видела? Кроме сидельцев да приказных, ты и людей-то не видала».

Владимир Гиляровский поминает «…старомодные дома, где пахло деревянным маслом и кислой капустой». Затхлость, дедовские привычки, высокие заборы, чай после обеда и – до самого вечера.

Купеческую тему представляет громадный чайник XIX столетия, хотя, логичнее выглядел бы самовар. Поодаль – стеклянная тара, дамские коробочки и бонбоньерки. Жизнь била ключом. На выставочных стендах – истории успеха.

Тут и шелкопрядильная мануфактура господ Залогиных, и мази-порошки немца Романа Кёлера – основателя русской промышленной фармацевтики.

Таганка двигала прогресс, но пишущая братия её не жаловала, даже с учётом международных Гран-При, аккуратно получаемых местными предпринимателями в Брюсселе и Париже.

Алексей Писемский со свойственным ему брюзгливым пафосом, буквально источал ядовитые словеса:

«Великие мыслители иссушили свои тяжеловесные мозги, чтобы дать миру новые открытия, а Таганка, эксплуатируя эти открытия и обсчитывая при этом работника, зашибла и тут себе копейку и теперь комфортабельнейшим образом разъезжает в вагонах первого класса и поздравляет своих знакомых по телеграфу со всяким вздором».

Таганка – почти нарицательное. И весьма отрицательное! Тем не менее, здесь-то и кипела жизнь, а негоцианты Алексеевы строили богатейшую и современнейшую фабрику.

На Всемирной промышленной Expo в Париже Алексеевы явили прогрессивный сорт золотошвейных нитей. Ею руководил некто Константин Алексеев – отпрыск именитого рода.

Правда, в историю он вошёл, как Станиславский и уже после революции шутили, что это был единственный фабрикант, который с восхищением принял национализацию – теперь он мог полностью отдаваться музам.

В этом – элемент московской чертовщинки. Таганка-денежная встречается с Таганкой-театральной, а «венчает» их никто иной, как Станиславский.

Впрочем, не все интеллектуалы бранили тороватую (или вороватую?) слободу.

Сергей Аксаков говорил о Таганке восторженно, как о романтически-окрашенном месте:

«Несмотря на мои тридцать пять лет, я был еще очень молод, голова моя горела, и я в большом волнении отправился в свою уединённую и отдалённую Таганку».

Если и теперь пройтись по таганским улочкам, сворачивая во дворы, то первое, что изумляет – спокойствие.

Не слышно шума городского, хотя на дворе XXI век, в центре мегаполиса – гвалт и шумовые эффекты (дефекты!), а в бывшей фабрике Станиславского – респектабельный бизнес-центр.

Отдельная страница таганской биографии – храмы и церквушки. Здешней доминантой служит храм Святого Мартина Исповедника – величавая классическая постройка, воздвигнутая на средства чаеторговцев Жигаревых.

Златая феерия таганских церквей – продолжение купеческой линии. Толстосумы не жалели средств на алтари и распятия.

После Революции всё пришло в упадок – Москва стояла запущенной и бесприютной. НЭП сгладил некоторые углы и залатал явные прорехи, но то были островки натужного шика посреди общей неустроенности.

В буржуйские особнячки вселялись конторы с туманными обязанностями и громкими аббревиатурами названий. Время летело в будущее, сминая историю, как хлам, но люди по-прежнему хотели жить и по возможности – сыто.

Агитатор-горлан-главарь (по собственному определению) Владимир Маяковский жил в те годы на Таганке.

Его извечная пиявка и мучительница Лиля Брик, не отличавшаяся литературным талантом, зато обладавшая цепко-наблюдательным взглядом, констатировала:

«В 1926 году Маяковский получил комнату в Гендриковом, там была чудовищная грязь, потолки оклеены бумагой, под которой шуршали клопы. Несколько дней ночевали там на чемоданах -  боялись, что кто-нибудь туда вселится.

Потом был ремонт, перестройка, выкроили даже ванную. Получилась квартирка принципиальная по своей простоте».

Заметим, что первейший поэт Республики получил лишь комнату и в непрезентабельном виде, да и клопы не добавляли гармонии. Прав был мессир Воланд – квартирный вопрос действительно испортил москвичей. А кого бы он тогда не испортил?

На экспозиции можно ознакомится с редкими фото Владимира Маяковского, где он сам, Лиля и обстановка его таганской комнаты. Имеется и фото рисунка мадам Брик – она создала узор для ковра, который намеревалась подарить своему пииту.

В 1930-х годах Таганка начала обустраиваться и принаряжаться – выросли пышные дома в неоклассическом духе, один из которых – с галереями а-ля палаццо - мелькает в кинокомедии «Светлый путь» Григория Александрова – туда по сюжету въезжала главная героиня.

После войны застройка сделалась ещё причудливее, а на Котельнической набережной взметнулась полусказочная высотка. Вместе в тем, хватало и трущоб – старых домиков, за полтора столетия вросших в землю, с обжитыми полуподвалами и бандитскими закоулками.

Неслучайно уже в 1990-х группа «Любэ», идеализировавшая кепочки-малокозырки и коммунально-дворовую пацанву, пела с эстрады: «Станция «Таганская», стрижка уркаганская, Маня Облигация денег не берёт!»

Целый стенд посвящён рядовым жителям Таганского района – тут много фотографий из семейных альбомов, что для краеведения – наиболее «вкусный» материал.

Девочки с косичками и мальчики в беретиках – они уже бабушки и дедушки, а из окон их квартир давным-давно не звучит патефонная «Рио-Рита». Всё венчает номерной знак, сообщающий, что здесь – Таганская улица, дом 28.

Разговор был бы неполон без легендарного театра, ставшего чем-то, вроде интеллигентской Мекки в позднем СССР. Вениамин Смехов признавался: «Закваска Таганки началась с молодого духа, с праздника непослушания, и эта традиция не прерывалась.

По словам Фоменко [режиссёр Пётр Фоменко – Г.И.], у нас нет никакого реализма, у нас есть вопрекизм». Этот вопрекизм позволял обращать хрестоматийные фабулы и прямолинейный официоз в потрясающие действа.

На стенде - афиша «Гамлета» и революционного «Послушайте!» Оба спектакля связаны в Владимиром Высоцким, похороны которого летом 1980 года вызвали настоящее столпотворение – на всё той же Таганке.

Выставка оставляет приятное послевкусие, а картины московских художников 1950-1960-х годов удачно дополняют истории таганского бытия.

Кто она, Таганка? Девчонка-хулиганка, дама-поэтесса или купчиха в невообразимом кринолине? Или актриса? Или комсомолка «ревущих-двадцатых»? Или матушка-попадья? Ответов много и все – правильные.