Статьи

У Николая Бурляева за плечами более полувека творческой деятельности, и вот уже 22 года созданному им кинофоруму «Золотой витязь». Будучи его президентом, он организовал практически непрерывный круг фестивалей самых разных искусств. Но всё же нашёл время и для беседы с нами.

- Николай Петрович, Вы много снимались в отрочестве. Самая важная на то время Ваша роль - это роль Ивана в фильме «Иваново детство». Не кажется ли Вам, что образ Ивана наложил отпечаток на все последующие роли?

Верно, что Андрей Тарковский в чём-то определил мою актёрскую судьбу. Потому что после Тарковского все меня видели именно в этом качестве, в этом характере. Хотя он не являлся моим характером, но характером Тарковского.

Я играл его больше, чем себя. Отчасти мне потом было трудно, потому что все режиссёры видели меня именно таким: нервным, эмоциональным. Хотя я сам по природе другой.

И я долго ждал - пока не попалась роль, которая мне была по сути близка. Даже более чем Иван в «Иванове детстве». Это был «Военно-полевой роман». Когда я читал сценарий, во мне всё «завибрировало», я увидел родное.

Ради этого я готов был оставить все свои режиссёрские замыслы, что и сделал, дабы исполнить эту долгожданную роль.

- Недавно снова посмотрела «Андрея Рублёва». Меня тронуло, что этот фильм, снятый в 60-е годы, - о народе и о православной вере. Как мог советский кинематограф нести это ощущение веры в то время, когда еще Хрущёв обещал последнего попа показать по телевизору?

Хрущёв предполагал, а Господь располагал. Нашей тогдашней кинематографической власти пришлось позволить всемирно признанному режиссёру Андрею Тарковскому, который имел уже 15 международных призов, снимать этот фильм.

Как наше кино проносило христианскую веру, как режиссёры выживали в тех условиях? Абсолютно верно, что на протяжении всей советской атеистической власти наше искусство было на 99% христианским.

Поскольку и власть-то добивалась образов героев - образов жертвенных, подвижнических, чистых, возвышенных, без пошлости. Поэтому все художники делали религиозное дело, даже имея партбилет в кармане, такие как Довженко, Бондарчук, Шукшин, Озеров, Чухрай, Ростоцкий.

Они все были членами партии и все делали христианское дело. Сейчас всё круто поменялось: партию упразднили, в Бога верить можно, а фильмы на 70% безбожные, пошлые, рыночные.

-То есть это полностью опровергает сложившееся мнение, что в советский период в стране невозможно было жить творческой личности?

Жить было возможно, творить было трудно, но возможно. Трудно было жить тогда и Тарковскому, и многим прекрасным художникам. Это крестный путь. И Бондарчуку при всей его успешности было очень трудно. И ему не всё давали делать: не дали делать «Тараса Бульбу».

Андрею Тарковскому не дали делать «Гамлета», а также «Идиота», «Подростка» - картины, которые он со мной хотел снимать. Но уж если эти режиссёры добивались разрешения создавать какую-то картину, то делали то, что считали нужным.

А сейчас, извините, стало ещё жёстче, когда пришёл диктат полуграмотных продюсеров, которые хотят видеть в кино совершенно бездарных жён и любовниц. Они хотят, чтобы их фильмы приносили доход.

Этот перелом я ощутил, окончив фильм «Лермонтов» в 1986 году, когда принёс в мастерскую Бондарчука заявку на очередной фильм.

И главный редактор Василий Соловьёв, автор сценария «Войны и мира», прочитал сценарий и первое, что заявил мне: но это же не будет кассово. Уже тогда все понимали, что теперь «касса» - самый главный определяющий момент в творчестве.

Бондарчук тогда возразил: «А почему я должен перестраиваться?» И он практически был вытеснен этой жизнью, ему устроили невыносимое выживание, травили в прессе и практически помогли уйти из жизни.

- Просматривая Ваши фильмы, я заметила, что в разных образах: Лермонтов, Иешуа Га-Ноцри, Тютчев - Вас не узнать. Есть ли у Вас какой-то особый секрет перевоплощения на сцене, на экране?

Есть. Мне надо Бога благодарить за то, что он меня сделал заикой. Потому что будь я обычным болтливым артистом, от языка которого текст отскакивает, я бы как все тараторил текст и был бы поверхностным.

Но так судил Господь, что Он позволяет мне быть актёром, только когда я вживаюсь в образ полностью и могу говорить от имени образа. Почти все мои образы не заикающиеся.

Но чтобы это было так, я должен стопроцентно вживаться в образ. Это огромная работа. Каждый день - это чтение груды литературы. Допустим, чтобы сыграть образ Достоевского, нужно «перелопатить» всего Достоевского и всё о нём.

Если Салтыков-Щедрин, то опять надо трудиться над материалом. Если Лермонтов - тоже погружение, настройка, перевоплощение. И в этом плане я понимаю, в чём моё отличие от многих других актёров.

Я не могу врать на экране. Если я буду врать, я буду заикаться.

- Почему Вы решили снять фильм «Лермонтов»? Почему не «Пушкин», не «Есенин»?

Это не случайно и предопределено. В детстве мне все говорили, что я похож на Лермонтова. Когда я приехал в Грузию, мне понравилась киногруппа, с которой я работал над фильмом «Опора земли» Романа Цурцумии.

Я задумал поставить фильм о жизни русского в Грузии. Я начал выбирать из наших классиков: Грибоедов, Пушкин и Лермонтов. Грибоедов был от меня далеко, Пушкин тоже, а Лермонтов почему-то близко.

Посему я и выбрал Лермонтова, погрузился в материал и сделал этот фильм. Правда, не в Грузии, там дали отставку, когда увидели, что я воспеваю дружбу России с Грузией.

Ещё тогда мне припомнили на худсовете: «Ах, этот Лермонтов! Как он мог сказать: Бежали робкие грузины?»

Когда я стал вживаться в образ Лермонтова, были просто мистические мгновения, о которых Вы можете прочесть в моей книге. Было полное совпадение моего и лермонтовского лица на портрете кисти Заболоцкого.

Более того, когда мне показали дом убийцы Лермонтова Мартынова, он оказался домом, где я был рождён и жил первые пять лет жизни.

- Как на изломе эпох, советской и перестроечной, мог возникнуть мощный, твёрдый образ Лермонтова?

Именно на том изломе и мог. Потому что это была ещё советская система производства со стопроцентным финансированием. Трудно было добиться постановки, очень трудно.

Я был в режиссёрском простое, отвергали все мои сценарии, а этот, десятый, прошёл. И только потому, что его взял под крыло Бондарчук, за что потом и поплатился. Но финансирование было: и армию бесплатно давали, и Кремлёвские дворцы.

Я приходил к коменданту в Кремль и говорил, что делаю фильм о Лермонтове и для царских сцен мне нужны интерьеры дворца. И комендант (генерал) говорит: «Ну что же, Лермонтову надо помочь». И бесплатно даёт мне Кремль.

Сейчас туда тоже можно попасть, но за 50 тысяч долларов в день - арендовать и поработать там.

Мне надо было оглядеть Кавказ, горы, где будут разворачиваться сцены из фильма. Аренда самолёта стоила 500 рублей в час, а летать надо было 8 часов. Обратились в воинскую часть, ответ такой же: «Лермонтову надо помочь».

И бесплатно дают мне вертолёт. Из Северо-Кавказского военного округа мне бесплатно прислали полк. Я говорил Бондарчуку, что потрясён тем, что все бесплатно помогают. А он спокойно реагировал, потому что сам так же снимал «Войну и мир».

«Лермонтов» был для меня как для режиссёра повод исповедаться на экране. Я знал, что я сделаю этот фильм и, возможно, больше мне не дадут. Я был к этому готов.

– Мне кажется, Ваш юный герой Иван в фильме «Иваново детство» с его твёрдостью, неподкупностью, смелостью и есть будущий Лермонтов?

Неспроста выстроился ряд таких образов: Иван, Бориска в фильме «Андрей Рублёв», Алексей Иванович в фильме «Игрок», Лермонтов, Ванька Каин, Иешуа Га-Ноцри.

Да и сейчас я трактую как нечто определяющее и символичное, что в «Андрее Рублёве» я по наитию отливаю колокол, а через 20 лет после этого я по наитию «отлил» колокол «Золотого Витязя», абсолютно не зная, как это делается.

Я индивидуальный, замкнутый. А тут вдруг пришлось лезть в самую гущу общественной жизни, людей и событий, руководить ими.

Если б мне кто-нибудь сказал в 1962 году, когда мы с Андреем Тарковским выходили на премьеру «Иванова детства» и я, заика, с ужасом ждал, что мне нужно будет что-то говорить, что я буду телеведущим, радиоведущим, руководителем «Золотого Витязя», я бы не поверил.

Всё идёт по каким-то своим законам.

- Не так давно вышел Ваш трёхтомник: «Лермонтов», «Фрагменты Божьего искусства» и «Славянский венец», в котором представлены Ваши киносценарии, поэзия, воспоминания о выдающихся деятелях искусства, а также летопись фестиваля «Золотой Витязь». На пресс-конференции, посвящённой выходу книг, Вы неожиданно сказали, что не считаете себя актёром, но всего лишь играющим человеком. Возможно, у Вас остался нереализованным литературный дар?

Почему? На том уровне, что я мог создать, - реализован. В той форме, в какой позволили это осуществить моя жизнь и время, реализован.

Действительно, не считаю себя актёром, но я могу играть, знаю, что даже неплохо могу играть. Но это не было для меня главным в жизни, определяющим. И более того, мне претило, когда мне говорили: артист.

А я уже был артист, уже Щукинское училище кончил, но мне было неловко именоваться артистом. Я всегда критически относился к этой профессии, одной из самых древних, торгующих собой.

И немного я видел примеров тех, кого можно было уважать. Хотя были Мордвинов, Бондарчук, Шукшин, Чурикова, Ульянов - их немного таких личностей. Да, стал актёром, играл. Я не играл, я жил.

Но опять же, надо благодарить Бога, что он меня таким сделал, что я должен концентрироваться полностью.

Занялся режиссурой. Я захотел стать режиссёром, глядя на Андрея Кончаловского, на первый его фильм, снятый в 1959 году.

После Щукинского училища закончил режиссёрский факультет ВГИКа, чтобы доказать, что я и это могу.

Мой дядя, прошедший 10 лет ссылки, говорил, когда увидел, что кроме того, что я актёрством занимаюсь, ещё и режиссурой решил заниматься, ещё и писал сценарии: «А правильно ли то, что ты так разбрасываешься?

Надо бить гвоздём в одно место. В чём-то будешь обкрадывать то или другое». Я с ним был тогда не согласен. И сам жизнью доказывал, что я могу быть и актёром, и режиссёром, и писателем, и поэтом.

Я это выполнил, а там уж пусть оценивают люди, какой я писатель, поэт, актёр и режиссёр.

- И всё же, что для Вас значит выход книг?

Самое главное - всюду я пел песню души. Я всюду был искренним, во всём! Во всех ролях, во всех фильмах. Иначе я не мог.

В режиссуре: в «Ваньке Каине» - исповедь, «Лермонтов» - исповедь, «Всё впереди» - подписываюсь полностью под фильмом, который я делал по роману Василия Белова.

Так же и в литературе. Я перечитываю вышедший трёхтомник: там в каждой строчке - исповедь, в каждой строчке - правда. Потому что я учился писать как кинодраматург.

Ты должен, прежде чем написать, увидеть, потому что потом ты это будешь на экране показывать. Я учился видеть всё, что я пишу. Поэтому и в литературе у меня, надеюсь, нет болтовни.

Я понял одну истину, которая пригодна ко всему, что я делаю: к актёрству, режиссуре, писательству.

Она записана в Библии так: много в мире слов, и ни одного нет без значения. Вот это я понял как актёр, что нету без значения ни одного тобою произносимого слова.

Если я не вижу, если не ощущаю слово, которое произношу, мне откажет речь. Я должен слово наполнить значением, увидеть это значение. Так же и в режиссуре, нет ни одного кадра без значения. Так же и в литературе.

- Я заметила резкое разделение в отношении общества к деятельности «Золотого Витязя». Многие очень любят ваши фестивали, многие напрочь не принимают. Может быть, мир действительно уже требует другой динамики, развивается по каким-то другим законам, нежели те, которые предлагают ему классики…

Я думаю, мы-то как раз делаем то, что должно делать, а мир неправильно развивается, идёт не туда. Как говорил Лермонтов: «Есть чувство правды в сердце человека». Мы пытаемся держать это чувство правды.

Сейчас всё мироустройство идёт мимо этой «правды в сердце человека». Всё от лукавого. А мы - ещё остатки прежней культуры, (к счастью я себя таким могу считать).

Да, мы белые вороны, да, мир уже ушёл, он уже информационный, он уже сеть, опутавшая мир дьявольская сеть. Поди отыщи крупицы правды.

– Может быть, стоит порой «подстраиваться» к изменчивости мира, чтобы вылавливать души тех, кто может ещё спастись?

А мы и вылавливаем, процесс идёт. Если раньше на студенческий конкурс мы с трудом отыскивали фильмы, потому что молодые режиссёры, учащиеся во ВГИКе и других киноакадемиях, уже пытались подделываться под рынок, то теперь всё больше и больше молодых людей делают фильмы для «Золотого Витязя», а не для рынка.

Вот мы и отвоёвываем пространство. В сербской киноакадемии учащиеся заявляли, что будут работать не для Канн, не для «Оскара», а для «Золотого Витязя». Да, там успех, трансляция планетарного масштаба.

Но я уверен, а обманываюсь я редко, что лет через пять-десять транслировать «Золотой Витязь» будут так же планетарно, только ценность призов, которые мы даём, будет отличаться от бесформенной болванки «Оскара».

Просто для того, чтобы произошла переориентация информационного пространства, нужны или же поддержка государства, которое будет работать на то, чтобы менять культурный вектор, или имеющие большие деньги люди, но у которых есть душа и которые понимают, что своих детей им лучше воспитывать на той культуре, что собирает «Золотой Витязь», и помогать этому развиваться.

Мы предложили модель духовного спасения России и человечества. И дело наших власть имущих людей поддержать это, но пока поддержки нет.

Беседу вела Ирина Ушакова