Статьи

Культурный официоз на подъёме: отливаются памятники, выходят фильмы о войне, космосе, спорте. Мы с удивлением увидели в кино лицо человека – не зверя. Всё, казалось бы, классно – позади кошмар девяностых, когда бронзу сгоняли в гетто, а фильмы призывали любить киллеров с проститутками.

Но что-то тревожит, напоминая о временах, когда всё правильно отливалось, писалось, снималось, а страна рухнула. Бронза её не спасла. И глядя на свежие памятники и свежих героев экрана, ловишь себя на мысли, что эта новая бронза может оказаться там, где и старая.

Движение вверх

Бывает, откапывают какого-нибудь Сигизмунда с отбитым носом, и видно, что нос ему отбили не зря. Морда надутая, официальная. Поза натянутая, нелепая. Смотришь на истукана и понимаешь, что рухнуло царство его неслучайно. Там забронзовела культура. Там были свои концерты «по случаю», и начальство вставляло спички в глаза, чтоб не уснуть. Там творцы жирели на грандах. Они точно знали, что им следует писать и ваять.

Там пели: «Славься, Оте­чество!», и всё было «в надёжных руках». Но вот приехали гости незваные, и сдуло царство, как карточный домик, и тысячи людей вместе с ним. А ещё понимаешь, что это ведь и наша история – трагедия нашей бронзы.

В искусстве ХХ века соцреализм был самым интересным явлением. Едва родившись, он проявил невиданные амбиции.

«Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он, сообразно непрерывному росту его потребностей, хочет обрабатывать всю, как прекрасное жилище человечества, объединённого в одну семью».

Это определение Горького. Его читаешь, и дух захватывает от масштаба, порыва. Но было и другое, кроме масштаба с порывом. Соцреализм ясно указал на своё историческое родство – искусство античности и мифологический реализм Ренессанса. Вслед за ними он начал реалистически изображать идеальное. Он не разорвал ни с мифом, ни с классикой.

Советское искусство обращалось к образам титана-борца и человека-борца. Оно включало в красный пантеон всех, кто боролся с силами зла и порабощения. Прометей, Спартак, Джордано Бруно и другие герои мифов и реальной истории выглядели вестниками социализма и коммунизма.

Живопись в начале прошлого века была главным искусством, и живописный соцреализм взлетел потрясающе высоко. Его вознесли идеи авангардистов. Он наследовал «передвижникам», создавая волнующие полотна раскрепощённого народного бытия. Он много взял у экспрессионистов, отринув смерть, стоящую за рамками их полотен.

Советские живопись, поэзия, литература, скульптура, архитектура и музыка творили культуру воплощаемой в жизнь утопии. Художники были навязчивы и категоричны. Они убеждали в том, что советское бытие – единственно верное, завоёванное в боях и бесценное.

Советское искусство формально было безбожным, сугубо реалистическим, а на деле – религиозным, иррациональным. В советской живописи неслучаен образ Мадонны, неслучайны темы жертвы во имя веры, пре­одоления смерти, грядущего рая. Соцреализм указывал на свет в человеке. Поднимая человека до божества, он постоянно твердил о духе.

Советское кино было обречено на высокий полёт, поскольку рождалось в восходящем потоке и усиливалось горячей донорской кровью. Оно заявило о себе как об особом кинематографе, не только пропагандистском. Лучший «Гамлет» был поставлен в СССР, что тоже случайностью не было. Каждый, кто читал книги Козинцева, понимает: это художник, сформированный советской цивилизацией.

Соцреализм был чрезвычайно силён как культурный официоз. Он не только реалистично или авангардно отражал идеальное, множил героев и ополчался на тварное. В нём всё было пронизано новизной, верой и устремлённостью. Советская бронза показывала окрылённую цивилизацию. Так почему же эта цивилизация сложила крылья – закончила свой путь так трагично, подорвав веру в саму возможность нетварного бытия?

Обронзовение

Когда и почему советская культура начала бронзоветь – вопросы непростые, открытые. Точной даты здесь нет, как и точной причины. Тридцатые были сложной эпохой, и суровой, и радостной. Была цензура, и были дискуссии – спор всех со всеми. И цезарь-Сталин был. И при этом все были цезари.

Кожинов хорошо пишет о культе личности Сталина среди множества культов личностей. Это точный штрих к портрету эпохи. Легко свалить всё на власть, когда пытаешься ощутить прошлое и понять причины обронзовения, но ведь, кроме диктата сверху, был и диктат снизу, в виде советского фанатизма.

Ермилов не ради наград доносил на Платонова. Он видел в нём врага советского строя. Он, как многие критики тех времён, во всём нестандартном подозревал контрреволюционную провокацию.

Конечно, бронзы потребовала от искусства война. Иначе не могло быть, и за четыре года её влили в искусство по максимуму.

После войны искусство могло вернуться на дорогу дискуссий и поисков, вернуться к истокам, родникам смыслов. Осознав чудо Победы над Злом, оно могло настолько усилиться философски, что ему стали бы не страшны никакие наезды и конкуренция. Оно бы встраивало всё живое в мир советской культуры, а всё провокационное, несущее смерть, маркировало и задвигало на периферию, где бы это и дохло.

Но искусству не суждено было даже перевести дух. Началась другая война, и посыпались новые директивы. Власть потребовала идеологического противодействия Западу, впавшему в антисоветскую истерию при очевидной подготовке к атомному удару.

Закрученные гайки не раскрутились, но ситуация не была безнадёжной. Всё можно было исправить. Об этом пишет Фадеев в своём предсмертном письме. Создав свою бомбу, можно было раскручивать гайки и бронзу избыточно в искусство не лить. Способен был Сталин осознать необходимость культурной весны и обращения к смыслам? Это тоже вопрос нелёгкий.

Но то, что Хрущёв ни о каких смыслах знать не желал, ясно как божий день. Его невежество и самодурство выстроили непреодолимую стену между искусством и властью.

«Оттепель» не была переменой. Она была политическим инструментом, с помощью которого Хрущёв утверждался у власти. Ему нужна была «десталинизация», а не свобода творчества. Разобравшись со Сталиным с помощью творцов, кричащих о репрессиях и расстрелах, он закрутил гайки и объявил целью социалистического развития благосостояние – «колбасу». Он поставил материальное над нематериальным.

Это и омертвило культуру. Официоз забронзовел окончательно и оказался в трагическом отрыве от жизни. Введённый в жёсткие рамки и выхолощенный, он стал частью планового хозяйства: утвердили заявку, получили бюджет, произвели.

Официоз старался: создавал памятники, создавал фильмы. Он питал советский патриотизм. «Родина-мать» на Мамаевом кургане, «Воин-осво­бодитель» в Берлине, «Гагарин» в Москве – это прекрасные памятники. «Щит и меч», «На войне как на войне», «Укрощение огня», «Ход белой королевы», «Пираты ХХ века» – это отличное, большое кино.

В эпоху застоя бронза могла выдавать такое, что придёшь в восторг или обрыдаешься. Но, увы, крайне редко. Чаще она создавала другое – Сигизмундов для площадей и халтуру для кинозрителей.

Ничего ситуация не напоминает? По-моему, прямая аналогия с тем, что мы видим сейчас.

Вчера отливали Сигизмундов-Ильичей, сегодня отливают Сигизмундов-Владимиров. Вчера шли фильмы о войне, космосе, спорте, и сегодня идут фильмы о войне, космосе, спорте. Вчера патриотическая тема тонула в халтуре, и сегодня начинает тонуть. Вчера политической целью была «колбаса», и сегодня цель та же.

Мы наступаем на те же грабли. Только ситуация хуже. После войны в искусство ворвалось яростное, чистое поколение. Оно бабки не культивировало. Оно хотело свершений. Оно искало живое, проникновенное, настоящее. Конкурсы той эпохи: сто человек на место – в художественные училища, тысячу на место – во ВГИК.

Пробивались лучшие – те, что вскоре создали живое неформатное искусство, с которым в советскую культуру ворвался свежий ветер. Это внежанровое творчество, обращённое к смыслам, и поддержало официоз. Его загнобили, насовали палок в колёса, издёргали идиотскими замечаниями («Госкино не хотело, чтобы я работал», – с горечью вспоминал Тарковский), но оно очень мощно проявило себя.

Не было бы этого, раньше бы всё завалилось. Произведения, созданные этим ярким удивительным поколением, удержали советскую культуру от вырождения. А заодно и несоветскую Россию – от гибели. Вместе с мастерами официоза это поколение создало то, за что мы ухватились в девяностые и смогли выжить, сохранив разум и человечность.

Но сегодня такой молодёжи нет. Сегодня в искусство рвутся поколения с другим сознанием и другими ценностями.

Значит, здесь дыра, пусто – всплеска живого неформатного искусства ждать не приходится. Свежий ветер в окно не ворвётся. Бронзе никто плечо не подставит. Она одна. Товарищей нет, а врагов уйма.

Все, кто убивал культуру в девяностые и нулевые, готовы это делать и дальше: вкачивать смерть во всех её видах (постмодернизм, стёб, блатняк, порно, пофигизм, демонстрация разложения и безверия). В последние годы их перестали кормить в три горла и оттеснили на периферию.

Поэтому, вернувшись, они будут долбать по бронзе с особым усердием. Сегодня они долбят вполсилы. Их бесит бронза (и талантливая, и бездарная), но они не особо стараются. Они тусуются в своём комфортном мирке и ждут, пока накопится социальный протест. Они ждут маргинального бунта. А он не за горами.

Метафизический драйв

Бронза так уж устроена. Она достаёт предсказуемостью, назиданием и долбежом в одну точку. Её ахиллесова пята – упрощённость до лозунга. Беда, если лозунг этот кричаще противоречит реальности, «правде жизни», или люди не хотят его слышать.

Сегодня ситуация такова, что «правде жизни» лозунги противоречат не шибко и люди их слышать хотят. Безумие девяностых, Освенцим в границах России, когда народ умерщвляли под развлекуху по телику, и нежелание видеть тварь, тогда бесновавшуюся, – вот что лежит в основе поддержки официоза.

Люди возлагают цветы к типовым памятникам и смотрят нелучшее патриотическое кино, потому что позади миллионы могил. «Русский крест» в два-три раза превышает количество жертв холокоста. И жаль, что об ЭТОМ не снимают кино. ЭТО не призывают помнить вслед за геноцидом других народов.

Бронза сегодня выдаёт мощные и проникновенные зрелища. Надо отдать ей должное. Она сильна технологиями. Она ничего не боится – соединяется со свирепостью, натурализмом, эротикой. Увлекая зрелищем, она умело вкачивает идеологию.

Что такое «Викинг»? Это новое официозное кино, говорящее, что мы – добрый, душевный народ, а свирепость у нас – от викингов, и не надо с нами шутить, потому что викинги в нас могут проснуться, и мало никому не покажется. Послание предельно ясное: мы знаем свои истоки, наша вера крепка, и дух тоже. Киев и Херсонес – наше начало, наша земля, и это не обсуждается.

Совершенно особая бронза – это «Движение вверх». Это не просто прокатный хит. Это попытка нечто важное нащупать в официозе. Фигура Михалкова, как продюсера, здесь предельно красноречива. Автору этих строк было крайне интересно, докуда будет «движение вверх»: до баскетбольного кольца или выше? Оказалось, слава богу, что выше.

«Движение вверх» показало спортивную команду моделью советского общества, и её победу представило результатом осознания себя братством. Это победа была и очевидной победой над тварностью, силами энтропии. «Движение вверх» связало былую историю с современностью, где мы опять – в изоляции и можем побеждать, только осознав себя братством и только обращаясь к лучшему в нас.

Именно в этом – причина ярости наших либеральных коллег, которые в своей критике указывают, разумеется, на другое: на несоответствие фактам и цитирование забытой американской картины. Они хотят пресечь движение бронзы к смыслам, потому что страшнее этого для них нет ничего. А ну как новые поколения вольются в это движение и загорятся? А если у русских проявится метафизический драйв? Тогда всё – сливай воду.

Дерьма на «Движение вверх» было вылито сверх всякой меры. Убогий «разоблачительный» фельетон, сляпанный сетевым «обсиральщиком», раскрутили до миллионов просмотров.

Страх велик и понятен. Но и нам есть чего страшиться. Нет ведь ни метафизического драйва, ни окрылённой юности, а бронза точное слово произнесла, но оно одинокое. Раньше она тоже ярко высказывалась.

Движение в культуре сегодня другое: не вверх, не к живым смыслам, а по горизонтали и вниз. Не нужно к гадалке ходить, чтобы увидеть будущее.

Культурный официоз будет бронзоветь в своём одиночестве, а культурное подполье – указывать на его лживость, стебаться и заявлять, что правда – в другом.

Гуру либерализма будут работать на поколение, не знающее ужаса девяностых, и отрывать его от «отцов». Это классическая схема. Мы всё уже проходили. Они будут говорить, что ни особого пути, ни философии у нас нет, а есть болтовня, прикрывающая насыщение власть имущих.

Была бы это не болтовня, власть бы сама шагала по философским ступеням. Ленин взбегал по ним, Сталин старался не отставать. А эти? Элита у нас инвестирует в метафизику, в смыслы? Она бизнесом поглощена целиком. Посмотрите, как вспухают состояния и как элита плюёт на закон. Посмотрите, как дуреют дети миллиардеров и передаются по наследству целые отрасли?

Офигеет молодёжь от жестяной «правды» и начнёт вливаться в маргинальный протест. И что с этим будут делать господа властные и около­властные? Новой «Сатаной» с этим бороться? Ракетой «Буревестник» с атомным двигателем? В СССР было много отличных ракет и «кузькина мать» лежала на складе, а страна рухнула. Она не могла не рухнуть, потому что забронзовела культура и «правдой» было признано то, что говорят протестующие.

Сегодня машина идеологии работает на понижение. Она создаёт официозные зрелища с их лозунгами вместо глубины и качает с телеэкрана тупость и пошлость. К огню социальных мечтаний и метафизики власть так осторожно относится, что даже мавзолей огораживает в День Победы.

Словно не дух революции создал страну, победившую гностический рейх. Она делает ставку на обывателя, который в дни потрясений привычно забивается в щель. Умирать за страну идут люди, осознающие её как сверхценность. А про это искусство практически не говорит. Оно пафос гнать научилось, а «брать глубоко», как говорил Иосиф Виссарионович, нет.

Официальное искусство имеет полное право на первенство. Но у него есть обязанность. Бронза обязана быть гениальной. Она обязана двигаться вверх, соединяясь со смыслами и создавая вокруг себя живое творческое движение. Именно в это должны идти инвестиции, а не в халтуру отвратную. Иначе и бронзу ждёт судьба незавидная, и нас вместе с ней.