Статьи

Вспоминаем Евгения Лебедева 

За свою долгую актерскую жизнь он поучаствовал и в сенсационных спектаклях, и в отмеченных властями кинофильмах, и в очень популярных телепередачах, получил абсолютно все полагавшиеся деятелю искусств высшие государственные награды: звание народного артиста СССР, Ленинскую премию, Звезду Героя Социалистического Труда.

А ранее - Сталинскую премию первой степени (за исполнение роли самого Сталина), Госпремию СССР за службу в театре и Госпремию РСФСР имени братьев Васильевых за съемки в кино. Кто мог бы потягаться с Евгением Лебедевым в плане официального и общественного признания? Считаные единицы.

В постсоветское время его слава быстро померкла, улетучилась. Немногочисленные, записанные на пленку спектакли пересматривают ныне лишь театроведы. Фильмы с участием Лебедева, за исключением «Свадьбы в Малиновке», массовым зрителем, похоже, совершенно не востребованы.

Старые телепередачи и документальные фильмы-портреты смотрятся в эпоху тотальной цифровизации несколько архаично. Артиста будто бы припрятали, его словно сберегают от всеобщей суеты сует, от пошлости вконец зарвавшегося масскульта, от нечистых рук и порочных уст.

Однако тем, кого не коробит словосочетание «народный характер творчества», кто сомнительному юморку с оголтелой развлекаловкой предпочитает напряженную работу мозга и души, опыт Евгения Алексеевича может на что-то сгодиться...

Женя Лебедев родился незадолго до Февральской революции в семье диакона. Произошло это в городке Балаково, что на левом берегу Волги. Новая власть впоследствии чинила всевозможные препятствия отцу, Алексею Михайловичу, тому приходилось с семьей мигрировать и старательно скрывать прежний род деятельности.

Евгений с 1927 года воспитывался у деда в Самаре, где учился сначала в школе, затем в ФЗУ при заводе «Кинап», попутно участвуя в фабричной самодеятельности. Легкой доли «поповскому сыну» судьба заведомо не сулила, и юноша, дабы не усложнять себе жизнь, говорил прилюдно, что его родители умерли.

Впоследствии Евгений Алексеевич страшно казнился, сильно сожалел о том, что нарушил одну из ключевых библейских заповедей: «Чти отца твоего и матерь твою».

В 1937 г., когда он уже жил в Москве и учился в Государственном институте театрального искусства имени А.В. Луначарского, Алексея Михайловича арестовали и репрессировали.

По свидетельству Евгения Лебедева, отец, с которым они встречались тайно, незадолго до своей гибели напутствовал: «Что бы ты ни делал, с верой не расставайся!».

Никогда не афишируя религиозное чувство, не затрагивая в беседах ключевую для христианства тему жертвенности, Евгений Алексеевич высказывался, тем не менее, довольно определенно: «Что такое любовь?

Это целый ряд препятствий, которые ты преодолеваешь во имя любви. Я видел, как мать любила отца, а отец любил мать. И когда отца арестовали, она ходила и все время искала, где же он. И доискалась - ее тоже арестовали и расстреляли».

Впоследствии актер практически в каждую роль протаскивал контрабандой тему насилия над своим персонажем, на полях сюжета изображал стремление неких внешних сил его поработить, сломать, демонстрируя в то же время внутреннее сопротивление, которое выражалось, как правило, в экзальтации, гротеске, эмоциональной взвинченности.

Главный в его жизни режиссер (руководитель сначала Ленинградского театра им. Ленинского комсомола, потом Большого драматического театра им. М. Горького) Георгий Товстоногов в натуре Лебедеве выделял: «Заряд эмоциональности настолько в нем силен, что так называемая «артистическая выкладка» у него выше 100%.

Его нельзя удержать! Даже когда он сам себе заказывает снизить этот кусок или роль в целом на градус, ничего не получается, потому что не зависит от него - настолько сильна эта артистическая потенция в нем».

Именно данной особенностью актер отличался от коллег: играл с перебором, с избытком, неэкономно. Это обстоятельство кого-то из зрителей может раздражать, отталкивать, но оно-то как раз и объясняет «некондицию» лебедевских образов, отторжение их миром, в котором комфортное потребление является и способом, и целью существования.

Советская критика (она была несравненно сильнее нынешней) не могла однозначно определить его художественный метод: то ли «характерный актер», то ли трагический, то ли «психолог», то ли подобный миму в Италии или скомороху на Руси человек с тысячью лиц, точнее - готовых масок.

Лебедев всякий раз, в зависимости от материала, как бы заново изобретал манеру и стиль. Отметив сочетание «органического чувства правды» с «удивительно острой эксцентричностью», Товстоногов определил его уникальные особенности так:

«Он всегда интуитивно и удивительно точно ощущает жанр того произведения, в которое ему нужно войти как исполнителю. Он ощущает его шестым чувством, он понимает, что такое природа чувств данного произведения. Скажем, «Энергичные люди» Шукшина - это сатирический фельетон, это не психологическая реалистическая пьеса.

В Аристархе, которого играет там Лебедев, есть огромная правда, но выявляет ее актер именно в жанре сатирического фельетона. Или, например, Лебедев сталкивается с польским режиссером Эрвином Аксером, который ставил у нас в театре «Карьеру Артуро Уи» Брехта.

И вот артист, воспитанный на методе Станиславского, должен был внутри себя примирить это с брехтовскими принципами отчуждения! В Лебедеве все удивительно сошлось, и, когда понадобилось, он сумел претворить принципы Станиславского в острую гротескную форму».

Еще точнее суть его «амплуа» сформулировал многолетний партнер по сцене Олег Басилашвили: «Есть актеры, которые отдают все партнеру, и это классическая мхатовская школа. То есть не надо ничего «играть», надо просто «быть с партнером», от него идти и ему отдавать свои импульсы, не надо ничего прибавлять.

Взаимодействие с партнером, как будто никакого зрителя нет. А Лебедев был типичный «игрун», и он не мог иначе! Его безумно раздражал подкожный реализм. Да, он типичный гистрион, в нем жило шутовское, балаганное, ярмарочное начало.

Он был самый подлинный артист русского театра - по плоти, по крови, от земли! И я не видел ни одной его работы, которая была бы приземлена до общечеловеческого уровня. Она всегда была гротескно приподнята над действительностью».

В этом плане весьма показательна одна из самых «минималистичных» работ артиста - роль белогвардейского полковника в фильме «В огне брода нет», где он всего несколько минут взаимодействует с Инной Чуриковой. Здесь Лебедев как бы «смирился», дисциплинировался.

И все равно, где-то в глубине сознания интенсивно наигрывал, произносил некие лавинообразные внутренние монологи, которые непостижимым образом атаковали чуткого к подобным вещам зрителя.

Кажется, что исполнитель обращается к партнерше на долю секунды позже, нежели предъявляет себя, свое эго (или альтер эго) всем нам. Такой вызывающе демонстративный «тон» - не вполне в духе мхатовцев,

хотя его главные учителя Владимир Готовцев и Георгий Товстоногов входили в число самых преданных адептов школы психологического анализа по Станиславскому.

В то время, когда картина «В огне брода нет» была лишь в стадии производства, на сцене БДТ триумфально показывали «Мещан» по пьесе Горького. Именно там Лебедев опробовал прием, использованный чуть позже на съемочной площадке у Глеба Панфилова.

В своей программной статье «Поговорим о перевоплощении» Товстоногов об этом рассказывает: «В «Мещанах» нет прямого обращения актера в зрительный зал, никто не выходит демонстративно из образа, и все же смею думать, что способ актерского существования в этом спектакле, во всяком случае, у многих исполнителей, и прежде всего у Е. Лебедева, отражает эту особенность режиссерского замысла.

Чуть-чуть (в искусстве все чуть-чуть) его Бессеменов себя демонстрирует. Посмотрите, каков я, как аккуратен, как хозяйствен, как верен привычкам... Вот он бросает в гневе ложку. Гнев искренен у актера, но тут же и маленькая демонстрация этого гнева».

Один из показов «Мещан» тогда же засняли на пленку, но и в этой версии игра Лебедева потрясает. Что уж говорить о «живом» спектакле на сцене БДТ, о котором очевидцы рассказывали и рассказывают как о сильнейшем художественном потрясении.

Похожих характеристик удостаивалась «История лошади» по повести Льва Толстого «Холстомер», где Евгений Алексеевич потрясающе исполнил роль Пегого, сначала жеребца, а некоторое время спустя - мерина, по прихоти хозяев изувеченного, а потом и вовсе умерщвленного.

«Лечить верно хотят... Пускай!» - доверчиво произносит коняга, едва к нему приближается убийца. Замечательное открытие Лебедева в этой роли - трансляция неосознанности и полной подчиненности.

Примитивное сознание диктует ему вот какие откровения (насчет злого, бесчувственного князя Серпуховского): «Его холодность, его жестокость, моя зависимость от него придавали особенную силу моей любви к нему.

Убей, загони меня, думал я, бывало, в наши хорошие времена, я тем буду счастливее». Изображая лошадиную «ментальность», актер как бы минует психологическую стадию и сразу же выходит на уровень мифопоэтики: страшный, беспросветный материал преображается очищением, катарсисом, который зритель испытывает от игры актера.

Евгений Лебедев в этой роли максимально собран и тонкоаналитичен, что и говорить - гений.

Он виртуозно мастерил на дому, занимался лепкой, сильным, своеобразным голосом пел, писал неплохую прозу и пронзительные мемуары. Издал удивительную книжку «Мой Бессеменов» - единственный в мировой театральной практике опыт фиксации «внутреннего монолога роли».

Сразу же после очередных «Мещан» актер спешно записывал те психоформулы, которые использовал на сцене наряду с текстом Горького и собственными физическими телодвижениями.

Потом приходил критик Александр Свободин, и они вместе компоновали, уточняли, шлифовали. Эта книга - настоящий клад для артиста, уникальное профессиональное пособие.

Вторым браком Лебедев был женат на младшей сестре Товстоногова Натэлле, и та, по свидетельству главного художника БДТ Эдуарда Кочергина, «была единственным человеком, которого он боялся».

В далеком 1938-м круглый сирота и студент театрального училища Евгений отвел младшую сестру Нину в детский дом. Их встреча произошла только через 13 лет. Сама Нина находила свою жизнь вполне благополучной, однако старший брат так не считал и корил себя до самых последних дней.

Уже после смерти мужа Натэлла Александровна вспоминала, насколько виновато и обреченно он кивал в сторону Товстоногова: «Твой-то старший брат от тебя не отказался бы», - памятуя, видимо, еще и о высказывании Георгия Александровича: «Младшая сестра для грузина - закон!».

Евгений Лебедев вольно и невольно (в чем-то уподобившись Пегому) тащил за собой груз несчастий и ошибок, верований и упований, предательств и тяжелых покаянных дум, причем не только собственных, но и всего нашего народа. Видимо, отсюда -его страстная манера, запредельная «артистическая выкладка».

«Все ли мы, современные художники, молимся богу по имени «совесть», все ли обуреваемы жаждой учительствовать в обществе?!» - задавался он вопросом, который сегодня многими был бы воспринят с усмешкой, как нарочито пародийный.

Его называли «гениальным шутом в стенах лучшего реалистического театра». На сцену он попал в молодые годы совершенно случайно, с юности мечтая скорее о капитанском мостике на волжском теплоходе, нежели о подмостках.

В тбилисском ТЮЗе и в двух ленинградских театрах он, тем не менее, воплотил бесчисленное множество образов - от просто хороших до непревзойденных.

Кинозрителям, увы, особенно запомнился Ромашов из «Двух капитанов» («Стали узнавать на улице. Фамилии не помнили, а говорили: «Вот сволочь-то идет!»), хотя ничуть не менее талантливо были сыграны Отец в «Последнем месяце осени»,

Мармеладов в «Преступлении и наказании», Бронька Пупков в «Странных людях», Королев в «Блокаде», клоун в «Фантазиях Веснухина».

Заслуживший все выданные ему премии, звания и ордена человек после своего ухода из этого мира апеллирует к наиболее чутким и внимательным из нас, просит почаще совеститься и «профессионально выкладываться».

Примечание:

Материал опубликован в декабрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».