Статьи

Кое-что из неизвестной жизни классика

Многие ли знают о сенсационном: впервые бесцензурное и полное в 24 томах издание писем М. Горького усилиями ИМЛ РАН? Готовилось с 1967 года, но ни презентаций, ни интервью, да и тираж ныне 500 экземпляров.

Листаю только что вышедший том 20. То истинно роман-эпо­пея о жизни страны и о литературе (август 1930 – ноябрь 1931): 429 писем при первых публикациях 163 (!). Это 1002 страницы при фотографиях.

О персонажах книги

Не преувеличиваю ли я с метафорой: письма – и вдруг «роман-эпопея»? Но здесь сотни персонажей и сотни событий при глубинных раздумьях, как в настоящем романе. Увы, в отклике всего не обозреть – приходится идти на не лучший приём перечислений, к тому же наикратчайшим вариантом.

В числе «героев» – Ленин, Сталин (6 писем, одно из них на семи книжных страницах), Молотов, иные властители страны и будущие «враги народа» – Ягода, Бухарин и Рыков, враждебные режиму Николай II, Столыпин, Гапон, Керенский, белые генералы, Пилсудский, Муссолини...

Горький и в этом томе удивляет размахом своих знаний. То-то же велико число имён русских и зарубежных классиков и творцов-современников.

Среди них Ал. Толстой, Пришвин, Пастернак, Ахматова (ценит, но с упрёками: «Однообразие» и «Подавлена сексуальной лирикой»), Чуковский, Хлебников (Горький очень не любил его) и ещё, ещё. Здесь Гумилёв, вскоре опальные Бабель, Ремизов, Воронский, Артём Весёлый и эмигранты – Шаляпин, Бунин, Куприн, Мережковский с женой-поэтом Гиппиус...

Выдающиеся учёные: Павлов, Мичурин, Докучаев, Вернадский, Иоффе, в будущем репрессированные – экономист Чаянов и генетик Тимофеев-Ресовский, который стал известен лишь совсем недавно по повести Гранина «Зубр».

И Р. Роллан, Б. Шоу, А. Барбюс, С. Цвейг, М. Ганди, Л. Арагон, Э. Триоле, Бертран Рассел (философ, которого в СССР стали почитать после смерти Сталина), даже Чарли Чаплин... Удивил: писал одному больничному завхозу (отметил отличное питание).

Прерываю перечисление, ибо обнаружил в томе два «родных» мне имени.

Шолохов

Я его биограф с книгой в серии «ЖЗЛ». Так он удостоен признанием Горького: «Очень даровит...» Но и критика «злоупотреблений местными речениями». Одновременно хлопочет перед Сталиным за приезд станичника к себе в Сорренто и сожалеет, что Италия не дала визу – многодневного общения, увы, не состоялось.

Дополню наиважным: это Горький обеспечил возможность всего-то 24-летнему провинциалу уговорить Сталина издать «Тихий Дон». С чего началось, узнаем в письме Шолохова 1929 года: «Некоторые «ортодоксальные вожди» РАППа, читавшие 6-ю ч., обвиняли меня в том, что я будто бы оправдываю восстание... Я же должен был, Алексей Максимович, показать отрицательные стороны политики расказачивания и ущемления казаков-середняков...»

Горький: «Я, разумеется, за то, чтобы напечатать...» Только нет толку от этого обращения к издателю. Тогда и устраивает свидание Шолохова и своё со Сталиным.

Правнук Фонфизина

Выделяю его, ибо был у меня очерк с новыми фактами биографии его прадеда, нестареющего классика сатиры, но нынче – странно! – забытого.

Итак, Горький с горестным письмом к издателю: «Работы переводчика просит правнук Фон-Физина, автора «Недоросля», Сергей Иванович Фон-Визин, тоже литератор, автор отличной повести «Сади», романа «В смутные дни» и т.д. Человек он старый, конечно, голодающий... Он заслуживает поддержки работой, да, пожалуй, заслуживает и маленькой пенсии». Каков же штрих в биографиях сразу двух!

В комментариях идёт изначальное письмо несчастного писателя к Горькому: «Помнится, много лет назад мне говорил Модест Чайковский, что Вам понравился мой роман «В смутные дни». Уже два года мы находимся в Москве, и в продолжение этого времени, несмотря на все старания и хлопоты, мне не удалось получить ни одного перевода». Была строка: «Знаю, что мои переводы выгодно отличались бы от современной макулатуры».

Конец переписки благополучен: заключён договор на перевод и вскоре похвалы. Замечу: его прадед своё вхождение в литературу начинал с переводов.

О чём письма?

Да, сожалею, что продолжаю перечисление, но как иначе, если тьма событий. Вот письма запечатлели гордость Горького за индустриализацию страны и развитие культуры, но, увы, отношение к колхозам сугубо ложно-пафосное. Вот тревога, что Запад враждебен СССР, хвала чекистам за коммуны беспризорников, но и восторженно (!) превозносит процессы над т.н. «врагами народа».

Самые разные сюжеты и при упоминаниях, к примеру, армии, комсомола, профсоюзов, пионерии, заводов и научных институтов. Значительна «географическая карта» его интересов в это время: Украина, Грузия, Казахстан, Узбекистан, Туркмения, Якутия и Италия, Германия, США, Франция, Индия...

Особо впечатляет внимание культуре. Письма рассказывают, что он член Общества «Долой неграмотность» и многих редколлегий. В книге слово об образовании, театре, звуковом кино, библиотеках, о художниках Палеха и даже о знакомстве с молодыми художниками Кукрыниксами.

Выделю: прямо-таки с беспредельной энергией отдаёт себя развитию книгоиздания и пополнению числа журналов и газет, но одновременно обострённая. Он инициатор возобновления серии «ЖЗЛ» и создания новых (в т.ч. «Библиотека Поэта») нескольких альманахов, и ещё, ещё!

«Какая у меня куча рукописей!»

Общеизвестно его в самом деле всеохватывающее внимание становлению советской литературы. Что в письмах? Эхо попыток помирить идеологически враждующие литгруппы, редактирования чужих рукописей, рекомендаций издателям и даже, как нынче бы сказали, «материальной помощи» нуждающимся.

Однажды воскликнул: «Боже мой! Какая у меня куча рукописей! Когда я их прочитаю?» Или: «Мне приходится прочитывать не менее 40 рукописей в месяц и каждый день писать три, пять, семь писем...» 13 000 – столько он получил в своей жизни писем от пишущих.

В письмах он заботливый опекун тогда молодых Леонова, Сейфулиной, «Серапионовых братьев» с Фединым, Зощенко (Горький высоко ценил его), Тыняновым и Вс. Ивановым – о Шолохове уже сказал – и многих других. Характерная особенность: доброжелательная поддержка при выявлении творческих недоработок.

Особая ипостась – истовая забота о тех, кто пробовал начинать писать (тогда выражались «По линии воспитания и выращивания литературного молодняка»). Подхваливает или засевает поля рукописей замечаниями, тратит себя на редактирование (!), его детище – журнал «Литературная учёба» в томе появляется 66 раз (полемика, советы на улучшение и критика).

Но был горазд и на такие письма: «Знаете что? Бросьте-ка писать... Жизнь богаче и трагичнее всяких выдумок». Краток приговор, но доказательства почти на двух страницах.

Что же побуждает читать и откликаться? Я сыскал один из возможных ответов в его ещё дореволюционном письме: «Меня никто не учил, и я потерпел от этого много горя, сделал много ошибок...»

Сегодня явно нужна книжечка с советами Горького начинающим и молодым сочинителям. Замечу: такие были в 30-е годы с его именем: «Статьи о литературе и литературной технике» и «Пометки Горького на книгах начинающих писателей». Иначе не быть противоядия свободе графомании: есть деньги – будет псевдокнига, иногда с фальшпохвалами в СМИ.

О «соцреализме»

Горького нынче попрекают за навязывание политиканствующего «соцреализма».

Но обнародую то, что вычитал в письме Федину: «Вы разрешите быть с Вами откровенным? Идеология, знаете ли, превосходная штука. Но идео­логия вообще, ради идеологии – это сомнительно...» Каков завет-то!

Ещё факт: никто из его лучших подопечных не стал жрецом этого надуманного метода-принципа. Шолохова однажды спросили за границей: «Что такое социалистический реализм?»

Ответил с сарказмом и без всякой оглядки, как может расценить партвласть: «Теория – не моя область. Но об этом я разговаривал с Александром Фадеевым: «Представь, кто-нибудь спросит тебя, что такое социалистический реализм, что ты ответишь?» И он сказал: «Если надо было бы ответить со всей откровенностью, то сказал бы просто – а чёрт его знает».

Каков же истинный для Горького принцип? Наверное, тот, что письмах: «Отрываться от случайного, внешнего... Всем нам пора знать, много ли хорошего сделано и делается нами, – знать это надо не затем, чтобы гордиться и радоваться, а для того, чтоб учиться и учить». Молодым писателям особый наказ: «Я решительно за то, чтобы учились простоте и ясности работы у мастеров этого дела».

Новые факты биографии

Ясное дело: впервые обнародованные письма – это и пополнение биографии, и проникновение в характер. Дальше примеры из множества возможных.

– Заступничество за «мученика идей» – из письма Сталину: «Булгаков мне «не брат, не сват», защищать его я не имею ни малейшей охоты. Но – он талантливый литератор, а таких у нас – не очень много. Нет смысла делать из них «мучеников за идею».

– Нобелевская премия. Письмо из Сорренто: «Была дама – шведка, профессор истории литературы в Упсала, сказала, что мне дадут Нобелевскую премию. Не верю. Но если дадут – передам её обществу «Долой безграмотность» на карандаши и бумагу». Не случилось: Нобелевский комитет отказал – коммунистичен-де.

– Нобелевец Иван Павлов. Узнаю, что заботами Горького Ленин подписал постановление правительства: «Предоставить академику И.П. Павлову и его жене специальный паёк, равный по калорийности двум академическим пайкам». Горький с этим к учёному – тот в ответ: «Удвоить паёк? Нет, нет! Давайте, как всем, не больше». Два завидных характера!

– Рекомендация, да какая: «На Алдане,– на прииске «Незаметном» или в Томмоте, – действует, устраивая плодоводческий совхоз, Алексей Алексеев Семёнов, человек оригинальнейший и неистощимо энергичный, полуякут, бывший наркомфин в Якутске, женатый на китаянке, которая была пулемётчицей, а теперь работает в журнале «Советская Азия».

Людей этих я знаю более 20 лет – отличные люди! Мне кажется, что Вы могли бы использовать Семёнова как очеркиста...» Кто бы сегодня в СМИ заинтересовался судьбой этой необычной семьи.

– Не дед Мазай при пай-зай­чиках. Пишет об одном совещании писателей: «Неважно получилось. Окрики, ссоры, препирательства, сплошь и рядом не имеющие к литературе прямого касательства...» Словно сегодня писано и такое: «Кружковщину, дробление на группы, взаимную грызню считаю бед­ст­вием».

– Или слово о своём госте в Сорренто молодом писателе Фёдоре Г.: «Фигура не искренняя. И не очень грамотная. Последнее, видимо, неизлечимая его болезнь» (дополню: он со временем стал крупным литфункционером; был врагом Шолохова). Горькому тоже доставалось – читаю одно свидетельство тех дней: «О нём со злобой говорит Пришвин. С иронией – Сергеев-Ценский».

– Творческая неуспокоенность: «Сомнения раздирают меня. Я хочу писать не хуже любого молодого писателя. Свои же страницы мне кажутся простым набором слов. Я хватаюсь в отчаянии за «Клима Самгина».

– Из жизни в Италии. Вычитываю, что он несколько раз ездил на место одного землетрясения с продуктами, одеялами и добрым словом.

– Напраслина. С 90-х годов я несколько раз читал саркастическое о Горьком: слезлив-де при любом случае. Что на самом деле? Читаю: «У меня расстройство слёзной железы левого глаза... Меня не надо изображать слезоточивым старичком».

– Неистощимы интересы: просит прислать журнал «Советский врач» – хочет затеять с ним полемику.

Итоговые ощущения

Не скрою, Горький, в отличие от Толстого и Шолохова, не стал для меня личностью особой притягательности, даже когда я был директором издательства классики (ИХЛ).

Попробуй познавать советскую культуру без его писем. Если вкупе с прозой и публицистикой, то предстаёт выдающимся творцом-мыслителем со всеми своими праведностями и заблуждениями.

А эпистолярий огромен – почти как у Толстого. Но ведь не единственное занятие. Читаю: «Народу стало ездить многовато. Пишу пьесу, продолжаю «Клима Самгина», пишу для «Лит. учёбы» (и в другие издания). В избытке и организационная работа в писательском сообществе, членство в редколлегиях, чтение сотен книг и рукописей, разъезды, изнуряющая болезнь лёгких, да и преклонные годы».

Напомню: стыдобны тиражи ценнейшего издания. Как исправить? Неизбежна мысль: по недавнему примеру 90-томника Толстого оцифровать письма Горького с возможностью интернет-доступа.

Поклоны же энтузиастам этого издания. Идёт нелёгкий поиск писем по многим адресам и обстоятельное комментирование 23 горьковедами. Терпеливо трудится редколлегия во главе с В. Полонским и Л. Спиридоновой, с ответственным секретарём от первого дня М. Семашкиной, с редакторами тома 20 Л. Суматохиной и А. Тороп­цевой.