панорама русской жизни

В «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) вышел первый «русский портрет» Джорджа Оруэлла — «Неприступная душа». О связях британского прозаика с Россией, его личных социалистических устремлениях, знаменитой антиутопии «1984» и сложностях биографии как жанра мы побеседовали с автором книги, писателем, литературоведом Вячеславом Недошивиным.

- Открыв едва ли не первую страницу Вашей книги, читаем «любая биография — жанр невозможный». А дальше почти восемьсот страниц об Оруэлле. Значит, все-таки возможный?

Хороший вопрос, хотя и трудный. Дело в том, что все, что говорят об этом писателе, по своей глубинной сути — неправда. Парадокс, но это так. И это касается едва ли не всех его биографий. На Западе их издано около десятка, но верить можно только трем авторам: Ричарду Рису, Джорджу Вудкоку и Бернарду Крику.

Только они знали живого Оруэлла. Но и то как сказать... Простой пример: мы все изучали в школе «Войну и мир» Толстого. И многие, перечитывая его роман позже, признаются: они не знали «такого» Толстого. Отчего, казалось бы? Текст стал другим?

Да нет же, иными стали мы. Меняется не только отношение читателей к фактографии, к высказываниям героев и деталям их жизни, но и их само значение. Так же обстоят дела и с биографиями. Забытый на полвека Хлебников, оболганный Бабель, возрожденная из пепла «белогвардейка» Цветаева.

Я не первый раз пытаюсь рассказывать о писателях и поэтах. Пробовал, как умел, нарисовать «портреты» Блока, Мандельштама, Цветаевой в «Прогулках по Серебряному веку» и «Адресах любви». Ненавижу, когда авторы жизнеописаний пишут: «Ахматова подумала» или «Гумилев решил». Да откуда вы знаете, что она «подумала» или он «решил»?

Ведь память человека несовершенна, и говорили они, скорее всего, не так, как запомнили мемуаристы. А ведь эти «их фразы» попадут потом в научные работы, учебники и, в конце концов, в канонические летописи. Та же история произошла и с британским прозаиком (он, кстати, в объединенном рейтинге ста книг всех «времен и народов» стоит на втором месте, сразу же за «Войной и миром»).

Есть некая неправда в восприятии Оруэлла. Конечно, нельзя вжиться в героя, залезть в его черепную коробку. Может, потому Оруэлл и повторял многократно на закате жизни, что не хотел бы, чтобы о нем писали. Может, потому, опасаясь, что умрет от туберкулеза раньше, чем закончит роман «1984», просил Ричарда Риса уничтожить почти готовую рукопись.

Он был очень закрытым человеком, и даже в дневниках, которых набралось под 400 страниц (они у нас не переведены), вы не встретите ни слова о смерти его первой жены, ни о его душевных муках, ни личных волнений.

- Отсюда, видимо, и название «Неприступная душа»?

Он поразил меня своей неприступностью. Все отпущенные ему 46 лет он был сначала бойцом и воином и лишь затем — писателем.

По его же признанию, он говорил людям то, чего они не хотят слышать. Выпускник аристократического Итона, он смолоду боролся с «хозяевами жизни»: наглыми, самодовольными, уверенными в себе, презирающими свысока всех тех, кто «не умеет жить».

Это и насквозь лживые политики, и «денежные мешки», и хитроумные интеллектуалы, и конъюнктурные художники и писатели, чующие «где деньги лежат».

Оруэлл, худой, болезненный, долговязый и неуклюжий человек с тонкими усиками над верхней губой и запавшими, как в пещеры, острыми глазами, обладал способностью и смелостью противостоять всему миру, сохранять целостность и оригинальность взглядов. Знаете, например, как его звали?

- Святой Джордж?

«Собака с костью наблюдений...» Смешно, да? А еще: «политический вуайерист», «изгой-любитель», «солдат неудачи», «игрок духа». В СССР клеймили куда как круче: «пасквилянт», «грязный клеветник», «лазутчик реакции», «литературный проходимец» «фашист» и даже «враг человечества»...

Но один из биографов признал: Оруэлл — это «лакмусовая бумага этики». А все тот же Ричард Рис сказал, он — «человек с беспокойной совестью». И добавил: «Подобно железной стружке, притягиваемой магнитом, ум Оруэлла всегда ориентировался на ту простую истину, что в мире царит несправедливость и что большинство попыток перестроить мир отдает лицемерием и неискренностью».

Да, он брал в руки, если надо, посох нищего в Лондоне и уходил «под мосты» и в ночлежки, тряпку последнего судомоя в Париже, кайло шахтера, винтовку добровольца в испанской гражданской войне, где получил дыру в шее от фашистской пули, лопату строителя укреплений, когда Гитлер планировал наземное наступление на Британию.

Все пробовал на вкус, на цвет, на зуб — на смысл. И только потом тянулся к перу, чтобы описать все это. Его творчество детонировало не от умопомрачительных лав стори, забавных интриг или исповедей разочарованных — оно взрывалось от рабства, дышащего угаром, попранной свободы и не слышных миру стенаний узников тюрем.

Ради этого он в оглушительном, считайте, одиночестве очищал «идею социализма», равно как мифологический Геракл чистил скотный двор царя Авгия. И ради этого последний роман его стал первым грозным предупреждением в защите будущего человека от всех современных и грядущих на земле тираний.

- Удивительно, что социалиста, человека левых взглядов у нас одно время воспринимали как защитника западных ценностей, противопоставляющего буржуазную мораль тоталитаризму.

Так получилось, что мы полвека читали только сказку «Скотный двор» и роман «1984», не ведая о его предыдущих вещах. Читали и... «примеряли» на себя. Он действительно беспощадно разоблачал тоталитарные режимы, беря за основу извращенный социализм и фашизм в Германии. Но он всю жизнь был и умер социалистом.

«Я, — говорил, — за демократический социализм, как я сам его понимаю». Разве мы знали, например, что он еще в 16 лет назвал Ленина в числе десяти великих людей мира, что в начале Второй мировой печатно звал «очистительную социалистическую революцию» на чопорную Англию и что за ним с двадцатилетнего возраста, как за «опасным коммунякой», следили местные спецслужбы.

Он был невыгоден всем «правителям» мира, потому что говорил о них правду, потому что главным словом в его «словаре» — так высчитали специалисты — оказалась «порядочность».

А про книгу «1984» он за пару месяцев до смерти успел сказать: «Мой роман не является нападками на социализм или Лейбористскую партию Великобритании (которой я являюсь сторонником), но нечто подобное может произойти. То, что действие происходит в Англии, лишь подчеркивает, что англоговорящая раса не является лучше любой другой и что тоталитаризм, если против него не воевать, может победить в любом месте...»

- Вы пишете, что таких людей, как Оруэлл, не встречают в жизни — на таких натыкаются с разбега. Как на стену...

Налетают, набивая синяки и шишки, и лишь потом начинают думать — что же это было? Камень из пращи древности, юродивый, тревожно размахивающий руками у стен неведомого храма, или вообще комета, невесть откуда прилетевшая, чтобы опалить человечество. В этой связи интересно его противопоставление «интеллигентов» и «интеллектуалов».

Последних, людей «хитрого, изворотливого ума», Оруэлл почти ненавидел. Вся надежда его (кстати, и в романе «1984») была на «простых людей», которые видят мир таким, каков он есть. Он и сам, несмотря на благородный род, из которого вышел, был донельзя простым человеком.

Любил работать руками, сажал цветы, делал кое-какую мебелишку для дома и вытачивал на маленьком токарном станке игрушки для приемного сына, собирал пивные кружки. Даже курил не отличные английские сигареты, а примитивные самокрутки, но зато с крепким турецким табаком.

Он хотел иметь «право быть непохожим» на свой круг. Он ненавидел интеллектуальные «тусовки», торговлю лицом на писательских собраниях и встречах с читателями.

Интеллектуал, как говорил Оруэлл, страшится не цензуры или морального осуждения общества, он, пуще огня, боится осуждения своей группы, своего лагеря, своих единомышленников. Редкие, считанные люди имеют смелость и мужество говорить то, что думают, независимо от «мейнстримовых» взглядов своей референтной группы.

Оруэлл и умел, и смел. Больше скажу, когда чаша весов склонялась к большинству, он не боялся переходить в лагерь «побежденных», ибо, как и правозащитница Симона Вейль, считал, что «первой беглянкой из лагерей любых победителей является Справедливость». Иначе вас ждет новый вариант фашизма — либеральный.

- Читала где-то, что из 137 предсказаний Оруэлла в романе «1984», больше ста уже сбылись.

Этот «подсчет» сделали в журнале Futurist накануне реального 1984 года — свыше тридцати лет назад. Тогда мир облегченно выдохнул, что главные «ужасы» его романа, к счастью, не осуществились. Сейчас дела, на мой взгляд, обстоят хуже.

Мы же видим, что ныне «в моде» реальное переписывание истории, что, благодаря интернету и телекамерам многократно усилилась слежка за людьми, что «коллективный олигархизм», которого реально страшился Оруэлл, — объединение мегакорпораций, — стали повседневностью, и что «двоемыслие» (если хотите, «двойные стандарты»), «новояз» (сплошные «вау» у молодежи и «клиповое сознание») — превратились в норму.

Оруэлл опасался, что «истина» будет исчезать, потому что просто перестанет интересовать кого-либо. Разве мы это не наблюдаем?

Поразительно, но когда грянул скандал со Сноуденом о «прослушке» на Западе всех и вся, продажи романа «1984» выросли в англоязычных странах на 600 процентов. Словно люди и впрямь потянулись к книге моего героя уже не за диагнозами, а за рецептами от наступающих бед.

- А разве у Оруэлла есть «рецепты»?

Да в том-то и дело, что нет. Не считать же за идеал его смутную, неясную веру в мудрость «простого человека», той, например, «широкозадой бабы» во дворе дома Уинстона Смита, главного героя романа «1984», которая, несмотря на кошмарную жизнь при фашизме, вечно развешивает выстиранное белье и при этом еще и поет...

Оруэлл ведь и сам написал как-то: «Политические предсказания, как правило, ошибочны... И часто их выдает дата...» Дата! Так вот в годовщину 110-летия писателя, в 2013 году, британская Guardian провела опрос: «Прав ли был Джордж Оруэлл в своих предсказаниях?» Уму непостижимо, но 89 процентов опрошенных британцев ответили «Да». И ни одного, заметьте, ответа, что это сбылось в России.

Мы наблюдаем, говорили опрошенные, «огромные объемы государственной слежки за ни в чем не повинными людьми», «криминализацию высказывания и даже мышления», «все большую поляризацию экономики (увеличение разрыва между богатыми и бедными)».

А главное — «отсутствие реальной демократии и свертывание гражданских свобод... Это свидетельствует, — писала газета, — об универсальном характере тоталитаризма и... однозначно говорят об опасности ультраправых тенденций именно у нас...» Это не мои слова...

- Так в чем же, если двумя словами, гениальность Оруэлла?

Отвечу почти притчей, я привожу ее в книге. Пишут, что однажды к Анатолю Франсу пришел один британский литературовед и спросил: есть ли точные признаки, по которым мы можем определить великую книгу. — «А какие признаки вам кажутся обязательными?» — спросил его Франс.

— «Владение композицией, чистый язык, мастерское построение сюжета, умение строить выразительные и разнообразные характеры», — начал перечислять литературовед.

— «Сделаем тут остановку, — прервал его писатель. — Владение композицией?.. Едва ли кто-нибудь станет отрицать, что Рабле великий писатель. Между тем его романы о Гаргантюа и Пантагрюэле рыхлы, неуклюжи и чудовищно тяжеловесны... Очевидно, этот критерий отпадает. Чистота языка?.. Язык Шекспира не осмелится назвать чистым и ясным даже самый пламенный его адепт.

Неблагозвучная, плюющая на все правила хорошего литературного тона речь обладает невероятной мощью, она-то и делает Шекспира гением... Богатство характеров? Вроде бы бесспорно. Только нам придется выбросить... самого Байрона. И в поэмах, и в трагедиях он живописует один и тот же характер — свой собственный. Какие еще взять критерии?..»

— «Не надо, — уныло оборвал его англичанин. — Значит, вообще не существует признака, по которому можно было бы определить великого писателя?» — «Есть, — спокойно ответил Анатоль Франс, — любовь к людям...»

Вот этот критерий, приложимый, кстати, ко всем искусствам, и делает Оруэлла и его книги — великими. «Быть раздавленным жизнью... за свою любовь к другим людям...» — он успел сказать это.

Он любил людей. Нищего художника «под мостами», девушку, чистящую палкой на морозе сточную канаву, незнакомого ему солдата-итальянца, решившего умереть за испанскую свободу. А спасение от мира он видел в Человеке Духа, в несломленной, неприступной для лжи душе.

Беседу вела Дарья Ефремова