панорама русской жизни

Василий Авченко: «Нам надо узнавать собственную страну. А заграницы подождут»

Василий Олегович Авченко - писатель, журналист. Родился в 1980 году в Иркутской области, вырос и живёт во Владивостоке.

Окончил журфак ДВГУ. Автор книг «Правый руль», «Глобус Владивостока», «Владивосток-3000» (с И. Лагутенко), «Кристалл в прозрачной оправе», «Фадеев», «Штормовое предупреждение» (с А. Рубановым), «Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке» (с А. Коровашко), «Дальний Восток: иероглиф пространства», «Литературные первопроходцы Дальнего Востока».

Финалист «Большой книги», «Национального бестселлера», премии «НОС», Бунинской премии. Печатался в журналах «Новый мир», «Юность», «Дружба народов», «Знамя» и др.

В этом году в «Редакции Елены Шубиной» («АСТ») вышла книга «Дальний Восток: иероглиф пространства», а в издательстве «Молодая гвардия» - «Литературные первопроходцы Дальнего Востока». Беседуем с их автором Василием Авченко о том, с чего начался его интерес к малой родине, о «дальневосточной» теме в литературе и интонации как камертоне прозы.

- В книге «Дальний Восток: иероглиф пространства» вы называете себя «дальневосточником по профессии». Почему малая родина стала объектом вашего пристального внимания? С чего начался интерес к этой теме?

Во-первых, своя рубашка ближе к телу - о чём писать, как не о том, что знаешь лучше всего? Я не Лем и не Хайнлайн. Мои книги растут из журналистики, где важны факт, знание предмета, нередко и авторское присутствие.

Во-вторых, в какой-то момент я чётко осознал недооткрытость Дальнего Востока, его недопрописанность в отечественной словесности, обилие белых пятен.

Взять мою первую книжку - «Правый руль» (2009, Ad Marginem): я ждал, что кто-нибудь из более опытных и погружённых в тему напишет о том, чем стал для Владивостока 1990-х г. импорт «япономарок».

Это не просто экономика, это образ жизни со своим жаргоном, субкультурой и так далее. Но никто не писал - пришлось писать мне.

Есть ощущение, что сижу на золотой жиле, которую никто особо не хочет разрабатывать. Это относится и к изучению прошлого, и к осмыслению настоящего. Вот и продолжаю. Интерес начался, наверное, с осознания особости моей малой родины при всей её интегрированности в большую.

Уже взрослым, впервые попав в Москву и вернувшись, я понял, что живу в крайне интересном месте. До тех пор я даже море и выпрыгивающих из него пиленгасов воспринимал как воздух, как что-то само собой разумеющееся. С осознания этого контраста и начался интерес, взрывом. И - не иссякает. Открытия продолжаются.

- Сколько времени вы писали «Дальний Восток: иероглиф пространства» и что было самым сложным в работе над книгой?

Несколько лет, четыре или пять, но я не занимался только этим - параллельно делал сотню других дел. Всегда в работе несколько больших тем. Не считая рутины, журналистики, которой приходится зарабатывать.

Я не очень разделяю выходные и будни, не могу различить, где работа, а где отдых или занятие любимым делом: читать, думать, писать, созерцать...

Когда живёшь много лет в каком-то контексте, количество накопленной информации переходит в новое качество. Не сказать, что это сложно, - это же удовольствие. Другое дело, что с книгами я осознанно не спешу.

Для газеты я могу писать стремительно, в пулемётном ритме, а здесь осознанно замедляюсь, чтобы прислушаться, не упустить важного, ещё раз подумать, перечитать, переписать.

Если говорить об «Иероглифе», тут для меня главной была даже не фактология - в наш век переизбытка информации факты сами по себе мало чего стоят, они общедоступны, - а авторская концепция, внутренний сюжет. Было важно не сделать книгу скучной - она могла быть раз в шесть толще, но кто её тогда осилит?

Очень важно было нащупать интонацию, она выступает камертоном. Для меня имеет большое значение то, как книга написана. Нужно, чтобы даже документальный текст писался с применением того инструментария, который мы относим к художественной прозе: ритм, образы, метафоры и так далее.

Иначе получится поваренная или телефонная книга, а не документальная проза, пусть всё это без разбору и определяют как «нон-фикшен».

- В «Геолирическом вступлении» к «Дальнему Востоку...» вы написали, что хотите, «чтобы земля эта не заросла сорняком и не была занята другими, чужими». Почему вопрос об этнической самоидентификации народов России в наше время стоит особенно остро?

Не думал об этом. По-моему, самоидентифицируйся как хочешь, хоть эльфом записывайся на переписи населения. В случае с Дальним Востоком проблема в другом: до 1992 года дальневосточников так или иначе становилось больше, а в последние три десятилетия мы имеем отток.

Не в том беда, что придут китайцы, - не придут. Беда в том, что мы сами отсюда уходим. И рецептов, как остановить этот процесс депопуляции восточных территорий, ни у кого нет. Никакие «дальневосточные гектары» не спасут. Да и во всей России лишних людей нет. Разве что в литературном смысле.

- «До «материковой» России доходят отрывочные сведения о разгуливающих по нашим городам то ли тиграх, то ли китайцах, компанию которым составляют немногочисленные русские».

Эти строки из книги «Правый руль» отражают восприятие Дальнего Востока «материком». А какой видите «остальную Россию» вы, дальневосточники?

Наверное, на этот вопрос лучше ответит москвич, послушав дальневосточников. С одной стороны, в Приморье есть некая «москвофобия», но, вероятно, она есть и в любом другом регионе, да и градус её я бы не преувеличивал.

С другой стороны, есть ощущение Москвы как построенного на земле рая. Попадая в столицу, думаешь, что оказался в том самом светлом будущем.

Не приемлю концепций вроде «Москва - не Россия». Москва - мощнейший магнит для всех российских регионов. Москву в провинции знают лучше, чем провинцию в Москве, - такова конструкция нашей москвоцентричной страны, со всеми свойственными этой схеме сильными и слабыми сторонами.

Для многих жителей Центральной России удивительно бывает узнать о том, что Новосибирск, допустим, на тысячу километров ближе к Москве, чем к Владивостоку. Или что от Владивостока до Камчатки куда дальше, чем от Москвы до Берлина.

А с другой стороны, многие из моих земляков не сразу покажут на карте, где Тамбов, где Воронеж, а где Йошкар-Ола: из нашего Дальневосточья кажется, что всё это рядом, тысяча километров по нашим меркам - не крюк.

Всем нам надо изучать карту Родины, узнавать собственную страну, знакомиться друг с другом. А заграницы подождут.

- Если говорить о произведениях с дальневосточным колоритом, каких авторов стоит назвать в первую очередь?

В мае в издательстве «Молодая гвардия» вышла моя книга, которая в серии «ЖЗЛ» называется «Литературные первопроходцы Дальнего Востока», а во внесерийном варианте - «Очарованные странники».

В неё вошло семь больших очерков о тех, кто прописывал Дальний Восток в пространстве русской словесности:

Иван Гончаров, Антон Чехов, Владимир Арсеньев (ему в будущем году исполнится 150 лет - убеждён, это должно стать юбилеем общероссийского масштаба;

Арсеньев этого заслуживает, хотя и недопрочитан, недоосмыслен, недоиздан до сих пор), Арсений Несмелов, Михаил Пришвин, Олег Куваев и, как ни странно, американец Джек Лондон, которого я с натяжкой и долей шутки, но всё-таки причисляю к полку русских дальневосточных писателей.

Нельзя не вспомнить Александра Фадеева, партизанившего в Приморье под позывным «Булыга»: «Разгром», «Против течения», «Последний из удэге».

Виктор Кин - «По ту сторону», Сергей Диковский - «Приключения катера «Смелый». Не все знают, что и гайдаровский Кибальчиш, и некрасовский Врунгель - персонажи дальневосточные. Как, кстати, и Штирлиц Юлиана Семёнова.

В позднесоветское время печатались такие замечательные прозаики-дальневосточники, как покойные сегодня Альберт Мифтахутдинов, Владимир Илюшин, Николай Рыжих, Анатолий Буйлов, здравствующие Радмир Коренев, Владислав Лецик.

Из книг последних лет назову «Язычника» Александра Кузнецова-Тулянина о кунаширских рыбаках, «Тойоту-Кресту» Михаила Тарковского, «Чилиму» Игоря Кротова о Владивостоке 1990-х годах.

- Ещё одна книга, погружающая читателя в атмосферу Дальнего Востока, - «Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях».

Захар Прилепин определил её жанр как «информационную поэзию», насыщенную и фактами, и метафорами. Какие прозаики и поэты повлияли на формирование вас как писателя?

Повлияли, наверное, все прочитанные - каждый по-своему. Как влияет воздух, которым дышишь, люди, с которыми разговариваешь. Иногда это влияние ощущаешь задним числом неожиданно для самого себя.

Допустим, я с детства обожал Джека Лондона и Василия Шукшина, готов был похитить их книги из библиотеки. А потом понял, что куда большее влияние оказали другие, вроде бы не относившиеся к числу самых любимых авторов: Розанов, Пришвин, Солоухин, Битов.

А может, просто совпадает дыхание, сердечный ритм? Не знаю, сложно судить. Осознанно никому, конечно, не подражаешь, но мы же не в вакууме живём и пишем, книги рождаются от жизни, от людей и от других книг.

Что до поэтов - тут я совсем не оригинален: от Есенина до Рыжего. Назову ещё одну фамилию: Геннадий Лысенко, житель Владивостока, рабочий «Дальзавода», покончивший с собой в 1978 году в неполные 36 лет. Прекрасный поэт, настоящий!

Беседу вела Юлия Скрылёва