панорама русской жизни

Беседа с известным писателем о современной цивилизации

Александр Потёмкин – профессор МГУ, доктор экономических наук, бизнесмен. Автор многих художественных произведений, а также статей на темы науки, экономики, культуры, искусственного интеллекта, футурологии. Как учёный, профессионально занимается проблемой опасности бесконтрольного развития искусственного интеллекта и созданием биоинтеллекта на основе уникальных нанотехнологий.

– Александр Петрович, из ваших произведений следует, что человек, прежде всего, обязан быть разумным, интеллектуальным. Вы даже вводите новый уровень оценки интеллекта (HIC – высший уровень выражения сознания). Но почему именно мыслящим, а не глубоко чувствующим? Читателю сегодня, мне кажется, больше нравится именно чувственная литература. Разве не так?

Начнём с простого. Рынок и чувственность – абсолютно взаимообусловленные и взаимозависимые вещи. Как экономист, я могу точно сказать, что любой бизнес занят, как ни парадоксально звучит, развитием чувственности в человеке. Рынок прирастает соблазнами. С их помощью растут экономические показатели, богатеют страны и граждане.

Чтобы покупательский спрос возрастал, необходимо развивать в человеке и некий потребительский мазохизм. Иначе – спад и разорение. У многих сегодня под личный гардероб отводятся несколько комнат, а то и залы. Их ассортимент часто превышает склады известных бутиков.

Человек-интеллектуал вряд ли будет вовлечён в подобный процесс чувственных удовольствий. А общество потребления их всё поднимает и поднимает – как планки скорости в спорте. Оно уже в кабале у самого себя – оно уже не может остановиться. Венец любого бизнеса – акт продажи.

Понимая неизбежность этого как экономист, одновременно я, как автор, вижу губительность такого процесса для человека. А результат? Угасание интеллектуального костра во всём мире. Хотел купить в Германии Макса Штирнера. И напрасно – его не знают даже в антикварных лавках. Уже опасно спрашивать Канта и Шопенгауэра – не поймут и поинтересуются, что за бренд? Во Франции не знают Монтескьё и Сартра, в Европе – Кафку и Джойса.

Превращение человека в огромное «чувствилище», плохо справляющееся с собой, – это тупик цивилизации. Получается и так, что развитие чувственности в человеке сопровождается бунтом против культуры, игрой на понижение. Личности тут не ищите – все процессы в человеке распределяются между стимулом (входом) и реакцией приобретения (выходом).

Если раньше публика тянулась к высоким интеллектуальным именам, в квартирах и домах повсеместно висели портреты Эйнштейна и Достоевского, Бетховена и Чайковского, то сегодня, увы, оно тянется к высоким по стоимости товарам.

– Вы написали экономическую книгу «Виртуальная экономика», в которой за несколько лет до кризиса указывали на его приближение. Но и человека вы помещаете в виртуальный мир – в романе «Кабала», например. Почему вы так настойчивы в этом?

Быть может, это покажется странным, но виртуализация сознания может служить и щитом от чувственности, от потребительского общества. Виртуальное владение любым предметом приглушает чувственное. Быть может, это и не лучшая, но преграда.

Главные герои «Кабалы» уходят в виртуальный мир сознательно, полагая его даже в чём-то более честным. Но обратная сторона этого ухода – невозможность вернуться к реальности. Тоже своего рода обречённость. Весь объективный мир, мир вещный и природный, вынесен за скобки.

Но, к сожалению, подобные процессы происходят не только с культурой. Ведь сегодня знание производится тоже только для того, чтобы быть проданным… Вы что-нибудь знаете о нобелевских лауреатах России? Кто из нас может сказать, сколько нулей после запятой в значении терагерцевого излучения или атто-метрового диапазона? Но почти каждый знает, сколько цифр после запятой курса евро к доллару.

Многим известно, какая цена на новые коллекции от ведущих кутюрье мира. Вы что-нибудь слышали, что знание должно распространяться не только в силу полезности для рынка, но в силу своей изначальной образовательной значимости и ценности? Хотя рыночный статус знания, в общем-то, тоже несёт упадок для всего того знания, которое не может вмиг превратиться в полезную товарную форму, которая не может быть прикладной.

Наши реформы науки и образования обанкротились, привели в упадок фундаментальную науку. И те гуманитарные блоки, что связаны с общекультурным пафосом, такие как литературоведение, история, политология, обществоведение (вообще исчезло), культурология, переживают тяжелейший кризис.

Насколько мне известно, многие гуманитарные институты РАН пребывают в научной деградации. И более того, на нас во всех вышеперечисленных сферах наступает искусственный интеллект. Он становится умнее, чем мы.

– Внешний мир для многих ваших героев – это зона отрицания, но отнюдь не трагедии. Вы тут всегда ироничны – к богатствам мира внешнего. Зона трагедии – это сознание. Человек заперт внутрь своего сознания, но, как правило, бунт разума, вопли сознания ничего не могут изменить в реальном мире. Почему?

Мне хорошо известен большой рынок цивилизации. И действительно, многие реальные процессы в России происходят в том же ритме и ключе, что в развитых странах мира. Я хочу сказать, что понятие «реальный мир» сегодня очень расширено. И в европейском мире давно пребывают две концепции реальности, если можно так сказать.

Одна из них связана с Францией, и в ней утверждается, что человека нужно освободить от всех оков и каких-либо предрассудков. Другая – немецкая. В ней акцентируется необходимость нынешнюю раскованную чувствительность заново социализировать, но не деспотическим методом, а согласуя с человеком, с его исконными запросами. В России люди обладают и тем, и другим.

Для культуры вообще важны масштабы страны, – российский простор, как это ни странно, мешает всё окончательно перевернуть и поставить с ног на голову, мешает окончательному патологическому перевёртыванию всех статусов – и социальных, и культурных.

– Я читала в других интервью, что вы очень любите Достоевского. Отмечу, что вы не боитесь прямых цитаций, схожести тем, использования классических форм. Например, традиции говорящих фамилий. Я тут подбираюсь к социуму, каким он у вас предстаёт.

Вы часто высмеиваете и богатых людей, их образ жизни, названный вами отличным словом «шикерия». И несмотря на то, что вы всё укутываете в иронию, чуть смягчаете, романное поле показывает вас как резко социального писателя. Я бы даже сказала, идейного писателя. Это так? Я правильно понимаю?

Достоевский и Гоголь – две недосягаемые вершины, и в моей любви к ним я совсем не оригинален. Я их читаю всю жизнь, и есть, естественно, влияние, но о нём и его качестве судить читателю. Мне нравится игра с фамилиями моих персонажей. Я очень много времени трачу именно на то, как назвать героев.

Кому-то важно написать первую строчку романа, найти её так, чтобы она потянула за собой нить повествования. А я придумываю имена, накрепко сплавленные с героями. Для меня в фамилиях Махоркин или Парфенчиков, Иверов или Алтынов уже заключена судьба. Идейность же моя, конечно, не состоит в неком политическом выборе между либерализмом, патриотизмом, социал-демократизмом и т.д.

Моя социальность очень проста – я и русский, и немец, и еврей, и японец, и грузин, я – каждый из моих читателей. Выросший в Грузии, перенявший дружелюбие этого народа, ценю честь, мужественность, искренность в любом общественном, гражданском проявлении. Да, я считаю, что в богатстве можно также потонуть и деградировать, как и в бедности.

А расхожее мнение, что финансовое состояние и интеллект вещи несовместимые, – совершенно нелепо. Этот штамп – тень коммунистического прошлого. А болезни наши и экономические, и бюрократические тоже мне слишком хорошо известны, потому так естественно присутствие их в моих сочинениях.

Однако мне важно показать, что, несмотря ни на что, в России есть то, что можно назвать «областью современного гражданского чувства». И я считаю, что своими сочинениями я оживляю его в читателе, чтобы не падало оно до нуля и ниже.

Кроме того, я вижу, что и в России, и в Европе заметны тенденции подмены социального актуализацией этнических вопросов. В недалёком будущем может произойти «отключение» в человеке социального. Я попытался это показать в «Кабале» через воспламенение этнических состояний.

– Лично вы не нуждаетесь в господдержке для издания и распространения своих книг. Но ведь многие писатели нуждаются. Есть ли у государства обязанности перед писателями, должны ли они быть?

Государство должно поддерживать культуру деликатно. Ему бы надо слышать экспертов самых разных, чего явно нет сегодня. Например, я вижу, как мало известна российская провинция, но как много там подлинных талантов. Однако почему-то их книги неизвестны, их не видно на выставках. Что, в ведомстве г-на Сеславинского нет ресурсов, чтобы направить людей в столицу на литературный форум? Не верю!

Одних и тех же посылают и за рубеж – об этом говорят и сами писатели. У меня здесь нет никакого личного интереса, я семь-восемь месяцев нахожусь за рубежом, а говорю об этом, зная, в каком отчуждении живёт наша интеллектуальная провинция. Позор! Нужна нормальная культурная стратегия, а не исключительное внимание к неким группам «авторитетов».

Есть писатели в стране, которые могли бы достойно представлять Россию, – те же Борис Агеев, Михаил Тарковский, Пётр Краснов, Олег Павлов. Чиновники не имеют морального права быть субъективными, они должны идти в народ, а не сидеть в кабинетах. Но у нас всё наоборот – мы идём к чиновникам. Чиновное чванство – одно из нравственно-социальных безобразий России. О чиновниках я сказал в своей повести «Стол».

– Вы много путешествуете по миру. Нет, скорее, живёте и работаете. Что выбираете?

Работа моя в разных странах абсолютно одинакова – мир финансов унифицирован, и нет разницы, если ты понимаешь функционирование инфраструктур. Правда, удивило меня, например, отсутствие в китайском банке личной подписи. У них нет их как таковых – иероглифы не позволяют. Вот, пожалуй, и все различия.

Китайские книги я не покупаю. Но считаю необходимым в беседах с китайцами цитировать Лао Цзы, Конфуция, Мен Зи, Чжуан Цзы, в чём вижу естественный жест расположения к китайской культуре и своим партнёрам. В Германии я покупаю и читаю книги на немецком, и в основном экономического содержания. Но немецкую литературу знаю неплохо.

– Что вас лично беспокоит, настораживает в нашем мире?

Меня беспокоит резкое сжатие интеллектуального пространства во всех развитых странах мира. Я обеспокоен высокой ценой в мире на подделки и суррогаты, тогда как подвиги подлинного творческого взлёта человека оказываются ненужными и непонятыми. Где она, фаустовская пытливость в человечестве?

Вместо неё – манипулятор-чародей, подсовывающий нам нечто гнилое в блестящей и дорогой упаковке. Вот об этом гигантском маятнике современного мира я и стараюсь говорить в своих книгах.

Беседу вела Анна Петрова