Статьи

Вспоминая композитора Романа Леденёва

Мы уходили от него с ощущением, что это была наша последняя встреча на земле. Одновременно грустно и радостно было видеть Романа Семеновича, с которым меня и Сеню связывала долгая дружба.

Тяжело, потому что мы видели, как нелегко дается ему поддерживать разговор, отвечать на вопросы, что-то рассказывать.

Радостно – потому что он еще был среди нас, и мы могли чувствовать себя его современниками и друзьями. В тот день говорили больше мы с Сеней, рассказывали о нашей хоровой студии «Царевич», даже строили планы исполнения музыки Леденева.

Слушая нас, Роман Семенович часто погружался внутрь себя, уходил куда-то своим вниманием – туда, где не было места суетному, сиюминутному, поверхностной похвальбе или восхвалению. Такое состояние вообще никогда не было свойственно Леденеву.

Но было видно, что нам – его собеседникам туда вход пока был заказан. Леденев же, немощный телом, духом своим касался вечности, это было в его отдельных словах, в частности, но больше всего это было видно в его творчестве в целом.

Музыка Леденева всегда касалась вечности, потому что всегда была обращена к красоте, тайнам человеческой души, миру творчества, т.е. к категориям Божественным. Мы же оставались на поверхности жизни, там, где большинство из нас находится от рождения и до смерти.

А ему открывались земные и небесные дали, необозримые просторы родной страны, безбрежность космоса, т.е. то, к чему всегда устремляла его творческая муза. Однако, прощаясь, мы чувствовали, что эта вечность все больше притягивает нашего друга и уже в самом прямом и окончательном смысле слова.

Вспоминается мое первое знакомство с Р.С. Леденевым.

Осень 1979 года.

Зал Синодального училища (ныне Рахманиновский зал Московской консерватории). Репетиция Камерного хора консерватории, которым руководил Валерий Полянский. Репетируются «Времена года» Леденева.

В зал приходит автор и садится на последние ряды. Скоро должен состояться концерт хора в Малом зале консерватории – предстоит возобновление цикла. Премьера была несколько месяцев назад, но хор вновь и вновь всматривается в партитуру, вслушивается в аккорды, желая в точности воспроизвести намерения автора.

Последнее является сильной стороной молодого руководителя хора Валерия Полянского, имеющего вкус к хормейстерству, к детальной работе над звуком, динамикой, штрихами, интонацией.

И если для Полянского Камерный хор был творческой мастерской и лабораторией постижения ремесла, то для нас – его участников – хор был в первую очередь радостью творчества, знакомства с хоровыми новинками, возможностью выступить в лучших залах Москвы.

Через какое-то время певцы подают знаки дирижеру, что в зале присутствует композитор. Полянский оборачивается, видит Леденева и устремляется к нему. Потом они оба поднимаются на сцену. Полянский спрашивает, Леденев высказывает свои замечания по трактовке.

Хор, в котором поют молодые хормейстеры, с необычайным профессиональным вниманием, трепетностью и тщательностью относится к авторскому тексту. Музыка цикла «Времена года», как и многое у Леденева написана без слов.

Это вокализ, но образы, казалось бы, лишенные конкретности, тем не менее многоплановы, объемны и содержательны. Отсутствие слов не принижает и не упрощает музыку, а открывает в ней нечто такое, что созвучно России сегодняшней в той же мере, сколь и России вчерашней и России будущей.

Лучше сказать, что в музыке Леденева предстает Россия вечная – юная, прекрасная, любимая, возвышенная. Я не раз потом отмечал про себя, что Леденев с его вокально-хоровым творчеством стоит в одном ряду с теми, кого называли великими: Глинка, Чайковский, Танеев, Рахманинов, Сидельников, Свиридов, Гаврилин… Леденев.

Этим своим чувством я делился и с ним самим. Его реакция была чужда жеманности, позы. Он выслушивал мои хвалебные сентенции, сказанные с непосредственностью любящего ученика, и я не понимал, он их принимает или отвергает?

По своему сердечному устроению Леденев был наискромнейшим человеком.

Его глубокая образованность, регалии и знаки профессионального признания со стороны государства и музыкальной общественности нисколько не затуманили его сознания, не повредили его природу – чистую, возвышенную, нежную, интеллектуальную. И в профессорском звании Леденев оставался по-прежнему доступным, простым в общении, открытым к обсуждению.

Леденев был современником многих: Сергея Прокофьева, Дмитрия Шостаковича, Юрия Шапорина, Николая Сидельникова, Бориса Чайковского, Георгия Свиридова, Валерия Гаврилина. Да, среди них были глыбы, вершины, но и они не умолили и не подавили своеобразный талант Романа Семеновича Леденева.

Он сумел найти свой путь в музыке – естественный, органичный своему характеру и уму, своему восприятию духовных и нравственных ценностей человеческой жизни.

Он всегда был нацелен на идеал, он неустанно стремился к совершенству, к первообразу и черпал вдохновение в своем народе, в тех его богатствах, которые с одинаковой любовью чувствовали художники, поэты, ученые, изобретатели, врачи, педагоги всех времен, трудившиеся на благо нашей Родины.

Леденев был талантливым и преданным сыном России, никогда не выпячивал себя, а всегда спокойно, с достоинством и трезвостью умного человека понимал свое предназначение, как работника, трудника и обязанного показывать современникам красоту мира, глубину жизни, подлинный духовный масштаб страны и ее народа, которые он видел и ощущал сам.

Тот концерт Камерного хора стал еще одним звеном творческой радости исполнителей, композиторской уверенности автора и эстетического удовольствия слушателей.

А для меня с цикла «Времена года» началось внимательное и счастливое погружение в глубину леденевской хоровой музыки, которая держала меня и продолжает держать в сосредоточении и нацеленности на новые открытия.

Цикл Леденева стал моей дипломной работой. Причем мне повезло и с научным руководителем. Кажется по совету Романа Семеновича я обратился к супруге Эдисона Денисова Галине Владимировне Григорьевой с просьбой взять меня в качестве дипломника.

- А что вы собираетесь взять в качестве дипломного реферата?

- «Времена года» Леденева.

- Да? Беру и с удовольствием (2)

Так начались наши частые встречи и разговоры с Романом Семеновичем. Обсуждалось многое: вопросы общей культуры народа, вопросы профессионального музыкального воспитания молодежи, подробности творческих биографий его учителей, наших музыкальных современников, и конечно, его музыка.

Леденев много играл мне свои новые сочинения, он объяснял суть и принципы, следуя которым он старался достичь ясности формы, чистоты языка, отточенности штрихов, динамики. Я спрашивал, а нет ли у него хоровых сочинений на поэтические тексты?

И он отвечал, что пока нет и что хоровой вокализ – это средство выразительности, которое он для определил, как доминирующее. И действительно, как это ни удивительно, но отсутствие слов не принижало, не опрощало музыку Леденева, а наоборот, расширяло его композиторский мир.

Это было узнаваемо, как его музыка, леденевская. В ней было что-то от танеевского стремления к совершенству, к отсутствию эффекта. Леденев умел создать музыкальный образ средствами исключительно хоровой звучности – ясной, прозрачной, выверенной.

Хочу сказать, что Леденев был настоящим учителем. Он не штамповал учеников-копиистов.

Его класс сочинения был мастерской, в которой постигали законы композиторского ремесла, но шли дальше, открывая для себя таинственные пути, когда ремесло становится незаметным средством и служит только содержанию, образу, символу, имя которому красота, любовь, человек, вечность, Бог.

Это невероятно трудно – увидеть личность в ученике. Увидеть другого человека, чувствующего иначе, наделенного иными способностями, чем ты сам, по-другому чувствующему время и язык эпохи.

Но только в этом случае из твоего специального класса выходят новые личности, владеющие ремеслом, но пишущие иначе, чем пишешь ты.

Среди моих друзей, кто учился в классе Леденева была Ира Дубкова, Володя Генин. Это не только мои сверстники и соученики. Они мои друзья-музыканты по духу, по пониманию смысла творчества, и это заслуга Романа Семеновича Леденева.

В 1980-1990-е годы мы продолжали общаться. Мне было радостно и творчески полезно заходить в класс профессора Леденева, видеть его новых талантливых студентов, обновлять себя новыми идеями, образами, а также смотреть, как пестует профессор своих «птенцов».

Я учился этому у него, потому что сам начал преподавать в консерватории. Жалею, что мало говорил на эту тему с Романом Семеновичем, мог бы почерпнуть больше.

В июле 2002 г. умер мой педагог по дирижированию профессор Борис Михайлович Ляшко. Он начал преподавать в Московской консерватории в 1980-м году или годом раньше и мгновенно поразил нас – студентов-хоровиков своим талантом хормейстера.

Как новому педагогу, приехавшему в Москву из далекой Алма-Аты, ему поначалу дали вести курсовые хоры, к которым было странное отношение как со стороны профессуры, так и студентов. Курсовые хоры были платформой студенческой практики – скоротечной, иногда поверхностной и по отношению, и по результату.

И вдруг нам руководитель курсового хора доцент Ляшко начинает говорить о необходимости распевания, об акустике, о физических законах обертонового ряда, об интонации и артикуляции, т.е. о тех вещах, из которых и складывается профессионал-хормейстер.

Наш курс, которым руководил Ляшко был поражен вниманием к самым сложным категориям в профессии, которые при рассмотрении становились ясными, а порой и простыми. Но такими их делало объяснение педагога. Мы убеждались в этом, наблюдая работу руководителя.

В 1990-е годы Ляшко взял общий хор факультета и учил уже основам профессии всех студентов-хоровиков. Несколько лет руководства хором были последним взлетом профессора Ляшко к музыкальному Олимпу. И как это бывает взлет был труден, полон преград, соперничества.

Я был его помощником на хоре и видел, как тяжело было Борису Михайловичу сражаться за свои творческие и личностные идеалы. Он, словно, гладиатор, бросался в бой с косностью, завистью или равнодушием. Он имел единомышленников, но еще больше оппонентов.

Увы, такой была кафедра хорового дирижирования в те годы. Среди, казалось бы коллег, коллегиальности не было, как не было уважения и любви друг к другу. В лучшем случае, отношения профессуры было окрашено в индифферентные тона, но некоторые кафедральные заседания напоминали схватки обладателей черных поясов в боевых искусствах.

Кто знает, от чего зародилась в нем раковая болезнь, источившая никогда не болевшего и не устававшего профессора? И вот Борис Михайлович умер.

В этот момент я был в Москве и как-то так случилось, что оказался причастен к организации отпевания. Служба состоялась в храме святителя Николая в Кузнецкой слободе при пении огромного хора, состоящего из студентов ПСТБИ и консерватории.

В хор встали некоторые известные профессора и педагоги московских музыкальных вузов. Это было торжество и утверждение действительности вечной жизни. Над телом умершего профессора хор провозглашал Божественные истины жизни, в сравнении с которыми тускнели образы смерти. На отпевании присутствовал Леденев.

Где-то вскоре, незадолго до окончания ежегодного отпуска и отъезда в Англию, я навестил Романа Семеновича Леденева в его квартире на Кутузовском проспекте. Мы говорили о музыке, о жизни и о Ляшко.

- Роман Семенович, вы хорошо и близко знали Бориса Михайловича. Я это знаю. И у меня есть сильное намерение почтить его память новым сочинением.

- Да, Женя, вы правы. Мы дружили с Борисом Михайловичем. Еще с той поры, как он приехал в Москву и начал работать в Московской консерватории мы много раз общались на хоровые темы. Он был замечательным музыкантом, специалистом высшего разряда.

Я прислушивался к его советам и замечаниям. Когда исполнялись мои сочинения хором студентов консерватории, мы беседовали с ним, и я благодарен Борису Михайловичу за его комментарии, за его отношение к моим композиторским трудам.

Для меня это был глубокий советчик и друг. А каким отцом он был для студентов! Как близко принимал он проблемы молодежи в свое сердце и сколько делал для облегчения их бытовой жизни.

Он был исключительно порядочный, совестливый человек, великолепный организатор, лучший декан вокального факультета на моей памяти.

- Вот видите, какие слова рождаются внутри души, когда мы вспоминаем Бориса Михайловича. Вот поэтому я обращаюсь именно к Вам, Роман Семенович – напишите что-нибудь хоровое в его память. Я Вас прошу. Я даже Вам дам тему, которую прошу использовать в сочинении.

Я Вас не хочу связывать никакими рамками, ставить какие-то ограничения. Напишите, а я исполню. Ирина Васильевна Коженова (3) говорила мне, что предполагает устроить концерт, посвященный Борису Михайловичу в январе. Я специально приеду в Москву, соберу хор и исполню Ваше сочинение.

- Подождите, Женя. Вы же теперь работаете в Англии у митрополита Антония. Как вы приедете, соберете хор и исполните? Какой хор вы соберете?

- Хор из учеников Ляшко. Это будет хороший хор, там будут только хормейстеры, причем лучшие хормейстеры молодого поколения. Вы не смущайтесь, мы не завалим исполнение. Верьте мне, прошу Вас!

Леденев смотрел на меня с некоторым подозрением. Он знал меня, но проект казался ему авантюрой, а авантюр в искусстве Роман Семенович не признавал. Однако я не останавливался.

- Роман Семенович, у Вас найдется нотная бумага?

- Конечно, найдется. Как у композитора может не найтись нотной бумаги? Знаете, Женя, сейчас некоторые композиторы работают больше с компьютером, чем с музыкальным инструментом. Я не могу сочинять без рояля. Я должен проверять звучание, хотя прекрасно все слышу внутри себя и тем не менее.

Поэтому я не могу и без нотной бумаги, без карандаша и ластика. Я работаю по-старинке, как научили меня мои учителя. Я видел работу Шебалина, Шапорина, Глиэра, Шостаковича, Бориса Чайковского, Свиридова. Я – старомодный человек и композитор, но надеюсь, что не совсем все-таки старомодный.

Получив лист нотной бумаги, я за пару минут сделал набросок мелодии, которую знал наизусть.

- Роман Семенович, – это мелодия духовного стиха «Агница». Агница – это символ, образ. Это душа человека, потерявшаяся, заблудившаяся, ищущая Бога. Как это сказано в одной из евангельских притч – овечка, отставшая от стада, которую пастух пошел искать, оставив всех остальных.

Это символы христианства: овца, пастырь, стадо – человек, Бог, народ. Мне кажется, что этот образ подходит к любому человеку, потому что мы непостоянны, мы сомневаемся, отходим, скитаемся. И блуждая и скитаясь, мы все равно остаемся детьми Божьими.

Бог зовет нас, я бы даже сказал – призывает вернуться. Он нас ищет и желает нашего возвращения к Нему. В этом смысл жизненного пути человека. Борис Михайлович верил в Бога, но не был церковным человеком. Наверное, сейчас он особенно нуждается в нашем поминовении.

О нем надо молиться, и Ваше сочинение может стать самой сильной молитвой о нем. Хор, слушатели, Вы, его близкие и друзья – все в этот момент будут думать о Борисе Михайловиче.

Ваша музыка станет общей молитвой людей, для которых Борис Михайлович был многим и дорогим. Я предлагаю Вам то, что не могу сделать сам. Но я буду участвовать в этом. Обещаю.      

Роман Семенович смотрел на меня, и я чувствовал, что слова мои попали на добрую почву. «Он подумает, он напишет. Что-то получится и получится настоящее и ценное», – с такой мыслью уходил я от Леденева.

Через несколько дней я уехал в Англию, а еще через две-три недели позвонил Леденеву и поинтересовался.

- А я, Женя, уже почти закончил новое сочинение, которое посвящаю Борису Михайловичу. Я назвал это сочинение «Распев». Но обойтись только хором у меня не получилось. Понимаете, иногда задумываешь одно, а в процессе сочинения приходят разные мысли, и тогда начинаешь искать средства выразить эти мысли.

Словом, в произведении у меня есть хор, струнный квартет, рояль и два солиста. Наверное, скоро я закончу и пришлю вам эту вещь на просмотр. Вещь довольно большая, идет примерно семь минут. Там есть одна каверза, но это тоже вышло не из желания напортить, а из логики развития сочинения.

Начинает хор и поет a capella целых две страницы, после чего вступает квартет и рояль. И тут есть опасность не совпасть тонами. Но может совпадет?

Кстати, я использовал вашу мелодию, но не в начале, а в конце сочинения, как воспоминание улетающей к Небу души о своей земной жизни. Не знаю, хорошо ли это, но так у меня получилось.

Леденев замолчал и ждал, что я скажу. А я молчал, внутренне переживая радость, что подвиг такого мастера на сочинение нового произведения, которое мне же предстояло исполнить.

23 января 2003 г. в Рахманиновском зале Московской консерватории состоялся музыкальный вечер памяти Бориса Михайловича Ляшко. Специально для этого из Петербурга приехал В.А. Чернушенко и произнес вступительное слово.

Чернушенко был близким другом Ляшко по Ленинградской консерватории, по работе в Магнитогорской капелле. В конце первого отделения на сцену вышел хор, не имевший названия и принадлежности. Хор составили ученики Ляшко, отозвавшиеся на мое предложение исполнить новое сочинение Леденева.

Было исполнение и был bis. Хор блестяще выполнил труднейшую задачу удержания тона перед вступлением струнного квартета. Мы даже и не волновались, а просто пели музыку «Распева» и думали о том, кому это было посвящено.

Леденев был доволен, а я был счастлив, что не подвел, что дал жизнь чему-то важному и в музыкальном, и в человеческом отношении. Через некоторое время «распев» исполнил хор консерватории, которым руководил С.С. Калинин.

В его руках был большой коллектив, у которого было время и возможность подготовить это сочинение лучше, чем сделали это мы, но для нас это была не столько премьера и связанное с этим предвкушение аплодисментов, фуршетов и прочей мишуры.

Для нас это стало поминовением, нашим ученическим приношением мастеру, нашей памятью к ушедшему и нашим соработничеством мастеру живущему.

Леденев и Ляшко, Свиридов и Чернушенко, Шостакович и Свешников, Чайковский и Орлов, Прокофьев и Голованов – сколько похожих союзов творчества, сколько общности замыслов и путей осуществления!

Я радуюсь, вспоминая своего старшего друга Романа Семеновича Леденева, который внес свою лепту в творческое наследие России.

Он подарил народу множество своих сочинений, в которых воспел нашу землю, человека, в которых проявилась его огромная любовь и человеческая душа, искавшая и, я верю, нашедшая Бога!

Примечание:

[1] Я навестил Р.С. Леденева вместе с композитором С.В. Сегалем, регентом и преподавателем ДПХС «Царевич».

[2] Пытаюсь представить, где ныне может находиться моя дипломная работа, и не могу. После стольких странствий, жизни на западе, ремонтов, сдачи квартиры внаем – это действительно довольно трудно. Наша жизнь, увы, идет по своим законам. Молодость редко заглядывает в свою старость. Чего заглядывать, если не доживешь?

Поэтому у молодости нет личных секретарей и архивистов. Молодость проживает себя без остатка и сомнений, не думая о накоплениях. Ей кажется, что самое ценное впереди – и это жизненная правда, которую глаза видят сейчас.

Молодость заботится только о сегодняшнем дне. Зрелость способна заглянуть вперед, да и то не всегда. И лишь старость все время оглядывается назад и жалеет о потерянном, несделанном.

Для старости день сегодняшний – это сплав громадного прошлого, с вкраплениями настоящего и страх перед неизбежностью будущего. Это – тенденция, но не закон. Есть многие, кто достиг старости, но живет настоящим и будущим так, как будто ему двадцать пять, и он – гений.

[3] И.В. Коженова – профессор Московской консерватории, гражданская супруга Б.М. Ляшко.

Видео на канале YouTube "Статьи на ЗдравствуйРоссия.Рф"

Раздел "Культура", подраздел "Музыка"