Хотение любви: спектакль "Марина! Какое счастье!"
В петербургском театре «Комедианты» на сцену перенесли цветаевскую «Повесть о Сонечке». Впечатления разные: от самого действия - и грустно и смешно. От режиссуры - просто грустно.
Скажу сразу - на выходе зрелище получилось глубокое, и посмотреть его уважающему себя театралу непременно надо бы. Актерские работы блестящи, музыку писал сам Владимир Дашкевич.
Литературная и документальная основа: автор инсценировки и режиссер Нина Мещанинова, которую театральный Петербург знает в первую очередь как актрису, использовала помимо «Повести о Сонечке» и дневниковые записи Цветаевой.
А вот режиссуру можно назвать таковой только лишь из вежливости.
Во время просмотра было невозможно избавиться от ощущения давно виденного, пережитого, чего-то прекрасно-пыльного.
После вспомнилось: такие же драматургические лекала использовали создатели телеигры «Что? Где? Когда?» в благословенную эпоху Центрального телевидения СССР.
Когда ЧГК еще не превратилась в пошлейший на вид «элитарный клуб», а наградой за победы были не деньги, а гораздо более пристойный фетиш - дефицитные умные книги (жившие в то время помнят, какое место они занимали в тогдашней системе ценностей).
Азартная игра чередовалась в эфире со вставками, когда какая-то ученая бабушка в шали - вроде бы директор одного из центральных московских книжных магазинов, уж не упомню – мудро покачивала головой и представляла очередной фолиант, поставленный на кон.
И при этом довершала свои речи какой-нибудь убийственно верной или многозначительной цитатой. «Да, да, вы же сами все понимаете», - невербально доносилось с экрана.
В «Комедиантах» в этот вечер было ровно то же:
кипение страстей, взбалмошность героев и ужасное прекрасное время - стык 1919 и 1920 года - оказались заключенными в оправу из романсов на стихи Марины Ивановны, с которыми на сцене появлялась Нина Мещанинова, персонализируя поэтессу эпохи эмиграции.
И этот образ казался таким понимающим, с доброй улыбкой всматривающимся в прошлое, что появлялось ощущение самого ужасного применительно к Цветаевой - благополучия.
А Цветаева благополучной никогда не была. Писала про ласку плюшевого пледа - судьба же ей предлагала по большей части тряпье, рубище. Но в рубище была любовь, которую так жаждала и искала Цветаева, - пусть и с горьким концом.
И на сцене было много любовей Марины - не в смысле напряженной плоти, а в наивысшем проявлении, как это понимала Цветаева. В безоблачном дружестве. Беседах с уловлением дыхания того, кто напротив. Мечтах, рвущихся даже выше неба.
Все очень тонко, очень близко - буквально на плече у зрителя. Этому способствовал и зал «Комедиантов» - длиннющая узкая кишка в четыре ряда и со сценой, что лоб в лоб с публикой.
На такой сцене, разумеется, не может быть сложносочиненных декораций. Все черно, центр притяжения - полукруг окна с широким подоконником.
Еще есть две неприметные дверцы, которые позволяют персонажам оказаться по ту сторону, да два больших и тоже темнющих кармана на флангах - оттуда доносятся романсы и показывается что-то второстепенное.
Путь к поэту Цветаевой неудобен, он лежит через накапавшую сверху лужу, сквозь частокол дров, добытых квартирантами Цветаевой из ее же мебели драгоценного дерева, под разбитой невидящей лампочкой - да еще не забыть бы споткнуться о припасенную горстку гнилой картошки.
Бутафоры ее не принесли, но она есть - и непременно гнилая, иначе и быть не могло в том 1919 году.
Среди всех этих просторов истинно кащеева царства прокладывают дорожку персонажи. Вот Павел Антокольский (Евгений Талашманов) - очень смешной, порядком лысый, веселый, хоть и злой.
Он как поэт не нужен новой власти, хотя какой власти, собственно, нужны поэты - лишь воспеватели! Вот красавчик Юра Завадский (Виталий Ковалев) - юный вахтанговский студиец. Как и положено красавцу, он заманчив и холоден.
Оттого еще более манкий для Цветаевой. Марина (Екатерина Культина) дарит им самое ценное - свои стихи. Ни строчки не посвятила только еще одному ученику Вахтангова - Володе Алексееву (Константин Красиков).
Но так его, считай, и не было. Его не-жизнь началась почти сразу же, в 1920-м, когда он отправился к белым и погиб. И фотографии не сыскать. Чего же вы хотите?
Актрису Екатерину Культину сделали очень похожей на 28-летнюю Цветаеву. Под стать форме подтянулось и содержание. Мятущаяся и страдающая - не существо, но личность.
Резкие слова сменяют физически ощутимое томление, в первую очередь, духа. Щедрые дары спутникам по времени заступают на место озлобленности и отчаянию, отвержению Бога.
«Никакого «Христос воскресе» у нас не будет», - говорит она дочери Але. И спустя совсем немного времени спешит к заутрене вместе с Алексеевым, который зашел к ним на праздник, перед тем как отправиться в свою последнюю дорогу.
Все живо, все больно, все отрицаемо и все желанно в образе, созданном Екатериной Культиной. Очень сильная работа и труд, вызывающий восхищение зрителя.
Сильней в спектакле только труд актрисы студии Дмитрия Крымова Марии Смольниковой, которая стала Сонечкой Голлидэй, светом, светившим Цветаевой до тех пор, пока та в эмиграции с трехгодовым опозданием не узнала про смерть Сони и не написала посвященную ей повесть.
А после этого фактически больше и не позволила себе привычного для себя уровня и поэтических, и прозаических вдохновений. Ведь, когда гаснет свет, остается только плакать и что-то шептать про себя, неминуемо приближаясь к омуту, где придется «не-быть».
Но в жизни от «Повести о Сонечке» до крюка в елабугской избе Цветаевой оставалось еще почти четыре года, а уж тогда, в лютом и голодном 1919-м, света было вдоволь.
Ведь, по сути, хронологически краткая знакомица Марины, артистка с особенно неподходящей для советской России фамилией Софья Голлидэй не могла не стать ее надеждой.
«Я вообще люблю любить», - обезоруживающе заявляет Сонечка устами Марии Смольниковой, актрисы очень красивой и еще более трогательной.
Просто чистое дитя - капризы персонажа принимаешь с нежностью, а уж рассказы Сони про поиск нежных чувств и вовсе заставляют смеяться. И сочувствуешь ее любви к Марине - как звереныш интуитивно тянется к чему-то надежному.
И этот процесс взаимен: Марина тоже стремится к тому, что не выдаст, не оставит. И обе - не найдут. Судьба не позволит. Только сообщение от Али Эфрон: «Сонечка умерла три года назад».
Образ самой Али - темное место спектакля. Юная Алиса Мынай в этой роли делает все, что может. И она хороша. Но испытание нежностью к ребенку на сцене по плечу не всем.
Режиссер с ним явно не справилась, как и с многозначительными интонационными паузами по ходу действия.
Сидишь, смотришь на сцену, буквально вливаясь в происходящее, - а немного спустя борешься с искушением заглянуть в мобильный, чтобы прикинуть, скоро ли антракт. Как такое возможно? Но поди ж ты.
Но потом снова становится весело. А после - грустно, и страшно, и тоскливо. И фотографии героев в финале - как же по ним прошлось жестокое время. Этим людям сидеть бы на облаках.
А на самом деле для большей части - безотрадный конец. И снова в финале на сцену выходит Нина Мещанинова, и весь ее вид говорит: «Вы же все понимаете».
Не понимаем. Люди, которые ищут и хотят любви - самой светлой, самой искренней, - остаются не вместе. Как такое понять?