Статьи

Александр Дейнека и выставка «Контуры глобальной эпохи» в Музее архитектуры им. А. Щусева

«Ну-ка, солнце, ярче брызни,
Золотыми лучами обжигай!
Эй, товарищ! Больше жизни!
Поспевай, не задерживай, шагай!»

Из советской спортивной песни.

В Советском Союзе был настоящий культ тела. Именно — тела как реальности. Как идеи.  Эстетика здоровья, труда и спорта: прекрасное — целесообразно. Красивый, гармонически явленный человек — залог успешного развития общества. Каждый мускул — дан для свершения или действия.

Фантаст, антропософ Иван Ефремов когда-то сформулировал это в своём романе «Лезвие бритвы», выведя формулу бытия: «Восприятие красоты нельзя никак иначе себе представить, как инстинктивное. Иначе говоря, закрепившееся в подсознательной памяти человека благодаря миллиардам поколений с их бессознательным опытом и тысячам поколений — с опытом осознаваемым.

Поэтому каждая красивая линия, форма, сочетание — это целесообразное решение». Все рассуждения Ефремова, вложенные в уста его персонажа — доктора Гирина — как нельзя лучше соответствуют образам Александра Дейнеки.

Вот его знаменитая вещь - «Севастополь. Водная станция «Динамо» (1934). Лето. Солнце. Крым наш. И — люди. Мужчина и женщина. Они кажутся чем-то, вроде схем — он высокий, чрезмерно шикоплечий, она — невысокая и крутобедрая.

«Наконец, одна из главных противоположностей полов — широкие бедра прямо безобразны у мужчины и составляют одну из наиболее красивых черт женского тела», - продолжаем цитировать «Лезвие бритвы». Благо, есть повод — мы на выставке «Контуры глобальной эпохи», посвящённой Александру Дейнеке и - культу жизнеспособного тела.

Певец фертильных женщин и сильных, светлоголовых мужчин.

Экспозиция — необычна. Обращена к Дейнеке-рисовальщику, хотя его станковая живопись также представлена. Знакомые произведения - утомляют, особенно в условиях информационной сверх-избыточности.

Зритель жаждет новизны, чего-нибудь этакого, нетривиального и выхваченного из запасников. Устроители подошли к этому вопросу не только с пониманием, но и с юмором — нам показывают первый художественный опыт грядущего таланта.

Детские рисунки Саши Дейнеки. Все малыши делают это! Так, как здесь. Палка-палка-огуречик — получился человечек. Домик. Цветущее деревце. Лишь единицы эволюционируют в нечто большее.

Ученичество 1910-х — зарисовка с натуры: гимназист, читающий книгу. Гранит науки в Харьковском художественном училище. Поиски себя в искусстве и, конечно же, искусства в себе.

Ни один молодой художник тех лет не прошёл мимо смелого и наглого авангарда — все будущие классики переболели многочисленными «-измами», на которые оказалась столь щедра именно Русь-матушка.

Революционная ситуация и Гражданская война — эти гигантские тектонические сдвиги — рождали ярые течения, стили и, как водится, желание «сбросить хлам с парохода современности».

Дейнека-ранний — это метания из крайности в крайность, подражание, эпатаж. Его «Танцующие» (1923) — это бьющая через край первобытная энергия: «Каждый молод-молод-молод / В животе чертовский голод / Все что встретим на пути /Может в пищу нам идти».

В начале 1920-х Дейнека сотрудничает с журналами - «Безбожник у станка», «Прожектор» и прочими иными «боевыми листками» победившего социализма. В те годы было такое невообразимое количество прессы, что на одно перечисление с кратенькой аннотацией ушёл бы увесистый фолиант. Печаталось, издавалось всё, что ни попадя — от запрещённой на Западе и в царские времена политической литературы до откровенной эротики.

Общество пребывало «в сплошной лихорадке буден», а потому художники работали в самых неожиданных ипостасях — сочиняли Моссельпромовскую рекламу, за ночь рисовали очередной плакат, придумывали оформление для уличных шествий.

Дейнека, подобно своим товарищам, иллюстрирует книги (в духе Владимира Фаворского) и оттачивает мастерство плакатиста. Кроме того, интересен его Донбасский цикл (1924-1925), где шквал экспрессии и узнаваемого ритма. Той самой динамики - динамики Дейнеки.

Звёздный час художника — сталинская эра, когда возобладал горделивый неоклассицизм, а деятелям искусств было предписано учиться у античных и ренессанных гениев. Манера Дейнеки тоже претерпела изменения. В его линиях появилась уверенность «не мальчика, но мужа».

Культуролог Владимир Паперный в своей книге «Культура-2» отмечал, что цивилизация 1920-х обращалась к Будущему, тогда как мир 1930-х — это диалог с Вечностью. Отсюда — базовые различия.

Эстетика постреволюционного десятилетия — броуновское движение, открытость, лозунговая крикливость, а сталинский Grand Marnier — это, как у Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты; / Прекрасное должно быть величаво».

В 1930-х годах не только Пушкина — многих пиитов, живописцев и зодчих вернули на пароход современности.

Дейнека, следуя канонам, привносит в своё творчество античную «нотку». Впрочем, его зарисовки — например, сделанные в Крыму (1935) чересчур витальны и брутальны, чтобы можно было говорить о полном согласии с греко-римской традицией.

Всё чаще он обращается к теме физкультуры и спорта, выписывая мускулатуру. Почему это красиво, читаем опять же у Ивана Ефремова: «Упругая пружина энергии в живом теле человека воспринимается нами как прекрасное, привлекает нас и тем самым выполняет поставленную природой задачу соединения наиболее пригодных для борьбы за существование особей, обеспечивая правильный выбор».

В 1930-х Дейнека посещает буржуазный Запад и главный оплот акул капитализма - Соединённые Штаты: его зарисовки этой страны похожи на словесные иллюстрации Ильфа и Петрова в «Одноэтажной Америке».

Тот же восторг перед электрическим парадизом, соединённый с пониманием, что американцы живут, хотя и ярко, но — тупиково. Небоскрёбы соседствуют с трущобами, шикарные манто — с давно не стиранными лохмотьями. Вот — силуэты молоденьких богачек в длинных пальто с роскошными воротниками.

В модных салонах был популярен тонкий силуэт, увенчанный коротко стриженой, завитой головкой. Но у Дейнеки, равно, как у его державных заказчиков — противоположные вкусы. Дома он пишет иных красавиц.

Вот - крестьянская Венера на фоне поля: на экспозиции переставлен громадный портрет богини нового мира — светловолосой, румяной, с плодородными формами. Обнажённость тогда никого не смущала: посреди главного парка страны возвышалась нагая девушка с веслом.

Те же крымские этюды — череда неодетых купальщиц. Образы в искусстве не совпадали с утончённой манерностью дамской прессы, но, обратимся к Ивану Ефремову: «И что бы там ни говорили законодатели мод и выдумщики всяческих оригинальностей, когда вам, художникам, надо написать образ женщины...— кого же вы рисуете, как не крутобедрую, высокогрудую женщину?»

Глядя на дейнековских вратарей и работниц, покажется, что они — единообразны, будто слеплены единожды из оного теста. И это — веяние эпохи. «Девяносто шесть тождественных близнецов, работающих на девяноста шести тождественных станках!» — восхищались персонажи антиутопии Олдоса Хаксли.

В 1920-1930-х годах во всём мире шли разговоры о евгенике и пестовании, выковке нового человека. Нет — новых генераций. В СССР евгенику запретили, но страсть к привлекательному однообразию и социальным экспериментам над большими массами людей осталась и — усилилась. Помните?

«Среднего роста, плечистый и крепкий, / Ходит он в белой футболке и кепке. / Знак ГТО На груди у него»?

В стихотворении Самуила Маршака, как и на полотнах Александра Дейнеки — обычный (sic!) сверхчеловек, готовый к труду и обороне. Да ничего особливого, даже отыскать невозможно — среди таких же парней.

«Будь готов! Когда настанет час бить врагов!» - призывали авторы вроде бы мирной спортивной песенки.

«Эй, вратарь, готовься к бою, — / Часовым ты поставлен у ворот!». Дейнека бесконечно повторяет, множит, копирует своих футболистов — белокурых, с мощно прорисованными икрами. Шеренги, колонны одинаково-благообразных, солнечных людей. Потом он их ещё раз напишет в «Обороне Севастополя». Вратари оказались готовы к бою.

Однако и в блистательно-единообразной когорте есть люди-шедевры. Сталинские соколы. Авиаторы. Художника захватывает популярная тема аэропланов. «Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик. А жизнь, товарищи... была совсем хорошая!» - писал Аркадий Гайдар. Небо 1930-х — запредельное и чистое, созданное для борения, но, вместе с тем — непознаваемое.

Миф сталинской эпохи — это поклонение высоте и вертикали, устремлённость вверх. Даже под землёй надо мыслить о светилах.

«Вот он — город под Москвой, озарённый светом», - констатировал Маршак. Так возникает сказочный феномен — небо-обманка на первых линиях московского метро.

Обязательны - яблоневые сады, парашюты и дирижабли, бегуны и танцующие девушки на фоне синего неба с пышными облаками. Находясь внизу — созерцаем верх. Дейнека, участвуя в оформлении московской подземки, творит уникальные композиции для потолочных плафонов. На выставке можно увидеть некоторые элементы — тщательно прорисованные фрукты, самолёты, парашюты на фоне облака, женские силуэты в белоснежных платьях.

Творческий зенит Александра Дейнеки — военное время, когда он выкладывается по полной. Его герои, напитавшиеся энергией и солнцем, пошли крушить мировое зло. Пружина распрямилась. Пролетарские богини встали к станку.

Победа как неизбежность. На экспозиции — эскизы и наброски к севастопольской теме. Каски, оружие, профили солдат. Всё те же строгие блондины, поменявшие белые футболки на запылённую униформу.

Но у всякого мастера - свои пределы. Творчество 1950-1960-х годов — хождение торными тропами. Тиражирование всё тех же лиц, фигур, движений. Пляжные фабулы. Загорелые женские ноги и спины. Дама на курорте и её стильные солнцезащитные очки. Увлечение послевоенной молодёжи фигурным катанием — вот вам сценка на катке.

В те годы художник обращается к скульптуре — опять обнажённые, фигуристые спортсменки. Дейнека — мэтр. Теоретизирует. Размышляет о целях. Его дерзновения — в прошлом. Они уже — хрестоматия. Красота навечно.

Что сказал Иван Ефремов? «Красота… Это - отношение художника к жизни. Если оно светлое, с верой в счастье, с близостью к народу, к жизни, глубоко проникает в жизнь, то тогда получается красота». И — культ здорового тела.