Авторизация


На главнуюКарта сайтаДобавить в избранноеОбратная связьФотоВидеоАрхив  

Автопортрет Константина Кузнецова (фрагмент). 1907 г.
Источник: Яндекс картинки
08:45 / 10.02.2021

Парижский русский Константин Кузнецов
Десятые годы ХХ века стали для Кузнецова творческим расцветом. Главное его открытие этих лет состояло в том, что Франция очень похожа на Россию, и он, как художник, знает, как это писать. Пейзажи Бретани и Нормандии с их холмами и перелесками поразительно напоминают природу нашей средней полосы. В эти годы Кузнецов открывает для себя панорамный пейзаж, увиденный с вершины холма

В конце января в Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась выставка «Константин Кузнецов. Париж, Бретань, Нормандия». Это первая выставка художника в России.

В России вполне хватает золота, чтобы выбивать на мраморе имена великих соотечественников. Беда только в том, что великих так много, что некоторые имена забываются.

А между тем наших забытых вполне бы хватило для средней величины европейской державы. Мы в этом отношении слишком щедры. Последний год Третьяковская галерея делает все, чтобы исправить это положение вещей.

Как правильно считают искусствоведы, золота должно хватить на всех.

В короткий осенний промежуток между локдаунами Третьяковка представила зрителям прекрасную художницу Марию Якунчикову-Вебер, прародительницу русского модерна.

Нынешнее открытие выставочных залов Третьяковка решила начать с первой в России выставки художника Константина Кузнецова.

Это имя хорошо знакомо французским историкам импрессионизма, но почти неизвестно русской публике. И зря.

Этот купеческий сын из Нижнего Новгорода был, пожалуй, единственным русским, кому удалось наравне с Клодом Моне и Анри де Тулуз-Лотреком войти в историю французского импрессионизма.

Впрочем, в случае с Кузнецовым забывчивость русской аудитории была вполне объяснима.

Родившись в 1863 году в семье состоятельного нижегородского купца, занятого грузовыми перевозками по Волге, Кузнецов вплоть до 33 лет не помышлял серьезно заниматься живописью.

Когда же к 1896 году он таки принял решение рисовать, оно оказалось бесповоротным. Кузнецов уехал в Париж и больше никогда не возвращался на родину.

Родину между тем сотрясали войны и революции, а сам Кузнецов был не очень-то склонен к самопиару. Удивительно, как этому замкнутому человеку вообще удалось войти в среду импрессионистов, не очень охотно принимавших в свою компанию иностранцев.

Чужаков на знаменитых ежегодных салонах почти не было. Кузнецов стал одним из редчайших исключений.

Он учился у того самого Фернана Кормона, у которого учились Ван Гог и Тулуз-Лотрек. Кормон заслуженно считался гением академического художественного образования, его техника рисунка сразу открывала перед учениками двери в большое искусство.

Кузнецов в эти двери вошел, но сделал это достаточно скромно. Он был одним из тех немногих счастливцев, кто имел средства на безбедную жизнь.

Все эти дешевые кабачки вроде Новых Афин и Фоли-Бержер, которые так любили полунищие гении Франции, для купеческого сына Константина Кузнецова были верхом безвкусицы.

Он вел тихую жизнь состоятельного добропорядочного буржуа, искренне преданного жене и четверым детям.

Тем не менее, начиная с конца 90-х годов XIX века, Кузнецов готовил от двух до шести картин на три ежегодных салона: Салон национального общества изящных искусств, Осенний салон и Салон независимых.

Его картины регулярно выставлялись, но не продавались. Как человек состоятельный, он считал, что работать для денег ниже его достоинства.

Среди парижской богемы Кузнецов прославился тем, что отказался заключить выгодный контракт с Амбруазом Волларом -  одним из самых крупных торговцев живописью во Франции тех времен.

Кстати, это гордое нежелание продавать работы очень помогло в организации выставки в Третьяковской галерее.

Практически все наследие художника было аккуратно сохранено потомками в его парижской мастерской.

Мерцающие, легкие и солнечные полотна Кузнецова напоминают одновременно о существовании Клода Моне и Исаака Левитана. Ранние его работы написаны в маленьких портовых городишках на севере Франции.

Импрессионисты такие города не любили, предпочитая милые сердцу буржуа местечки Аржантей, Шату и Буживаль.

В отличие от Клода Моне, Ренуара и Берты Моризо нижегородец Кузнецов, чье детство прошло на пристанях Волги, не очень любил рисовать загородные пикники и танцы, зато увлекался зрелищем рыбацких лодок, починкой сетей и разноцветьем стареньких парусов у причалов.

Это тоже игра света, но Кузнецов решает вопросы цвета несколько иначе, чем было принято у мэтров импрессионизма.

Во-первых, его палитра поначалу была светлее и склонна к классическим земляным тонам. Потом появится и сочность и яркость, но первые его работы -  это чистый свет.

Во-вторых, Кузнецов с самого начала и до конца придерживается собственной техники в части наложения красок.

Импрессионисты предпочитали мелкий мазок чистых цветов, что в результате и создавало этот эффект дрожащего солнечного сияния. У Кузнецова мазок всегда был шире и решительнее, чем напоминал работы Ван Гога.

Вибрация света и ощущение пластичности рисунка достигались именно причудливой, выразительной формой мазка.

Особенно четко этот фирменный кузнецовский мазок виден в пейзажах, привезенных им с острова Бель-Иль. Крошечный островок в Атлантике у берегов Бретани, называемый французским Капри, увековечили Клод Моне, нарисовавший там 38 картин, и еще с десяток европейских живописцев.

Океанские волны превратили голые и суровые скалы Бель-Иля в величественные памятники борьбе двух стихий. Кипение прибоя у подножия каменных глыб -  это один из самых сложных сюжетов для живописи.

Кузнецов был на Бель-Иле дважды, в 1913 году и в начале 20-х годов, уже после того, как русская революция полностью разорила его семью. За десять лет между двумя Бель-Илями Кузнецова пролегла та грань, которая разделяет счастье свободного творчества и горе нищеты.

Работы 1913 года ловят мерцающий ультрамарин океана, сияние брызг и чувство удивительной полноты бытия. Работы 20-х годов написаны на непрофессиональном холсте, очень напоминающем простую мешковину.

Краски этих полотен ярче и куда драматичнее. Здесь уже нет той головокружительно бездонной лазури океана, зато много кровавых закатов и мерцающих алыми отблесками скал.

Десятые годы ХХ века стали для Кузнецова творческим расцветом. Главное его открытие этих лет, пожалуй, состояло в том, что Франция очень похожа на Россию, и он, как художник, знает, как это писать.

Пейзажи Бретани и Нормандии с их холмами и перелесками поразительно напоминают природу нашей средней полосы. В эти годы Кузнецов открывает для себя панорамный пейзаж, увиденный с вершины холма.

Окрестности маленьких городов северной Франции -  Сен-Люнера, Валь-Андре, Пленефа и других -  в его исполнении поразительно напоминают пейзажи Левитана.

Кузнецов всматривается в свою натуру, рисует одни и те же места в разные времена года и при разном освещении.

В этих картинах ощущается то вдохновенное соединение с природой и ее почти божественным величием, которое не было свойственно горожанам-импрессионистам и которое французские искусствоведы объясняли чисто русским темпераментом художника.

Покинув родину, Кузнецов тем не менее оставался глубоко русским человеком. В 1914 году он пожертвовал большую часть своего состояния на помощь русской армии.

Когда в России произошла Октябрьская революция, он отказался менять гражданство и превратился фактически в человека без паспорта.

Связи с родными в послереволюционные годы прервались, семья оказалась разорена, и Кузнецов больше не мог путешествовать по Франции.

В этот момент художнику было уже около 60 лет, и только теперь он открыл для себя Париж как источник вдохновения. Последние его работы -  это мосты над Сеной.

Ранняя световая палитра как будто снова возвращается к нему. Его мосты прозрачны и легки, лишены деталей и больше напоминают сны или призрачные видения.

В это время импрессионизм уже давно перестал быть тем сверхмодным направлением, которое волновало сердца революционеров от искусства.

На художественной сцене Европы восторжествовал экспрессионизм с его нервными контрастами и драматическим напряжением. Но Кузнецову это было неинтересно. Последний рыцарь импрессионизма -  так теперь его называют.

«Кузнецов -  это старый борец, который не слагает своего оружия и держит крепко, высоко подняв голову, до конца, знамя импрессионизма», -  писал о нем известный поклонник Моне критик Франсуа Тьебо-Сиссон, не отказывая себе в фирменном французском пафосе.

В России пафос любят меньше, зато любят искреннее. Будем надеяться, что эта искренняя любовь русских зрителей, наконец, коснется и Константина Кузнецова.



Комментарии:

Для добавления комментария необходима авторизация.