Статьи

"Судьба русского искусства вообще и в частности живописи престранная"

Александр Бенуа 

Кажется, что все шедевры признавались таковыми с самого начала и уже непонятно, как это публика решалась бранить всё то, чем мы автоматически восхищаемся.

Ключевое слово - автоматически, ибо я говорю вовсе не о французских импрессионистах, которые по большей части «голые короли», не о русском suprema c чёрными квадратами и оголтелой жаждой новизны и не о той "Обнажённой" Роберта Фалька,

что вывела из себя Никиту Хрущёва, заставив его прокричать ошибочные утверждения о половой ориентации художника.

Речь пойдёт о вещах, обладающих узнаваемостью на уровне клише и конфетных обёрток. Любимейший пример - Эйфелева башня, выстроенная в качестве символа Парижской Expo 1889 года, и знаменовавшая триумф инженерной мысли.

Башню возненавидели все - от глуповатых мещан до поэтов и музыкантов, а прозаик Эмиль Золя частенько ужинал в заведении, расположенном внутри башни, дабы не видеть металлическое чудище. Оно оккупировало Париж, крича о себе с любой точки.

Однако La tour Eiffel довольно быстро вписалась в городскую жизнь, а затем и понравилась. Теперь не вспоминают, что когда-то интеллектуалы, среди которых были Ги де Мопассан, Шарль Гуно и Александр Дюма-сын требовали убрать железку, похожую на фабричную трубу несусветных размеров.

Государственная Третьяковская Галерея выступила с креативным проектом - "Отвергнутые шедевры", где нам предстоит удивляться на каждом шагу.

Это не обычный формат, но так называемая выставка-маршрут, где все произведения остаются на своих местах, а зритель должен сыскать «отвергнутый шедевр» - он помечен специальной табличкой.

Надо ли сетовать, что устроители поленились, не захотев собрать все картины в отдельном пространстве? Была у меня такая идея. Но это не так уж плохо - мы получили возможность ещё раз пройтись по залам Третьяковки, а поиски «отверженных» напомнили забавный квест.

Рядом с другими картинами возникают дополнительные вопросы и растёт недоумение, граничащее с культурологическим шоком. Нужно знать психологию людей позапрошлого столетия - как простых, так и чересчур образованных; считывать знаки, ловить намёки.

Вот - "Неизвестная" Ивана Крамского, которую мы в детстве почему-то связывали с блоковской "Незнакомкой", хотя, между ними - более двадцати лет и целая эпоха.

В советских публикациях об этой женщине говорилось нежно и трепетно, как о «русской Джоконде» и «таинственно-волшебном образе», несущем свет через века.

"Неизвестную" помещали на развороты журналов - особенно тех, что были адресованы женщинам. Кто бы из нас мог подумать, что эта надменная брюнетка, скорее всего, дорогостоящая «камелия», как именовали куртизанок, с лёгкой руки Дюма-сына?

Об этом вопиет любая деталь - например, двухместное ландо, где занято лишь одно сиденье. И этот призывный взгляд, бросаемый на созерцателя. Тогдашний обыватель знал доподлинно, что и как в мире чистогана, где господа из пьесы Александра Островского считали бесприданницу хорошенькой вещью.

Историк моды «старой закалки» Раиса Кирсанова отмечала, что красавица одета по самой последней моде 1883 года и это характеризует её, как даму со средствами, но не аристократку.

Высший свет чуть-чуть отставал от моды, вручая первенство «полусвету»; но и не купчиха - те не ведали удержу в пышности да разноцветье.

Скромный с виду, но дорогостоящий и остромодный костюм - облачение типичнейшей куртизанки, что и заметили критики, а Павел Третьяков отказался покупать скандальную картину, хотя, ценил Крамского за его «фотографичность» и аккуратную технику.

Русская Джоконда кочевала по выставкам и ходила по рукам, пока её не приобрёл бизнесмен Павел Харитоненко, а после Революции его коллекция перешла в народное достояние. Так неизвестная камелия всё-таки попала в Третьяковскую галерею, но её загадка не разгадана по сию пору - искусствоведы спорят, кого же именно отобразил художник. Все версии - пустопорожни, зато интересны.

А эта картина вызывала ожесточённые споры. Одним она казалась едва ли не лучшим историческим полотном своего века, другие презрительно сравнивали её с восточным ковром - из-за пестроты и внушительных размеров.

Кое-кто намекал на еретические идейки, роящиеся в голове у художника. Это - "Боярыня Морозова", которую можно рассматривать часами, выдумывая реплики и настроения, чувствуя морозный дух и слыша гомон толпы.

Василия Сурикова шпыняли за симпатии к Расколу - без последствий для его репутации, но часть консервативной и - обеспеченной публики выказала гнев. Действительно, Феодосия Морозова здесь - не преступница и не жертва, но властительница дум.

Для неё всё - тлен, кроме священного двоеперстия. Павел Третьяков купил "Боярыню Морозову" не только из-за её живописного роскошества, но и потому что фабула провоцировала дискуссии.

"Сельский крестный ход на Пасхе" прошёл целый ряд мытарств - для начала эскиз не утвердили в Совете Академии художеств, но, когда Василий Перов отважился это написать и выставить, последовал акт Синода, воспрещавший дальнейшее экспонирование.

Картина действительно жёсткая и малоприятная - священники показаны пьяными гуляками, а прихожане - баранами. Разночинцы-демократы нашли, что "Сельский ход" попал в яблочко, раз общество так забурлило.

Возможно, это «новая искренность» 1860-х годов, но сюжет - откровенно русофобский, хотя, живописец и не думал никого оскорбить. На основе какого-то фрагмента он сделал крупномасштабный вывод, точнее сделали за него, но от этого не легче.

Гадкое содержание плюс великолепие формы - кисть Василия Перова была точной, умелой, талантливой. Картину то разрешали к показу, то вновь убирали, пока в 1917 году не наступил тотальный атеизм и откровения Перова не сделались мейнстримом. Правда, художнику было уже всё равно - он умер в начале 1880-х г..

Николай Ярошенко со своей неоднозначной темой "Всюду жизнь" тоже натерпелся критических шпилек и обвинений в сочувствии к арестантам-каторжникам.

Товарищи по цеху фыркали: «Тенденциозно!», утверждая, что тюремная Мадонна, будто списанная с полотен Ренессанса - это мизерабельная пошлость в широком смысле этого слова.

Публика, напротив, увидела надежду и - христианское сострадание к падшим. Разгорелся диспут, а Илья Репин взял, да и похвалил Ярошенко. «Очень трогательная вещь; весьма счастливо исполнена», - писал Репин будущему владельцу картины Павлу Третьякову.

Далее? "Княжну Тараканову" костерили за недостоверность. Мол, Константин Флавицкий создал душещипательную картинку, где безвинная красота гибнет в каземате.

Иллюстрация к псевдоисторическому роману, да и только! На деле «претендентка» умерла вовсе не из-за наводнения 1777 года, но от чахотки двумя годами раньше.

Миф оказался настолько живучим, что в него поверили, а Борис Пастернак писал: «Ты бьёшься, как билась княжна Тараканова, когда февралём залило равелин».

Вместе с тем, работа Флавицкого произвела фурор - её похвалил виднейший критик Владимир Стасов, назвав «…чудесной картиной, славой нашей школы, блистательнейшим творением русской живописи», а Третьяков поместил её в галерее.

Нападали и на Виктора Васнецова с его дивными «сказками», что нам так милы. Особо досталось эпичному холсту "После побоища Игоря Святославича с половцами".

Злопыхатели утверждали, что автор изобразил спящих, а не мёртвых и умудрился втиснуть в трагическое полотно какие-то «ситцевые» ромашки с колокольчиками.

Вряд ли кому сейчас придёт в голову, что "Берёзовая роща" Архипа Куинджи - это «дешёвые эффекты» и трюкаческая игра со светом.

Моновыставка "Берёзовой рощи" спровоцировала, как восторг, так и взрыв насмешек. Реалистам не понравились «плоские» деревья и ненатуральный цвет. Друзья-передвижники не увидели тут живительной мысли. Одна зелёная расслабленность! Или тоска. Зелёная.

Больше всех ругали "Принцессу Грёзу", точнее самого Михаила Врубеля. Его не хотели признавать гением и лишь осмеивали его бешеные и, как потом выяснилось, патологические линии.

Отмечу, что "Принцесса Грёза" располагается на пересечении трёх проектов - большой выставки Михаила Врубеля в здании на Крымском валу, экспозиции "Русский Модерн" и плавно вписывается в "Отвергнутые шедевры".

Заказанная Саввой Мамонтовым для Нижегородской ярмарки, одобренная императором, врубелевская дева-грёза раздражила стариков из Академии Художеств и досужих филистеров - её обозвали декадентской мазнёй даже хотели убрать.

Принцесса Грёза победила, а Мамонтов «увековечил» её на майоликовом панно гостиницы "Метрополь". В пьесе Эдмона Ростана ‘La Princesse lointaine’ прекрасная девушка являет собой не кусок плоти, но мечту о высшей гармонии, отчётливый идеал и цель бытия.

Врубелю с его аномальным сознанием удалось это воплотить, а буржуй Савва Мамонтов оказался умнее академиков.

Подборка воистину парадоксальна - тут и "Апофеоз войны" Василия Верещагина, и "Видение отроку Варфоломею" Михаила Нестерова, и "Голгофа" Николая Ге. Впрочем, я бы заменила название выставки на "Спорные шедевры", так как они были не тотально отвергнуты, но вызывали неоднозначную трактовку.

Что сказать? Мы нипочём не знаем, где окажется та или иная картина или - книга. Может, в Вечности, а может - на помойке. Вкусы толпы - изменчивы.