Статьи

4. Линия и круг. О власти над временем

Для понимания линейности как формы, в которой воплощается программа десакрализации истории и шире — десакрализации всей человеческой жизни, нам предстоит остановиться на одной важной теологической тонкости. Ветхозаветный авраамизм основан на положении о том, что мир был сотворен из ничего (ex nihilo): «Посмотри на небо и землю, и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего» (2 Мак. 7, 28).

В новозаветной традиции христианства это положение не отбрасывается. Сталкиваясь с понятием Ничто, человек, так или иначе, пытается представить его себе. В результате Ничто, его «безо?бразный образ», оказывает влияние на человеческую мысль и жизнь.

Существуют трактовки Ничто как первоматерии (materia prima) Аристотеля. Считалось, что именно о ней написано в начале Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1, 2). Многие «языческие» традиции придерживаются своеобразного взгляда на первоматерию: согласно им, она существовала всегда.

Древние египтяне считали, что вначале был хаотический океан Нун. Внутри него находился бог Апуп (Апоп), который и начал творение. В индоарийской «Ригведе» читаем: «Мрак был сокрыт мраком вначале. Неразличимая пучина — всё это» (РВ X 129, 3). По сути дела, первоматерия провозглашалась неким «вторым Абсолютом». И эти представления о недобытийной первоматерии (изначальном хаосе) также подпитывают «образ» Ничто, усиливая отрицающее начало.

Если мир появился из Ничто, то он ничтожен. Не только в сравнении с Богом, но и сам по себе. И тут у человека остаётся два выбора. Либо надо смириться со своим ничтожеством, либо это ничтожество преодолеть. А как можно преодолеть ничтожество, если не отрицать эту ничтожность, уничтожая низшие формы и утверждая высшие?

При этом каждый этап отрицания отрицает предшествующий, можно даже сказать, убивает его. Такая линейно-нигилистическая трактовка истории может приобретать и крайние формы, вплоть до мысли об уничтожении самого мира в радикальном гностицизме. Ведь само творение выглядит ничтожным актом злого демиурга, создавшего ничтожный и злой мир.

В нигилистической метафизике представление о линейном времени становится предпосылкой учения о прогрессе как движении от Ничто к некоей точке бытийного универсума. Сторонники линейного восхождения обычно отрицают универсальную догму практически всех религиозных традиций, гласящую, что сотворенный мир был прекрасен и не знал никакого изъяна.

Они считают ничтожность (ноль, пустоту) чем-то изначальным, и требующим преодоления. В прогрессистской логике заложена фундаментальная опасность: линейное движение истории может быть направлено не вверх, а вниз.

Согласно доктрине инволюционизма, свойственной большинству духовных традиций человечества, изначально прекрасный мир был искажен волею самого человека, имеющего возможность выбора — между Чистым Бытием и Недобытием.

И с того момента он движется (можно даже сказать — катится) вниз. По законам изощренной каверзы это движение в прогрессизме и некоторых ветвях хилиазма выдаётся за восхождение — порой совершенно сознательно, с целью ускорить само падение и «подтолкнуть падающих».

Однако, наряду с линейным движением, есть движение круговое, циклическое. Оно постоянно воспроизводит подобные друг другу состояния мира и не даёт ему скатиться в пропасть всеразрушающего, нигилистического хаоса. Данное движение происходит вокруг некоего незримого Центра, который и обеспечивает его.

Но где этот центр?

В последнее время в России приобрели огромную популярность книги и гипотезы о происхождении предков русских-славян по прямой линии от мифической Гипербореи. Согласно античным авторам, гипербореи продолжали жить в реалиях Золотого Века: они, как писали греки-историки, не знают нужды, болезней и бедствий.

Древнегреческий поэт Пиндар (VI-V вв. до н. э.) утверждал: «Ни сушей, ни морем не найдёшь ты дорогу в Гиперборею». Миф о Гиперборее смыкается с преданиями Веданты и Ригведы о горе Меру и древнейшем сакральном центре на севере — в XIX-XX вв. мыслители-традиционалисты собрали и систематизировали всю информацию из разных культур, указывающих на сходные мифы и предания[23].

Тема эта поднималась и христианскими авторами. Так, новгородский епископ св. Василий Калика (XIV в.) в своём письме к тверскому владыке Фёдору утверждает о существовании наряду с небесным («мысленным») раем — рая земного, невидимого для обычных людей. Новгородский владыка ссылался на экспедицию Моислава Новгородца, достигшую этого рая. И рай сей, по словам владыки, находится где-то на севере, на высоких горах.

Он осиян небывалой красой — «многочасьтным» светом, а на вершине одной из гор чудесной лазоревой краской написан Деисус (изображение Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя). До путешественников, сумевших, в силу духовной чистоты, добраться до чудесной северной земли и увидеть ее красоты, доносились сладчайшее пение и веселые возгласы.

В средневековом сознании сакральная история имеет не только в прошлом, но и в пространстве («сакральная география») свои координаты, оси которых сходятся в недоступном для грешного мира центре. Там сохраняются райские реалии, потерянные человеком в результате метакосмической катастрофы, известной как грехопадение.

Именно этот центр и вращает круг бытия, направляя историю по кольцу или спирали, так что события в некотором смысле повторяются и нанизываются на единую священно-историческую нить (невидимую «цепь миров», сакральную ось, сутратму на языке традиционалистов), при этом полное прохождение цикла, если оно осознается, символизирует возвращение к Первоначалу[24].

У незримой, сакральной страны должен быть свой правитель, который является Царём Мира. В разных традициях называют разные его имена — Вайшванара («Всечеловек»), «Чакравартин» и др. В библейской традиции он известен как Мелхиседек — «царь Салимский», «священник Бога Всевышнего» (Быт. 14, 18).

Когда Авраам возвращался после победы над восточными царями, именно этот сакральный правитель благословил патриарха хлебом и вином, а также принял от него десятую часть трофеев.

Как очевидно, ветхозаветная традиция признаёт превосходство Мелхиседека над Авраамом, то есть указывает на ограниченность «авраамизма». В псалмах утверждается, что Мессия будет священником по чину Мелхиседекову (Пс. 109, 4).

И об исполнении этого пророчества пишет апостол Павел в своём «Послании к евреям». Он же сообщает о том, что Мелхиседек «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда» (Евр. 7, 2–3).

Мы видим, что Мелхиседек, существенно превосходя уровень священников-человеков, изначально являл качественно высший образ религии и духовного служения. По замечанию архиепископа Иринея (Клементьевского), он был «священник всеобщий, а не одного токмо народа», при этом «не имел нужды ни в скинии, ни в храме для жертвоприношений»[25].

В то же самое время, «мир весь во зле лежит» (1 Иоан. 5, 19), почему служение Мелхиседека несет на себе печать неотмирности. На земле же постоянно растет могущество «князя мира сего», который способствует убыстрению линейного, инволюционного движения. Но этому препятствует движение круговое, которое замедляет деградацию, сковывая ее своими сакрально-историческими обручами.

Особой значимостью для сакральной истории России обладает учение и пророчество старца Филофея о трех Римах, в котором ярко выражена идея исторического циклизма как удержания мира от зла. Три Рима часто трактуют весьма упрощённо, считают, что речь идёт о наследовании Византией и Русью языческой государственности Рима.

Это заблуждение пытался развеять выдающийся русский историософ В.В. Кожинов: «А ведь в сочинениях старца Филофея,

во-первых, с полной ясностью утверждается, что речь идет именно и только о христианском Риме — о Риме апостола Петра, а не Юлия Цезаря или Августа Октавиана. Это неоспоримо явствует уже из датировки начала того Первого Рима, о котором говорит Филофей. (…)

Во-вторых, речь идет у Филофея не о государственном значении Первого, Второго и Третьего Рима, а о совершающемся в рамках этих государств духовном бытии. Он писал о первом Риме: «Аще убо великого Рима стены и столпове и трекровные полаты не пленены, но душа их от диавола пленены».

А конец Второго Рима — Византии — старец Филофей видел не в захвате его в 1453 году турками, но в состоявшемся в 1438–1439 годах Флорентийском соборе»[26]. В своих рассуждениях о первых двух Римах Филофей в первую очередь стремится донести грозные предупреждения для Русского государства — призвание которого быть «удерживающим» до конца времен («Четвертому Риму не быти…»).

Если говорить о Римской империи безотносительно христианства, то она и не воспринимается в христианской оптике как нечто исключительное: Рим стоит в ряду других держав, пусть он и достиг максимального геополитического могущества.

К примеру, блаженный Августин, имея в виду град мира сего, ассоциировал Римскую империю с Ассирией и Вавилоном: «Рим возник как бы второй Вавилон, и как бы дочь первого Вавилона, посредством которого Богу было угодно покорить весь мир и умиротворить его надолго и повсюду…»[27]

Природа трех Римов различна. Первый Рим в момент своего расцвета оставался языческим, религиозно полифоничным образованием, постепенно превращающимся в космополитическую державу, впадая в оккультизм разных толков. И само христианство было встречено им предельно враждебно.

В конце концов, уже «под занавес», старый Рим стал христианским. В этом смысле он символизирует «ветхое человечество», которое в своем лоне взрастило Церковь и уступило ей место. Второй Рим, Ромейская империя, Византия возникла именно в тот момент, когда христианство возросло внутри старой империи. Основание Константинополя и принятие государством христианства практически совпадают во времени[28].

В этом смысле вся история Византии есть не что иное как история христианской империи — она символизирует идею удерживающей христианской державы. Основание Второго Рима не было каким-то стихийным процессом, но осознанным деянием. Именно в новый город, основанный на месте старого Византия, в 330 году Константин переносит столицу Римской империи, радикально переформатируя пространство римской ойкумены.

Вместо горизонтальной оси «Рим–Дельфы–Элевсин» возникла вертикальная ось «Константинополь–Иерусалим», которая определила новую сакральную географию империи. Город, который стал «ступицей колеса мировой цивилизации», вобрал в себя все, что было ценного в старом мире — механизмы организации армии и администрации, римское право (на тот момент самое крупное достижение юридической мысли), греческую гуманитарную культуру[29].

Третий Рим, Русь в отличие от них принял на себя миссию Удерживающего спустя 500 лет после Крещения князем Владимиром. В этом смысле русский народ на момент перехода транслируемой Империи на его землю проникся христианством, пропитался его энергиями, пережил с именем Христа на устах бурную и тяжелую историю, страшное монгольское иго и освобождение от него.

Тождество между народом Руси и христианством оказалось настолько глубоким, что синонимичным ему стало само название несущего главные тягла государства сословия — «крестьянство», «хрестьянство». Россия не просто Третий Рим, это Святая Русь, Рим в третьей степени (имея в виду увеличение градуса миссии удерживающего).

Это возрастание степени Катехона вполне понятно и объяснимо в связи с приближением последних времен, увеличением сил «тайны беззакония», умножением лжепророков и предтеч антихриста, удары которых, как мощный громоотвод, принимает на себя наша родина.

Утверждение Христовой Церкви запустило, если так можно выразиться, круговое движение, воспроизводящее великую империю. Человеческая природа была преображена во Христе, что открыло людям путь ко спасению.

Подобно этому была преображена и природа «человеческого царства», которому открылся путь к возрождению. Рим рождался вновь, осуществляя великое круговое, циклическое движение. И тем самым он уподоблялся незримому царству Мелхиседека.

Третий Рим — седмихолмая Москва (по числу холмов уподобленная двум первым Римам) — воплотил в себе символическое уподобление незримому центру истории. И не случайно произошло это на северных землях, которые находятся в непосредственной близи к Полюсу, чьи льды скрывают Гиперборею.

В византийских схолиях к Аристотелю написано: «Мы заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем скифы-русь и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…»[30]

Русские считались потомками одной из ветвей скифов, они унаследовали их земли. Скифы прямо отождествлялись античными авторами с гипербореями, а византийские авторы отождествляли русских со скифами. Налицо было двойное возрождение: Русь возрождала и Рим, и Скифию. И оба возрождения символически уподобляли нашу державу незримой Гиперборее, истоку человеческой истории.

То, что преемство Руси по отношению к Византии имело сакральное значение, подтвердили и сами греческие иерархи, которые после падения Константинополя при обращении к московским великим князьям стали употреблять слово «агиос» («святой»)[31].

Другим символическим именем циклического движения и возвращения к первоистоку было понятие «новый Иерусалим», которое в отличие от «Третьего Рима», изначально входило в рефлексию русских богословов (начиная со «Слова о законе и благодати» Илариона Киевского и до религиозных философов и поэтов Серебряного века). Идею Святой Руси как нового Иерусалима воплощали не только в слове, но и в обряде, быту, архитектуре.

Так образ небесного Иерусалима прямо проецировался на центр Москвы — где осью стал Троицкий (Покровский) собор на Рву, в народном наименовании Храм Василия Блаженного. Он являл собой русское прочтение Откровения Иоанна Богослова, и в то же время нес древнюю идею «сказочного города», родственного фантастическим городам на иконах и стенных росписях[32].

Внутренняя обходная галерея собора, расписанная орнаментом под Райский сад, в плане составляет двенадцатиконечный крест, что соответствует 12 вратам в стенах Небесного Иерусалима. На старинных картах этот комплекс называли Иерусалимом, при том что в Вербное воскресенье во время знаменитого русского «шествия на осляти» вся Красная площадь становилась символическим пространством святого города, центра мира[33].

С точки зрения М.П. Кудрявцева, во время этого действа создавался образ Нерукотворного Храма Града Божия: собор символизировал алтарь, амвон — Лобное место, наосом является сама Красная площадь, а роль купола выполняло открытое небо.

5. Парадигмы сакральной истории

Добротный обзор сакральной истории дал в свое время историк Ян Ассман, обративший внимание на то, что данное представление постепенно зарождается в конце II — начале I тысячелетия на Ближнем Востоке. Глубоко ошибаются те, кто по привычке связывает первооткрывательское осознание священной истории с ветхозаветными иудеями. Это, безусловно, не так.

Как показывает Ассман, первым народом, от мифа и хроники обратившимся к написанию осмысленной собственной истории, были хетты (XIV в. до н.э.), после чего их инициативу подхватили ассирийцы и египтяне — но не древние, а более поздних веков (XIII в. до н.э. и далее).

Уже существенно позже данная идея проникает в сознание иудеев — строго говоря, лишь в VII–VI вв. до н.э. Не менее острым переживание истории как эсхатологической драмы, как вечной битвы и ожидания Конца является в те же века в иранской культуре (зороастризм даже называют «культурой Ожидания»).

Конечно, здесь важны не даты, а сам принцип. А он заключается в том, что для приверженца священной истории своего народа, государства и церкви разворачивается она по определенной парадигме. Можно спорить о том, сколько таких парадигм явлено в истории.

Одна из самых значимых и универсальных парадигм — это смысл событий, описываемый в понятиях греха (вины, нарушения клятв и т.д.) и наказания, а затем следующего за ними покаяния-прощения и спасения-восстановления. Это весьма ёмкий критерий, отличающий историческое восприятие действий Бога в жизни людей и характеризующий подлинную священную историю.

Тот факт, что первыми до восприятия военных побед и поражений, эпидемий и внезапных смертей как единичных наказаний Бога за нарушение определенных заповедей сформулировали не семиты и не египтяне, а хетты, может лишь вдохновлять русских.

В конце концов, именно от хеттов происходит наш двуглавый орел[34], некоторые переклички культуры этого древнего индоевропейского народа с русской культурой удивительны, а подчас и не случайны (например, заимствование образа Телепинуса от хеттов в русскую средневековую культуру, через кавказское посредство).

Многочисленные бедствия русские летописцы трактовали как наказания за грехи: тем самым они фактически воспринимали русскую историю не как случайную, но как священную. Монгольское, литовское и крестоносное нашествия XIII века воспринимались как наказания за утрату единства Русской земли, за многочисленные братоубийства князей, за усобицы, за запоздалые попытки ренессанса языческой культуры…

Эпидемии, нашествия и усобицы последующих веков, вплоть до Смуты и Раскола, также воспринимались как расплата за внутренние злодеяния и бесчинства. При всем том даже дохристианские религии знали наряду с аспектом наказания и аспект милосердия, в христианстве же спасение и прощение грешников выходит на первый план.

Русские почувствовали это острее многих других народов. Резкое противопоставление Благодати Закону у митрополита Иллариона уже в XI веке — явление, к которому вряд ли найдется много параллелей в мире. Русские особенно склонны надеяться на благодать и милосердие Божие, которые покрывают все грехи, ибо если бы Бог всегда судил только по справедливости, то не спасся бы, пожалуй, ни один человек…

Это сознание в России Нового времени несколько притупилось, но всё же интерпретация и наполеоновского, и вильгельмовского, и гитлеровского нашествий как расплаты за наши собственные прегрешения имела место и периодически даже обострялась. Осмысление катастрофы 1991 года в том же самом ключе — задача современного русского общества.

Где бы ни локализовать прародину славян (на Дунае, в Польше или в Полесье вдоль Припяти), ясно, что процесс массового заселения восточными славянами Русской равнины играет в нарративе нашей священной истории ключевую роль, подобную обретению Земли Обетованной.

Вместе с тем данная картина обретения земли (а по данным целого ряда исследователей, это было повторное обретение земли, которую предки славян ранее уже населяли — то есть возвращение на прародину) увенчана крещением Руси.

Факт чрезвычайной важности: если огромное множество народов Европы и Ближнего Востока, включая и самих греков, приняло христианство, уже будучи сформировавшимися народами с историей за плечами, то разрозненные славянские племена Русской равнины слились в один древнерусский народ лишь в XI веке. Крещение Руси стало мощнейшим фактором, действовавшим через единство русской митрополии и через единство власти династии Рюриковичей.

Здесь опять же важна одновременность — поскольку она является признаком органического единства народа, державы и церкви[35].

Все последующие тяжелейшие удары XIII — XVII веков со стороны татар, поляков, шведов и иных противников уже не смогли разрушить единожды выкованное единство. Но они все-таки принесли плен на русские земли — не следует преуменьшать масштаб бедствий. На протяжении веков земли бывшей Киевской Руси и княжеств периода раздробленности оказались поделены между соседями (аналог ветхозаветного «пленения»).

Один из феноменальных пророков русской истории — легендарный монах Авель, который предрекал Екатерине II, Павлу и Александру I будущее династии, описывал циклы русской истории в сходной парадигме: как три ига, от каждого из которых Русь освобождалась и должна освободиться в будущем.

Пленения были реальностью — достаточно вспомнить уничтоженные монголами и позднейшими татарами города Восточной Руси и оскверненный, испоганенный поляками ландшафт Западной Руси, где пытались вытравить все следы изначальной православной архитектуры.

Вопль народный восходил до неба, и из этих страданий и осознания собственных прегрешений родился тот же образ, который некогда родился из покаянной молитвы Мурсилиса II — двуглавый орел-освободитель, начавший своими мощными когтями снова собирать русские земли и пытающийся своим клювом расклевать стянувшие их цепи. В широком смысле этот процесс растянулся с XV по XX век.

Процесс Великого Освобождения выражался в тяжелой борьбе за расширение на Запад и Юг. Параллельно ему шел процесс Великой Колонизации земель на Севере и Востоке, вплоть до Ледовитого и Тихого океанов, вплоть до Памира.

Такие моменты, как провозглашение великого княжества и титула, равного царскому, при Иване III; провозглашение царства при Иване IV, а затем и патриаршества; провозглашение Империи при Петре I — являлись моментами духовной Пасхи русского народа, символами нашего народного освобождения.

С ней связана другая парадигма сакральной истории: Смута — Восстановление — Победа (Прорыв) — Разложение (которое как правило сопряжено со скрытой агрессией супостата)[36]. Разложение, как правило, вновь ведет к Смуте — и здесь проявляется циклическое движение истории. В то же время это движение по нисходящей спирали, поскольку на каждом новом витке ее происходит все более глубокая десакрализация.

Смута должна рассматриваться не как метафора, а как строгая историософская категория, поскольку в основе ее лежит четкая историческая модель событий[37]. Природа Смутного времени такова, что оно не только травматизирует национальное сознание, но и влечет за собою глубинную мутацию в национально-государственном организме.

Смутное время принуждало к завязыванию не по форме, но по содержанию нового узла нарушенной национально-государственной традиции.

Смутное время укрепляет стержневую природу национальной идентичности, оно через прививку самого образа «гибели» цивилизационного архетипа заставляет собрать вновь в невиданной доселе конфигурации те же фундаментальные константы цивилизации, которые вложены в нее и действуют в ней не только как неотъемлемое ее достояние, но в первую очередь как личное начало самой цивилизации, ее неотделимый от своего источника голос, ее уникальный путь, единое русло родовой памяти всех ее носителей.

Россия, радикально мутировавшая и после Смутного времени XVII века, и после революционной Смуты начала XX века, всякий раз осуществляла убедительный геополитический реванш и приходила к большим победам (успехи Российской империи XVIII века сочетались с глубочайшим духовным кризисом синодального периода и расколом народа на элиту и традиционные сословия;

успехи СССР в сталинский период сопровождались настоящей социальной войной, в которой жертвами пали старые аристократические элиты, затем в 1937 году значительная часть новой партийной элиты, при этом настоящую катастрофу геноцидального масштаба пережили русские крестьянство и духовенство).

Выход из Третьей Русской Смуты 1986–2000 годов и преодоление ее последствий должны происходить с учетом негативного опыта прошлого. Повторение ошибок русской власти и правящего слоя на этот раз было бы губительным для нашей цивилизации, поскольку народ России не обладает сейчас тем антропологическим и демографическим потенциалом, который был у него 100 и 300 лет назад.

6. Линейная инверсия русского времени

Во второй половине XVII в. Третий Рим был потрясен Расколом. Обычно считают, что тогда основной спор разворачивался вокруг обрядов. Но расхождения были гораздо глубже, они касались Символа Веры. Во время «Никоновой справы» его Седьмой член был видоизменен. Вместо положения «Его же Царствию несть конца» появилось «Его же царствию не будет конца».

Последняя «формула» ориентировала русских православных христиан строго в будущее, вовлекала их в линейную Историю. Апостол Павел утверждал, что Царствие Божие — это «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14, 17). Св. Симеон Новый Богослов призывал: «Подвизайтесь стяжать сознательно внутрь нас Царство Небесное, то есть благодать Святого Духа».

Таким образом, Царство Божие есть «здесь и сейчас». Правда, его полнота наступит только после Второго Пришествия. Поэтому, в принципе, выражение «не будет» тоже правильно. Однако, оно допускает модернистскую трактовку, в которой замыкает православных на будущее, создавая впечатление, что, с одной стороны, «всё ещё впереди», а с другой — от нас мало что зависит.

К слову, в греческом символе читаем «несть и не будет конца», и это положение выглядит наиболее правильным. Однако, как ни покажется странным, за образец был выбран именно католический символ веры, где утверждается, что Царствию «не будет конца».

Исследователь русских древностей В.И. Карпец заметил по этому поводу: «Московское Царство, прежде всего в идеологии Третьего Рима, осознает себя как Удерживающего (???????) — не только от прихода антихриста, но и от самого хода времени, порожденного грехопадением и неминуемо к антихристу стремящегося.

«Не будет» вместо «несть» вводит в Россию и Русскую Церковь линейное время Запада и соединяет с ним Русское время, ранее замкнутое, статичное и одновременно циклическое в рамках богослужебного круга. Именно раскол XVII в. «швырнул» Россию в будущую глобализацию»[38].

«Справа» ускорила линейное движение Руси-России, которое сопровождалось вестернизацией. Правда, само это движение постоянно тормозилось круговым движением, которое обеспечивалось верностью основным догматам Православия и крепостью общинной организации.

На христианском же Западе (с его «не будет конца») линейное движение резко ускорилось ещё в XI в., когда он отпал от Православия, совершив первое великое отрицание. Второе произошло в XVI в., когда протестантство бросило вызов папскому Риму.

Потом, в XVI — XVIII вв. разразилась целая серия буржуазных революций (Голландия, Англия, Франция), которые отрицали уже само традиционное общество в пользу капиталистического Модерна. А в XIX в. возникло социалистическое движение, которое отрицало капитализм, но не во имя Традиции, а во имя радикального Модерна.

Из взаимодействия всех этих, отрицающих друг друга, движений возник мощнейший антисистемный кластер, который можно назвать глобальной Анти-Системой. Внутри него существуют разные сектора, занимающие свою нишу в общей подрывной деятельности.

Таких секторов мы насчитываем четыре: 1) финансовая олигархия; 2) лево-либеральный «интернационал»; 3) ватиканский глобальный клерикализм; 4) протестантский фундаментализм. Все они выросли именно из четырех великих нигилистических сдвигов XI — XIX вв.

Мощный импульс нигилистическому линейному ускорению дала догматическая революция на Западе, которая внесла принципиальнейшее изменение в Символ Веры. Если в православном Символе Святой Дух исходит только Отца, то в католическом (филиокве) он исходит также и от Сына.

Тем самым упор делается именно на общей сущности трех Ипостасей, и она представляется чем-то безликим, небытийным — некоей субстанцией на манер материи. «По православному учению, как мы видели, безличной сущности в Боге нет, — пишет епископ Василий (Родзянко). — В этом основная разница тринитарного богословия Востока и Запада, на чем и основана вся проблема «филиокве» (…)

Вся полнота от Отца: «единица подвиглась в двоицу и остановилась на троице», по выражению свт. Григория Богослова. Этим свт. Григорий обозначил «кружение» в Боге (περιχώρισι — греческое святоотеческое выражение, изображающее божественное взаимообщение любви всех трех Лиц Божества).

Таким образом, все освещается светом, воссияет, ничего в Боге нет темного и скрытого, все полностью прозрачно во взаимной любви и полной открытости друг другу и друг в друге. «Света от Света, Бога Истинна от Бога Истинна», как говорится в Символе Веры Православной Церкви.

В этом пункте — очень глубокое догматическое расхождение с латинским богословием, в котором Божественная сущность не личностна, как в Православии. В ней здесь усматривают «безличную единую сущность Божию, — как бы некий «общий фонд»…»[39].

Здесь мы видим мощное теологическое обоснование картины движения времени как отражения метафизики циклического архетипа в вечности. Что же касается Запада, в его духовной жизни мы видим решающее ментальное влияние Ничто, которое захватило сознание западных христиан и стремительно понесло его в линейном потоке постоянного отрицания.

Учение о Ничто, начавшись с усвоения западным мистицизмом ряда каббалистических и гностических веяний (влияние Маймонида на мистику Мейстера Экхарта или герметизма на оккультные и эзотерические общества Европы), привело в конечном счете к революционному нигилизму.

Христианское же учение о Ничто (Дионисий Ареопагит, свт. Василий Великий и др.), через рационализацию в западной схоластике и пантеистической мистике в XIII — XIV вв., переродилось в воинствующий нигилизм философии Декарта и Канта как «черных пророков» либерального Модерна.

Образ черной дыры Ничто, засасывающей в себя всё живое, использовал уже оппонент Канта — Иоганн-Георг Гаман; особого размаха этот образ достигает в сочинениях А.Ф. Лосева[40].

И вновь, как и в случае с претендентами на мировое господство, Россия приняла на себя главный удар революционной идеологии, впустив ее внутрь себя и став бастионом «красной идеи» — коммунистической империей. Коммунистический проект стал одним из апофеозов линейного понимания истории. В то же время парадоксально в СССР вновь прорезалась и стала набирать силу циклическая парадигма.

Русская цивилизация не погибла, а проявила свои исконные черты, такие как нравственный характер державы, поступающейся прагматическими интересами ради поддержки слабейшего, угнетенного, обиженного, о чем писали Достоевский, Константин Леонтьев, Спекторский и другие мыслители.

Ключевский указывал на то, что Россия де факто оказывалась не «мировым жандармом», а по запоздалому признанию самих европейцев великим миротворцем, оберегавшим международную стабильность. То же самое можно было сказать и о СССР, который, одолев еще одного предтечу антихриста Гитлера и создав двуполярную модель мироустройства, стал самым надежным гарантом и рыцарем нового ялтинского порядка.

Авторы доклада: В.В. Аверьянов, А.В. Елисеев, А.Ю. Комогорцев, М.В. Медоваров, Т.М. Фадеева

(Продолжение следует)

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления В.В. Аверьянова