Авторизация


На главнуюКарта сайтаДобавить в избранноеОбратная связьФотоВидеоАрхив  

О прошедших летах ... (фрагмент). 2014 г.
Автор: Шишкин Андрей Алексеевич
Источник: Яндекс картинки
08:11 / 01.03.2017

Эскиз оптимальной модели национальной политики в России. Часть I
Большевики ленинско-троцкистского образца и либералы ельцинско-тишковского образца схожи между собой. Русское большинство рассматривалось и теми, и другими как донор, тягловое начало государства, притом что это не должно было становиться частью самосознания самих русских во избежание обострений русского национал-радикализма

Озвученный президентом Путиным замысел закона о единой российской нации — прекрасный повод пересмотреть устаревшую модель межэтнических отношений.

Русско-кавказская инициатива высветила огромную зияющую пустоту внутри российской национальной политики. Эта инициатива вновь поставила существенный вопрос государственного бытия — вопрос об основном, коренном народе, народе-оси нашей тысячелетней цивилизации.

Умолчание об этом в законодательстве, в Конституции, но главное — «замалчивание» этой темы и её резонов в самой политике государства — не может ничем быть оправдано. И в том, почему сложилось такое положение, стоит разобраться.

В то же время было бы наивным полагать, что внесение в законы положения о государствообразующем статусе русского народа само по себе существенно поменяет нашу правовую и политическую реальность.

Конечно, слово имеет своё значение и вес, и такая декларация так или иначе привела бы к изменениям, но к изменениям, во-первых, не быстрым, а во-вторых, скорее всего, половинчатым и фрагментарным. Иными словами, в случае фиксации такого декоративного статуса русских, если бы она состоялась, никто не был бы доволен — ни последователи русского национал-патриотизма, ни его противники.

Другое дело, если за декларацией последовала бы системная трансформация национальной политики и Россия двинулась бы к новой модели такой политики. В таком случае статус государствообразующего народа мог бы помочь более гармоничному выстраиванию межэтнических отношений: в частности, права и интересы русских учитывались и соблюдались бы по всей России, на всех уровнях власти и во всех институтах общества.

Во-вторых, такой статус позволил бы русским вновь по праву взять основную ответственность за межнациональное согласие в стране и за сохранность своеобразия всех народов, включая малые народы. Именно этого ждут от русских в самой России. Да и народы бывшего СССР ожидают, когда же бывший «старший брат» возьмётся за ум. Во всяком случае, так думает старшее поколение везде, где раньше была единая страна.

В этом смысле Русско-кавказская инициатива (РКИ) — это первый шаг, и шаг, безусловно, важный. Кроме того, в отличие от всех голосов, возвышавшихся ранее в нашем патриотическом сообществе и поднимавших эту тему, данная инициатива обладает редкими достоинствами.

Ведь её главными инициаторами выступили представители Северного Кавказа, и в дальнейшем своём развитии РКИ принципиально строится на основе обсуждения и одобрения её со стороны различных национальных и этнокультурных общин России[1].

Как бы могло выглядеть закрепление статуса русского народа в нашем законодательстве? Член Изборского клуба, депутат Госдумы В.В. Бортко предложил нам совместно подготовить концепцию законопроекта, который он готов внести в парламент.

Он попросил членов оргкомитета РКИ выработать выверенные формулировки для того, чтобы выступить с такой законодательной инициативой либо с соответствующими предложениями о поправках в Конституцию. Одна из кратких формулировок, на мой взгляд, могла бы звучать так.

Мы, русский народ и присоединившиеся к нему народы, исторически образовали государство Россию и совместно развивали Русскую цивилизацию. В России мы видим гарантию сбережения и воспроизводства наших народов, их культурной и нравственной идентичности, их традиционных ценностей, их права на самобытность и своеобразие, которые не должны попираться и размываться во имя утверждения в ущерб им иных видов прав и свобод.

Ниже мы подробно остановимся на том, какие принципы могли бы лежать в основе новой, более гармоничной, чем в последние сто лет, модели национальной политики в России.

Ельцин как преемник троцкистско-ленинских подходов

Принятая в 2012 году Стратегия национальной политики слегка подновляет ельцинскую модель, но, по сути, мало что меняет. В свою очередь национальная политика в постсоветской России всё ещё по инерции наследует ленинским принципам, которые на новом историческом этапе были воспроизведены Ельциным.

Усилиями тогдашних идеологов была зафиксирована модель — по умолчанию русофобская. Отказавшись почти от всего советского наследия, ленинские принципы в этой сфере Ельцин ломать не стал.

В чём же причина этой, на первый взгляд абсурдной преемственности? Причина кроется в двойных стандартах национальной политики для русского большинства и для так называемых национальных меньшинств. При этом ельцинская модель могла быть продавлена только «тихой сапой», без широких обсуждений.

Ведь «демократам» 90-х годов было гораздо труднее аргументировать эти двойные стандарты, чем большевикам, поскольку после распада СССР русские стали не просто самым большим народом в стране, но подавляющим большинством — их доля превысила 4/5 населения.

К тому же остриё критики было направлено в пропаганде либералов-западников против советского, а не русского начала, хотя многие из них и не стеснялись пинать русский народ на предмет его векового «рабства», «лени» и «нецивилизованности».

Ленин в своё время вступил на путь заигрывания с этнократиями, затем так же поступал и Ельцин. Эти два политика строили свою тактику на разрушении старого государства, старых порядков, но при этом они вынуждены были лавировать, чтобы процесс распада не зашёл слишком далеко.

Ленину в национальном вопросе было свойственно редкостное лицемерие, которое было основано на том, что, с одной стороны, нужно было любой ценой удержать территорию бывшей империи, с другой стороны, нужно было завоевать репутацию демократичнейших и «добрейших» интернационалистов, максимально привлекательных для всех и всяческих инородцев.

Иными словами, нужно было играть в лукавую игру — казаться и быть на словах главными защитниками «свободы» народов вплоть до признания права национальных республик на отделение, при этом фактически, на деле выполнять имперскую программу удержания геополитического пространства.

В записках Ленина конца 1922 года, венчающих дискуссию по национальному вопросу, чётко объяснены основы этого официального лицемерия. Ленин говорил: «Во-первых, следует оставить и укрепить Союз Социалистических Республик; об этой мере не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы с всемирной буржуазией и для защиты от её интриг»[2].

Однако далее, говоря о миллионах народов Азии, вступающих в процесс борьбы с мировым империализмом, Ленин подчёркивает: «Было бы непростительным оппортунизмом, если бы мы накануне этого выступления Востока и в начале его пробуждения подрывали свой авторитет среди него малейшей хотя бы грубостью и несправедливостью по отношению к нашим собственным инородцам»[3].

Такой подход строился в расчёте на скорейшую мировую революцию. И поэтому очень скоро эта модель превратилась в анахронизм — через 15 лет в СССР никто всерьёз её уже не воспринимал. Тем не менее лицемерие стало официозом, что, конечно, по-своему развращало как партию, так и элиты национальных образований.

Подмена русского вопроса как части национальной политики вопросом об имперском центре как якобы «русском» и к которому сводится всё «русское» в России стала краеугольным камнем ленинской национальной политики, изворотливой, лицемерной и, в сущности, лживой.

«Истинную русскость» Ленин отождествил со старым имперским бюрократическим настроем. Он без всякого стеснения исповедовал свою русофобию, чему есть немало примеров.

Тогда же, в декабре 1922 года, он заявлял следующее: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой то неравенство, которое складывается в жизни фактически».

«Нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации»[4].

Строя свою русофобскую концепцию, Ленин прибег к весьма курьёзному аргументу, что типичный русский бюрократ всегда представлял и представляет до сих пор «истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника». О ком же говорит Ленин?

Де-факто в этот период он обвиняет в этих качествах таких «истинно русских бюрократов», как Орджоникидзе, допустившего рукоприкладство по отношению к одному из зарвавшихся грузинских «социал-националистов»; таких как Дзержинский, возглавлявший кавказскую комиссию и о котором Ленин замечает: «обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения»;

наконец, таких как наркомнац Сталин, обвинённый сначала в администраторском увлечении и озлоблении против оппонентов, а затем и в «великорусском шовинизме». Иными словами, в самой верхушке большевистской партии засели «великодержавные держиморды», и Ленину с Троцким пришлось прикладывать усилия, чтобы осадить этих «русских империалистов».

Столь комично выглядела эта аргументация на словах. А что на деле? На деле, таким образом, Ленин и Троцкий сами камуфлировали империалистическую сущность будущей «красной державы»[5].

Этот новый авангардный империализм должен был строиться на всяческом искусственном занижении русского фактора как реально доминирующего в стране, на искусственной дерусификации власти и культуры, на отсечении даже малейшей возможности восстановления русского политического самосознания как главного и самого опасного конкурента большевизма.

Сталин в пылу полемики обозначил позицию Ленина как «национальный либерализм». Тогда ему не удалось переспорить Ленина, хотя впоследствии он «отыграл» многие вещи в национальной политике. Правда, на это ушли десятилетия.

Так, в середине 30-х годов Сталин уже остановил так называемую «коренизацию кадров» в партийном и государственном аппарате союзных республик и затем повернул её вспять. Тем не менее Сталин не закрепил свою позицию в правовом отношении.

Юридически СССР и РСФСР строились по ленинским лекалам до самого распада державы. Не стоит и преувеличивать «русофилию» Сталина — более или менее внятная прорусская позиция проявилась у него только в годы Великой Отечественной войны, а до этого она сводилась лишь к незначительным прагматическим мерам.

Письма и записки Сталина Ленину в 22-м году показывают, что он был, конечно, не «великорусским шовинистом», а исходил из заботы о прочности вновь созданного государства. И стратегически он оказался, безусловно, прав. Хотя тактически Ленин был более точен в оценках событий — он сумел привлечь на свою сторону тех, кого Сталин называл «национал-независимцами», и успокоить так называемых «национал-уклонистов».

В поддержку ленинской позиции выступил и Троцкий, который всячески занижал опасность «национализма» у местных коммунистов и всячески раздувал опасность «великодержавности» в партии и госаппарате: «Националистические тенденции среди коммунистов малых наций являются признаком ещё не везде вытравленных грехов великодержавности в общегосударственном аппарате и даже в иных уголках самой правящей партии», «имеют не самостоятельный, а отражённый, симптоматический характер»[6].

Здесь мы видим те же самые двойные стандарты — «русский империализм» должен подавляться, а малые «национализмы», напротив, поощряются. Данная позиция не соответствовала действительности, если учесть то рвение и размах, с которыми принялись за коренизацию кадров и строительство национальных суверенитетов местные партийные верхушки на Кавказе, на Украине и в Белоруссии.

Политика эта последовательно развивалась все 20-е годы и в значительной степени продолжалась ещё и в 30-е, затем её рецидивы были осуществлены в эпоху Хрущёва[7].

Большевики ленинско-троцкистского образца и либералы ельцинско-тишковского образца схожи между собой. По крайней мере разительное их сходство заметно в отношении к русским. Русское большинство рассматривалось и теми, и другими как донор, тягловое начало государства, притом что это не должно было становиться частью самосознания самих русских во избежание обострений русского национал-радикализма.

Российская нация у либералов 90-х годов выглядит почти как воспроизведение концепции «советского народа», в которой русским как деперсонализированной, лишённой субъектности массе негласно отводилась роль главного источника материальных и социальных выгод для правящего слоя в стране в целом и правящих национальных элит на местах.

В обмен на лояльность этнократов центр перераспределяет часть общегосударственных ресурсов (союзных, федеральных) в пользу национальных республик и автономий.

Но помимо негласной политики в модели ленинских интернационалистов и ельцинских либерал-космополитов было и вполне официальное, закреплённое юридически содержание: «инородцы», «националы» получали гарантии своих привилегий посредством закрепления за их национально-государственными образованиями особого статуса: частичного суверенитета.

Пусть этот суверенитет в условиях существования властной партийной вертикали был и мнимым, но он оставался правовой формой, потенциально опасной для целостности государства, что ярко проявилось в ходе развала СССР. Что касается внутрироссийской ситуации в 90-е годы, то благодаря политике несимметричной децентрализации государство стремительно скатывалось к распаду.

Фактически эта хаотизация РСФСР привела к «параду суверенитетов», резкому росту местных национализмов с сепаратистским уклоном. Как и в первые десятилетия советской власти, в 90-е годы происходила огульная дерусификация национальных республик, коренизация кадров в местном госаппарате, ограничивалось использование русского языка.

В целом ряде регионов произошёл беспримерный за всю историю отток русского населения. Наконец, в Чечне дело дошло до репрессий против русских, прямого сепаратизма и привело к войне, преодолеть которую России стоило огромных жертв.

Ельцин, идя в начале 90-х годов на уступки национальным и региональным баронам, создал сам себе тяжелую проблему и головную боль. Фактически весь период своего президентства он был вынужден согласовывать с ними условия и правила игры — где лестью, где угрозами, где подкупом, где уговорами «убеждая» их сохранять лояльность Москве.

Выстроенная в первой половине 90-х годов система федерализма содержала в себе глубокие противоречия: в частности, это были противоречия между федеративным договором, конституциями ряда национальных республик и принятой в 1993 году Конституцией РФ.

Субъекты Федерации обладали различным правовым статусом, и это неминуемо вело к разрушительной реакции тех субъектов, которые обладали меньшими правами и полномочиями и считали такое положение несправедливым. Иными словами, сама система продуцировала «оползень государственности».

Плоды децентрализации мы пожинаем и до сих пор. Местные лидеры и после Ельцина продолжали торговаться с центром, выпрашивать преференции для своих регионов.

Стоит ли говорить об очевидном, а именно о том, что такого рода политика заигрывания с этнократическими элитами и интеллигенцией со стороны федерального центра порочна и пагубна и может быть оправдана лишь временными обстоятельствами (спасением государства от распада). Моральная ущербность её особенно вопиюща на фоне безмолвия русского большинства, лишённого правосубъектности.

Психология эгоцентризма местных этнократий так и не изжита, и в случае ослабления федерального центра вновь могут легко вспыхнуть радикальные и сепаратистские настроения.

Из этого следует важный вывод: как ленинская, так и ельцинская модели национальной политики представляют собой удобные формы для манипуляции извне, поскольку они одновременно создают и комплекс ущербности в русском большинстве, и в то же время вскармливают в регионах националистические привычки.

Здесь мы имеем дело с двойным минусом данной модели национальной политики, что означает для государственной безопасности сугубую уязвимость — фактически в основу федерации закладывались замороженные вирусы потенциальной русофобии и потенциальной ксенофобии, которые не могут не ожить во время кризиса государства.

Это обстоятельство хорошо понимали американские советологи, и на этом строился расчёт во время финальной фазы холодной войны, в чём беззастенчиво признавался, к примеру, в своих работах З. Бжезинский[8].

После прихода к власти Путина ему пришлось разгребать унаследованные от Ельцина проблемы, унифицировать региональные законодательства, ликвидировать наиболее острые проявления несбалансированной модели национальных отношений.

В своем первом Послании Федеральному собранию 2000 года Путин обозначил новый императив — прекращение соревнования между центром и регионами за власть: “В России федеративные отношения не достроены и неразвиты. Региональная самостоятельность часто трактуется как санкция на дезинтеграцию государства.

Мы всё время говорим о федерации и её укреплении, годами об этом же говорим. Однако надо признать: у нас ещё нет полноценного федеративного государства. Хочу это подчеркнуть: у нас есть, у нас создано децентрализованное государство”.

Путинские меры в этой сфере включали введение федеральных округов, реформу Совета Федерации, создание институтов полномочных представителей. Была образована комиссия Козака, задачей которой стало приведение отношений центра и субъектов Федерации к единому знаменателю, упорядочивание бюджетной политики, которая является главным рычагом распределения власти[9].

В результате произошло укрепление политической вертикали, сосредоточение главных полномочий в администрации президента РФ.

Однако сама модель межнациональных отношений остаётся прежней, федерация — асимметричной, русский вопрос — нерешённым, контроль над национальными лидерами и губернаторами осуществляется в режиме «ручного управления» и зависит в значительной степени от характера носителя верховной власти, то есть от субъективного фактора.

Если во времена Ленина такого рода национальная политика обосновывалась аргументами пролетарского интернационализма и тем, что в конечном счёте все национальности и этносы должны будут слиться в единое мировое братство трудящихся, то возникает вопрос: какими соображениями обосновывалась сходная политика «денационализации» и «деэтнизации» у либералов и космополитов?

Является ли достаточным основанием для этого то, что внедрение идей толерантности и неправомерное использование в России стандартов «многонационального государства» поощрялось западными политиками?

(Продолжение следует)

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления В.В. Аверьянова



Комментарии:

Для добавления комментария необходима авторизация.