Статьи

Введение

Часть первая. Социализм, который был

1. Четыре понятия социализма
2. Понятие социалистического начала
3. Социалистическое начало в истории

Часть вторая. Социализм, которого ещё не было

1. Историческая случайность
2. «Высокий социализм» – религиозный, национальный, общинный
3. Стремиться к божественному, чтобы оставаться человеческим
4. К новому укладу – социализму сообществ

Заключение

Введение

Социальная жизнь – едва ли не самый сложный процесс из тех, что мы наблюдаем в природе. Это спонтанный процесс, преисполненный кризисов, перепадов и катастроф. Энергия, заключенная в социуме, несет наиболее острые риски для человека и человеческого рода – особенно опасные в последнее время в связи с нарастающей мощью технотронной цивилизации и параллельно усиливающимся релятивизмом духовных ценностей внутри «передового» класса глобализации, который считает, что ему «все позволено».

Сегодня проекты социального переустройства далеко не «безобидны» и не являются чисто кабинетными размышлениями, как это было 300 лет назад. Дракона социальной энергии, разбуженного и выпущенного на волю из подполья цивилизации, не так легко загнать обратно. А уповать на законы природы в данном случае близоруко, поскольку природа может довольно жестоким образом «обойтись» с человечеством, которое не совладало со стихийностью своего развития.

Все больше ученых и социологов склоняются к тому, что социальные науки и социальные практики нуждаются во внешнем регуляторе, который можно назвать моральным или духовным. Человечество не выработало никаких систем саморегуляции, которые могли бы в этом отношении сравниться с религией. Рациональное начало и совесть не всегда и не вполне органично сочетаются между собой. Разум потеснил совесть и пытается найти способы ее трансформации или устранения, тогда как достаточно ясный путь соединения двух этих начал указывает именно религиозное мировоззрение в силу своей сверхрациональной основы.

В том, что касается саморегуляции общества, либералы разных направлений указывали на благодетельную роль рыночной стихии. При этом религию они призывали считать «частным делом каждого», подчиняя таким образом и ее принципу рынка – в данном случае рынка ценностей и идей. В результате «религиозные услуги» в либеральном обществе приходится рекламировать и продавать.

Государство также трактуется либералами как организация, оказывающая услуги налогоплательщику. Однако, факты показывают, что все материальные достижения западной цивилизации стали возможными, в первую очередь, благодаря государственной мощи, посредством которой Запад эксплуатировал (и продолжает эксплуатировать) менее развитые страны. Сама же «стихия» вносит в жизнь стран и народов хаос, из которого они выбираются, опять-таки, благодаря государству.

Таким образом, доктрина либерализма построена на фундаментальном лицемерии и двойных стандартах (государственничество и трансформированная квази-религиозность для внутреннего пользования и разгосударствление и постепенный отказ от традиций для периферии и бывших колоний).

Социалисты предполагали утвердить в обществе принципы жесткого планирования – чтобы сделать экономическое, социальное и технологическое развитие целенаправленным и рациональным. Для реализации этой цели они ставят государство на службу всему обществу и оказываются повсюду (в том числе во вчерашних колониях Запада) союзниками сильного государства.

При этом в перспективе они видят «отмирание государства» – и здесь заключен безусловный парадокс[1]. (Любопытно, что современные идеологи глобализма также все чаще говорят о «растворении государства» в новейшей транснациональной системе.) Но вопреки этой утопии опыт XX века показал, что «реальный социализм» национален по своей сути.

Идея политического единства нации подкрепилась идеей её социально-экономического единства, тотальной солидарности. Эту идею громко провозгласил Сталин в своей трактовке «народных демократий». Исторически глобальный социализм, с его «Интернационалом», вначале дал вполне нигилистическую реакцию на национал-патриотизм, но затем неизбежно становился патриотическим: либо с течением времени (как в СССР), либо сразу - как в Китае.

Большинство социалистов полагает, что религиозная «картина мира» навсегда и безнадежно устарела. «Религиозные потребности» для социалистов являются пережитком ушедших эпох, и поэтому соблюдение свободы совести – всего лишь неудобная формальность, тогда как борьба с пережитками желательна и благотворна.

Но и здесь можно наблюдать эволюцию похожую на ту, что происходила с патриотизмом – только эволюцию более медленную. Итогом этой эволюции и должно стать осознание возможности и необходимости сначала союза социалистов и христианских консерваторов, а затем даже и синтеза на основе их идей новой идеологии.

Исходя из опыта начала XXI века мы можем сказать, что в либеральной системе имеет место перекос в сторону стихийного рынка, порождающего неравенство и тормозящего социальное развитие; при социализме (госкапитализме), наоборот, наблюдается перекос в сторону директивного планирования, что превращает процесс управления в самодовлеющий.

Возникает следующее предположение: не является ли религия как духовная и этическая система самоограничения, самоисправления необходимым условием для того, чтобы обуздать крайности социального развития?

Не несет ли она в себе те аксиомы, которые способны сделать социальное развитие приемлемым для конкретного человека с его культурой, ценностями, совестью, стремлением к гармонии с миром и самим собой и в то же время с его творческим потенциалом и стремлением к индивидуальному и социальному развитию?

Не приводит ли атеистическое или индифферентное по отношению к религии развитие к упадку самого человеческого типа, расчеловечиванию цивилизации, разложению и энтропии человеческой культуры?

Христианское учение и идея социальной справедливости в корне своем не просто близки, а во многом совпадают[2].

В круге обозначенных вопросов созревают предпосылки для проектирования нового типа идеологии – в которой будет немало черт социализма. Однако в данном случае речь идет о социализме, которого еще не было.

Часть первая. Социализм, который уже был

Четыре понятия социализма

Методологически было бы удобно выделить четыре понятия социализма и одно понятие социалистического начала как некоего сущностного принципа, который может в той или иной степени по-разному проявлять себя в разных обществах и в разные исторические эпохи.

1. Теоретический социализм. Первое понятие охватывает целый набор социальных учений, в основном возникших в XIX веке, причем изначально среди них присутствовал и христианский социализм.

Эти теории имели свою предысторию, нередко указывают на древних предшественников, как, например, на учение Платона об «идеальном государстве» с управляющей им кастой стражей, лишенных частной собственности, или на древнекитайских мудрецов, а также на средневековых еретиков и представителей «хилиазма».

Можно спорить о точности этих указаний, но так или иначе речь идет все-таки о предыстории социализма, поскольку во всех этих примерах «социализм» присутствует не в чистом виде, а скорее как прото-идея, причем в смешении с другими идеями[3]. В дальнейшем теоретические течения социалистического толка сильно видоизменились, и сегодня они широко представлены как на Западе, так и в странах бывшего «третьего мира».

2. Патриархальный общинный уклад. Вторым понятием социализма иногда называют «органический» или «патриархальный» социализм у некоторых народов, который заметен на микро-уровне (как способ самоорганизации в общинах, в первую очередь крестьянских).

В весьма развитом виде стихийный общинный социализм наблюдался у русского крестьянства вплоть до эпохи революции и коллективизации; отнести к этому понятию можно и «социалистическое начало» в народной кооперации, артелях, создаваемых снизу трудовых и воинских союзах и товариществах.

В принципе, ускоренная индустриализация многих стран в XX веке на началах альтернативных классическому западному капитализму (сначала в СССР, а затем в Японии, Китае и др.) была обязана своим успехом укорененному в них «социалистическому началу».

Точно так же успех экспериментов данной направленности не был бы возможен без склонности народов к социалистическому типу поведения (империя инков, иезуитский эксперимент в Парагвае как свидетельства местного менталитета, – и затем латиноамериканский социализм; древнекитайское «социалистическое начало» – и современный китайский социализм; русские община и артель – и советский проект; старая японская община – и позднейшие «дзэйбацу» и в особенности «кэйрацу» и т.д.).

3. Революционно-освободительный социализм. Третьим понятием социализма обозначается широкий веер общественных течений, альтернативных капитализму в его развитом виде. Этот «социализм» в значительной мере был вызван теоретическим социализмом, в первую очередь марксизмом и анархизмом – во всей пышности он расцвел в первой половине XX века как модный тогда тип освободительного движения.

Это понятие социализма строится как принципиальная антитеза господствующему порядку, как революционный антикапитализм и в определенном смысле «капитализм наизнанку» (проект контрсистемы внутри капиталистической системы).

Многие особенности данного типа мировоззрения невозможно понять, если не учитывать, что главным предназначением его было не построение нового общества, а разрушение старого. Именно этим объясняется его радикализм, в том числе идея отмирания семьи и полной переделки самой человеческой личности – этот радикализм и нигилизм был чем-то вроде эксцесса отрицания.

4. Реальный социализм. Наконец, социализм может и должен пониматься как конкретно-исторический уклад, впервые созданный в качестве стабильной общественной системы в СССР, а затем и в ряде других стран и требующий пристального изучения.

Данное понятие социализма обладает особой ценностью в силу того, что это реальный социализм, явленный в истории; и, что бы ни говорили его критики о том, что он не удался, что он изменил своим идейным основам, был в сущности лишь «государственным капитализмом», «индустриальным политаризмом» и т.п., тем не менее, этот уклад состоялся и продемонстрировал свои жизнетворческие возможности, альтернативные миру, в недрах которого он зародился и в окружении которого боролся за существование.

Можно указывать на то, что «общенародная собственность» не принадлежала самим трудовым коллективам и ею распоряжалась бюрократия. Однако, при этом уходят от вопроса о том, что одной централизацией ресурсов и пропагандой такого мощного рывка обеспечить нельзя. Особенно, если учесть, что основы индустрии были созданы за две пятилетки, в то время как на Западе это заняло гораздо большее время.

Очевидно, что «реальный социализм» был вполне реальным, только реальность его была весьма противоречива. При этом не следует забывать – речь идёт о самой первой попытке комплексного строительства социализма. Вызывает удивление не то, что она провалилась, а то, что провалилась с таким опозданием. И это само по себе – показатель жизненности данного проекта.

Кроме того, социалистический эксперимент XX века не завершен с крушением советского уклада – другие его ветви продолжают развиваться (в особенности, показателен китайский путь развития, где идеи социализма все больше сопрягаются с традиционной духовной философией конфуцианства и даосизма).

Понятие социалистического начала

Обратимся к понятию «социалистическое начало». Этим термином мы предлагаем называть явления «социализма до социализма», то есть те зерна социалистической идеи, которые, так или иначе, прорастали в истории, чаще всего не благодаря, а вопреки внешним условиям. Прорастали они независимо от степени осознанности и от наличия соответствующих теоретических предпосылок. Сущностью социалистического начала в истории можно назвать ограничение частной собственности, а иногда даже ее недопущение в тех или иных сферах общественной жизни.

Социалистическое начало тем сильнее выражено, чем в более ясном и чистом виде в жизни присутствует коллективная или общественная собственность. Ее присутствие позволяет сообществам-собственникам принимать те или иные решения в соответствие с тем, как они понимают социальную справедливость и целесообразность.

В религиозных сообществах (а к ним, так или иначе, относятся все общины традиционного общества) социальная справедливость неотделима от высшей, божественной справедливости, а значит и от индивидуальной совести. Уже по одной только этой причине, сама постановка вопроса о религиозном социализме вполне логична и оправданна.

На экономическом уровне социалистическое начало можно свести к перераспределению благ в общине или малом сообществе (где все друг друга знают) по принципам общепринятой справедливости. При этом там могут действовать мотивации не только естественной справедливости как таковой, но и родственные чувства (большинство членов общины находятся друг с другом в отношениях перекрестного родства той или иной степени), сострадание к слабым, несчастным, неудачникам, незадачливым и т.д., но также и требовательное отношение к соседям и родственникам, их воспитание и т.д.

Таким образом, справедливость общинная является еще и справедливостью семейной (справедливостью отца к детям) с элементами педагогики, в том числе продуманными неформальными механизмами, с одной стороны, поощрения и, с другой стороны, наказания виновных.

Принцип бескорыстной взаимопомощи заставляет отнести к признакам социалистичности не только перераспределение благ как плодов труда и деятельности, но и перераспределение самой трудовой силы, а также применение знаний и жизненного опыта ко всей общине. Трудовая сила более трудоспособных и компетентность более развитых и мудрых людей не замыкаются в частном пространстве индивидуальности, малой семьи, а рассматривается до некоторой степени как ресурс «большой семьи» – общества[4].

Таким образом, социалистическое начало стремится интерпретировать общество не как собрание индивидуальностей, но как организм, в котором все связано, и отдельные органы питают и дополняют друг друга – ослабленный или больной орган не отторгается, а, если это возможно, исцеляется силами всего организма.

Важно, что это вовсе не принцип равенства или искусственной уравнительности (такого в традиционной общине не было), но именно принцип взаимодополнительности и внутренней связности, когда боль, вызванная на одном конце сообщества, отзывается во всех его нервных узлах.

На технологическом и цивилизационном уровне социализм есть интегрированная социальная инновация, во всяком случае, таковым выглядит проект социализма в контексте развитого капитализма. От патриархального социализма реальный социализм отличается своей системностью и масштабностью, а также своей продуманностью и всеобъемлющим началом планирования.

Это волевой и преобразовательный проект, он стремится к комплексной перестройке общества в соответствие с моделью оптимальной организации.

Отсюда возникает соблазн вторгнуться с инновациями не только в отношения собственности и материального производства, но и гораздо дальше – трансформировать весь жизненный уклад, семейно-родовые отношения, структуру отношений между профессиональными и классовыми группами, между городом и деревней, между поколениями, между национальными и этнокультурными группами, между физическим и интеллектуальным трудом, между практикой и наукой, наконец, трансформировать самого человека, наиболее радикальным образом – через его выведение из-под опеки старых институтов (семьи и религии) и воспитание его новым государством.

Таковы соблазны и устремления реального социализма, который, если он ничем не ограничен, стремится к некоей мессианской «тотальности», нацеленной на переустройство всего и вся.

Другое дело, «реальный социализм»: если он существует сколько-нибудь продолжительное время, то отходит от радикального мессианства, смягчается и обретает некое социальное равновесие. Однако происходит это вопреки изначальным посылам и поэтому воспринимается и внутри, и извне системы как измена делу революции и изначальным идеалам, как «слабость» самого социализма и его склонность к оппортунизму и постепенному сползанию обратно в буржуазный уклад.

Между тем, постановка вопроса о социализме как динамическом консерватизме и сбалансированном курсе развития вполне возможна, и в ней как раз содержался бы бо́льший иммунитет против буржуазного перерождения, чем в радикальном «левачестве».

В описанных соблазнах, безусловно, заключена важная предпосылка христианского социализма как такого мировоззрения, в котором на преобразовательный потенциал социалистической идеи накладывается «узда» духовных ценностей.

Тем самым, инновационная энергия реального социализма балансируется религиозным принципом, подчиняется уже не только абстрактному разуму (гуманистическому или, пост-гуманистическому), но разуму, выносящему высший принцип за свои пределы, – то есть разуму нравственному, совестливому.

В таком случае социализм работал бы не на расщепление общества, не на углубление антагонизмов, не на отщепенство и окончательное отчуждение людей от всех социальных единств, созданных историей – но изначально ориентировал бы людей на углубление кооперации и взаимопомощь.

Социализм не стремился бы самонадеянно претендовать на сборку «освобожденных» индивидов в общество заново, «с чистого листа» – но мог бы стать национальным (суверенно-патриотичным), религиозным, общинным. Это был бы не социализм ненависти ко всему миру, в котором он родился, но социализм любви к Отечеству, Обществу и Богу.

В соединении религиозных ценностей с ценностями рационального переустройства социальной жизни происходило бы так же и соединение и сотрудничество ныне живущего поколения с поколениями предков, ведь религиозная традиция помимо всего прочего представляет собой завещание отцов. Такой социализм распространил бы идею справедливости не только на ныне живущее поколение, но также в прошлое и будущее – и стал бы собиранием общества во времени и истории как проекция христианской соборности.

Социалистическое начало в истории

Если рассматривать то, что мы предложили назвать «социалистическим началом» в историческом преломлении, то мы увидим много интересного и поучительного. В частности, социалистическое начало, причем довольно сильно выраженное, наблюдается далеко не только в новоевропейской истории. Некоторые даже полагают, что «социализм так же стар, как само человеческое общество» (Д. Койген).

Определение социализма как первой стадии коммунизма, вообще связывание социализма с коммунизмом есть весьма сомнительная идея, которая при этом стала чрезвычайно влиятельной. В историософской схеме Маркса было своего рода изящество неумолимой симметрии.

В центральной части схемы располагались три классово-антагонистические формации: рабовладение, феодализм и капитализм; коммунизм будущего как финала человеческой истории соотносился в этой схеме с «первобытным коммунизмом» начала истории, а его предварительная стадия (социализм) вольно или невольно соотносилась с формами социума, который уже выходил из первобытности, но еще не пришел к классовому порядку.

Вместе с тем в этом пункте Маркс запнулся, потому что такие общества в его схему плохо вписывались: он называл большинство из них обществами «азиатского способа производства», так и не дав развернутой и глубокой проработки данного вопроса. Поздний Маркс вообще не употреблял понятие «азиатский способ производства», фактически капитулировав перед поставленной им самим проблемой.

Если попытаться дать некую обобщенную модель «азиатского способа производства», то мы увидим, что в древних обществах ей отвечало: централизованное государство, контролирующее бо́льшую часть экономики, строгость и даже жесткость власти по отношению к подданным, создававшая высочайшую дисциплину, способность государства к организации масштабных общественных работ на основе принудительного труда (строительство каналов, пирамид, мегалитических сооружений, к примеру, поражающие воображения дороги в скалах, прорубленные в Империи инков или Великая Китайская стена, разработка больших рудников, примитивная промышленность, государственные ремесленные мастерские и т.д.).

Устройство государства в ряде древних цивилизаций этого типа (Шумер, Древний Египет, Китай в эпоху Цинь и др.) оставляет у исследователей ощущение присутствия в них явного «социалистического начала»[5].

Обобщая результаты многочисленных работ историков середины ХХ века об «азиатском способе производства», И.Р.Шафаревич среди его ключевых признаков называет: особый вид собственности (отсутствие или слабость института частной собственности), малая роль торговли, деспотический контроль государства над общинами[6].

Исследователи-марксисты с удивлением вынуждены были констатировать фактически «бесклассовый» характер таких обществ. Пришлось признать, что в государствах этого типа класс эксплуататоров представлял собой функционеров государственной машины (тезис, звучавший в контексте советской действительности вызывающе).

Утверждения Маркса о «поголовном рабстве» как основе экономики «азиатского способа» не подтвердились – на самом деле рабский труд не занимал в этих обществах значимого места, рабы составляли второстепенные группы в экономике. Чтобы оправдать огрехи марксизма в трактовке этих вопросов, советские историки стали использовать сложные конструкции – вроде «маскировки» классового антагонизма в «азиатском способе производства» формой ренты-налога и «общественных работ» и т.п.

Альтернативная марксисткой трактовка этой проблемы прозвучала у К. Виттфогеля в его концепции «гидравлической цивилизации», или «ирригационного общества», суть которой сводится к тому, что рассматриваемые общества строились как этатистские системы, в которых государство являлось собственником ключевой части экономики, составляющей его технологическую базу (во многих случаях, хотя и не всегда, имелась в виду система искусственной ирригации – Виттфогель уподобляет ее современной «тяжелой индустрии»)[7].

У Виттфогеля, Хейхельхейма, а до них у Б. Рицци прослеживается настойчивая мысль о параллелизме этих древних форм обществ по отношению к социализму XX века, который даже предложили назвать «современной формой восточной деспотии».

Эта аргументация получила развитие у критиков советского социализма, таких как М. Восленский, М. Джилас. Унаследовал эту трактовку и Шафаревич. Подобного же мнения придерживается и отечественный теоретик неотроцкистского толка Ю.И. Семенов, называющий этот тип обществ «политаристским».

Надо сказать, что параллели между «реальным социализмом» советского типа и древними обществами Востока, Африки и Америки напрашивались. Вероятно, первым провел такую параллель академик Павлов, который в начальные послереволюционные годы в одной из бесед отметил: «Я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий»[8].

Из ученых-социологов в те же годы эту мысль развивал Питирим Сорокин, применявший ее, правда, к эпохе военного коммунизма[9]. Эту же параллель предсказал Г.В. Плеханов, когда он предположил, что социалистическая революция, свершившаяся в стране с незрелыми для нее социально-экономическими условиями, может «привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перуанской империи, т.е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке»[10].

Его предсказание в свою очередь имело предшественников среди французских философов XIX века, называвших древние деспотии «социалистическими» (А. Франк, А. Сюдр и др.), хотя они еще и не догадывались о том, каким станет «реальный социализм» в XX столетии.

И в то же время, глядя из сегодняшнего дня, трудно отрицать, что эти параллели, при всей их внешней правдоподобности, были довольно-таки несправедливыми по отношению к «реальному социализму» в СССР. Ведь в советском проекте в его развитом виде был целый ряд черт, радикально отличающих его от обществ «азиатского способа производства» даже безотносительно уровня развития науки и технологий. К таким чертам относились, к примеру:

- реализация всеобщего права на образование, в том числе относительно эффективная работа социальных лифтов для одаренных людей;

- равноправие женщин;

- передовая медицина, распространяемая на все население, к примеру, впервые в мире созданная в 30-е годы система Скорой помощи;

- система массовой информации и пропаганды, а также культурного просвещения, которая давала не только информационный, но и преобразующий ментальный результат. (Заметим в скобках, что в соединении с духовным потенциалом христианства такой подход к культивированию высших уровней личности в массовом воспитании и образовании должен дать качественно новый эффект; результат такого «христианско-социалистического» воспитания может превзойти даже самые оптимистичные ожидания.)

- система обратной связи, работавшая, в частности, через огосударствленные партийные и общественные структуры (парткомы, месткомы, комитеты комсомола ), позволявшая во многих случаях доносить наверх жалобы и предложения, добиваться решения многих проблем.

Все это лишь небольшая часть примеров и аргументов против уподобления советского проекта обществам «азиатского способа производства». Но и параллелизм между ними тоже имеет свой смысл – смысл этот заключался в том, что принцип частной собственности вовсе не является универсальным в истории, тем более не является он «священным» – он относителен, и применяется по-разному в разных обстоятельствах.

Исторически «реальный социализм» сталинского образца, безусловно, был ранним, преждевременным опытом – это был инновационный прорыв, осуществленный на недостаточно подготовленной почве. Этим, по всей видимости, объясняется высокая цена и многомиллионные жертвы, которые были принесены нашим народом для воплощения данного эксперимента.

С другой стороны, если бы инновационный прорыв не был тогда осуществлен – это не значит, что он был бы осуществлен позднее, когда условия созрели бы в большей степени.

Опыт Запада показывает, что созреванию условий для построения более справедливого общества сопутствует и резкое усиление господствующих олигархических монополий, которые приобретают такую власть над обществом, создают такие механизмы информационной и культурной гегемонии, что фактически блокируют альтернативные политические проекты.

Верхний класс капиталистической системы адаптируется к новым условиям быстрее, чем ее средний класс, и ему удается разными способами упредить появление в капиталистическом обществе сильных и независимых контрэлит.

Победа социалистического проекта в СССР (а затем в Китае) была обусловлена историческим парадоксом – а именно тем, что в этих странах капиталистический уклад еще не окреп.

В результате был произведен обратный эффект: отсталые общества, «прыгнувшие» в социализм, заставляли капиталистов на Западе резко изменять характер перераспределения национального богатства в своих странах, строить у себя «социальное государство». (И в этом отношении не стоит обольщаться: капитализм не создавал welfare state исходя из филантропических убеждений, он делал это под прицелом пистолета, который приставлял к его виску «реальный социализм».)

«Реальный социализм» сталинского типа в принципе мог бы продолжить развитие по экспоненте и совершить следующий бросок – к тому, что позднее стали называть «постиндустриальным укладом». Об этом мы уже писали в одном из докладов Изборскому клубу[11].

Зададимся другим вопросом: мог ли сталинский строй совершить эволюцию в направлении христианских ценностей? Этот вопрос сегодня дискутируется, и все чаще звучат голоса о том, что такая возможность была. Во всяком случае, при Сталине наметился вектор на отбор общих оснований двух этих мировоззренческих парадигм[12].

Однако уже вскоре после смерти Сталина началось вырождение проекта – при Хрущеве его «подъемная сила» резко сокращается и, хотя по инерции сталинский проект дает еще несколько блестящих результатов в научно-технической области, советская система постепенно опускается в целевых векторах своего развития: от творчества и служения к потребительству. Это превращает ее из альтернативы капитализму, из контрсистемы западного мира в своеобразную «пародию» на него (социализм как недо-капитализм).

Что касается опыта построения «реального христианского социализма», то в истории человечества есть лишь один такой проект, который просуществовал довольно долго, более 150 лет, с 1610 по 1768 г. Это так называемая «христианская республика», основанная иезуитами в Парагвае и собравшая в себе около 170 тысяч индейцев-гуарани, объединенных в оседлые общины.

Опыт данного «реального христианского социализма» поражал воображение многих исследователей. Даже Вольтер, которого невозможно причислить к симпатизантам иезуитов, назвал его «триумфом человечества». Встречались, правда, и жесткие критики этого государства, в частности, к таким критикам относились противники католической церкви.

Но если обратиться к чистым фактам, а не оценкам, то можно будет увидеть, что данное государство было действительно построено на началах религиозного братства, пропорционально и справедливо распределяло материальные блага и при этом строило общество с высокими духовными, нравственными и культурными устремлениями.

Что касается эффективности этого государства, то оно сумело наладить достаточно производительный сельскохозяйственный труд[13], построить на своей территории целый ряд современных поселений и величественных соборов, а также смогло побеждать в войне с португальской армией, несмотря на разительное отличие в уровне вооружения и обучения воинов.

Иезуиты не стремились европеизировать индейцев, хотя они активно их христианизировали, а также внедряли в их среде передовые технологии. Парагвайские редукции иезуитов прекратили свое существование потому, что они стали серьезной помехой для работорговых кланов испанцев и португальцев, которые из-за неприкосновенности «республики» лишались огромных прибылей.

Если не считать этого удивительного примера, по своей продолжительности и самостоятельности гораздо более убедительного и весомого, чем прожектерские построения утопистов (фаланстеры фурьеристов, американская коммуна Оуэна) или общины религиозных сектантов[14], то «христианский социализм» оставался по большей части теоретическим и идеологическим явлением без серьезных практических и политических последствий.

Наиболее ярким образом эта идеология получила развитие во Франции XIX в., сначала у позднего Сен-Симона, в его последнем труде «Новое христианство» (1825), породившем целую школу последователей, а затем у аббата Ламенне, который придал данному направлению общественной мысли законченный характер.

Римские папы неоднократно осуждали эти идеи, что не мешало «католическим социалистам» их проповедовать и даже избираться в парламент. Тем не менее, в целом данное течение служило питательной почвой для радикального социализма, поскольку рабочие из организованных социал-христианами кружков, разочаровываясь в практической пользе этой идеологии, отходили от нее, а зачастую и от церкви.

Впоследствии христианско-социалистическая идеология пустила глубокие корни в левых движениях по всему миру, она и сейчас занимает видное место в Социнтерне. Представители этой идеологии нигде не пришли к власти, хотя в некоторых случаях можно говорить о близости к ней ряда ведущих политических лидеров (Мартин Лютер Кинг, Уго Чавес, Рафаэль Корреа).

В целом можно сказать, что на сегодняшний день христианский социализм потерпел историческое поражение, если сравнивать его с социализмом марксистского типа, христианско-демократическими, «центристскими» и «правыми» идеологиями.

(Продолжение следует)

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления В.В. Аверьянова