Статьи

В 1716 году конкурент Банку Англии появился и во Франции, которая попыталась скопировать английский опыт, уступив после смерти Людовика XIV настойчивым предложениям также шотландца - Джона Ло (удивительная финансовая грамотность шотландцев была вызвана первоначальными контактами венецианцев именно с Шотландией как более слабой и потому доступной для влияния, чем Англия).

При создании и функционировании Banque generale (с 1718 года он был превращен в королевский Banque royale, а Ло стал Министром финансов) английский опыт копировали почти во всем до деталей, но с лета 1719 по февраль 1720 года шло раздувание спекулятивного пузыря Индийской компании (как и в случае с Компанией южных морей, переоценка возможностей вылилась в искусственное повышение курса акций для построения финансовой пирамиды).

После ее банкротства оказалось, что значительная часть банкнот Banque royale была обеспечена ее акциями. Паника, вызванная крахом компании, привела к их массовому предъявлению к оплате.

Запрет иметь на руках более 500 ливров золотом и серебром, а затем и полный запрет обращения золотой и серебряной монеты (для ее притока в Banque royale) не спасли положение, и попытка создать второй в истории центральный банк с превращением госдолга в инструмент развития была сорвана и заняла место в истории мошенничеств.

Возможно, английские спецслужбы и финансисты содействовали такому развитию событий. Так или иначе, английская пирамида государственного долга осталась единственной в Европе. Банк Англии не пытался использовать для обеспечения своих обязательств спекулятивные операции, ограничиваясь налоговой базой правительства, и эта консервативная по тем временам политика обеспечила ему успех.

Банкротство Компании Южных морей, вызвав общенациональную панику, не только подвергло Банк Англии натиску со стороны вкладчиков, но и обеспечило ему еще одну монополию, подтверждающую его исключительное положение в государстве: право приостанавливать платежи монетами, то есть, по сути, приостанавливать исполнение своих обязательств золотом и серебром (на фоне французского запрета хождения золотой и серебряной монеты это выглядело безобидно).

Данное право свидетельствовало, что управление госдолгом есть важнейшая государственная функция, ради обеспечения которой можно пренебрегать интересами обычных, не связанных с управлением государством субъектов экономики и в целом обычным правом.

Почему же государственный долг оказался так важен? Для понимания этого рассмотрим финансовую систему, созданную в конце XVII века Ньютоном и ставшую важнейшим фактором британской мощи.

Эффект от ее функционирования наиболее ярко описал один из основателей геополитики контр-адмирал Мэхэн: «Хотя мы вышли из тяжелой войны в 1697 году обремененными долгом, слишком значительным для погашения его в течение кратковременного мира, мы… уже около 1706 года, вместо того, чтобы видеть флот Франции у наших берегов, ежегодно посылали сами сильный флот для наступательных действий против неприятельского».

Исаак Ньютон как подлинный отец Британской империи

Как было отмечено, создание частного Банка Англии, монополизировавшего операции с госдолгом, на первых порах усугубило проблемы денежного обращения.

Помимо временной утраты контроля за госдолгом, вызванным его переходом в частные руки, либерализация и общее ослабление власти после Славной революции способствовали усилению порчи монеты (не говоря о также процветавшем банальном фальшивомонетничестве), что стало самостоятельной причиной финансового кризиса.

Основой денежного обращения того времени был серебряный шиллинг крайне низкого качества чеканки. Отсутствие ребристого ободка (реверса) делало массовой практику срезания части монет с последующей ее переплавкой. Это каралось виселицей, но режим был слишком слаб, чтобы выявлять и наказывать массовое вредительство.

Борясь с этой практикой, английское правительство еще в 1662 году начало чеканить высококачественные полновесные монеты, в том числе с надписью на ребре, что не позволяло обрезать их, - но последних в силу сложности производства было немного, и из-за невозможности обрезки, что гарантировало полноценность, их либо сразу прятали, как сокровища, выводя тем самым из обращения, либо переплавляли в серебряные слитки и вывозили в Европу (так как из-за постоянной порчи монеты серебро в качестве товара было дороже, чем в качестве английских монет).

В результате в обращении оставались лишь обрезанные монеты все более низкого качества, что создавало реальную угрозу коллапса торговли и производства. Падение качества денег стало одной из причин начавшихся в 1694-1695 годах массовых банкротств.

По оценке Ньютона, около 12% серебряных денег в обращении было фальшивыми, а у оставшихся было срезано около 48% их общего веса. Страна с разрушенным денежным обращением вела войну с Францией; казавшаяся реальной перспектива возвращения Якова II вызывала всеобщий ужас.

Для спасения Англии надо было оздоровить денежное обращение, и за решение этой задачи взялись четыре человека, сочетание которых демонстрирует уникальность английской политической культуры: ученик Ньютона Чарльз Монтегю, внесший билль о создании Банка Англии и назначенный после этого канцлером казначейства;

Джон Сомерс – глава партии вигов, с 1697 года – лорд-канцлер Англии; Джон Локк – врач, философ, теоретик парламентаризма, с 1696 года - комиссар по делам торговли и колоний; Исаак Ньютон – автор великих «Математических начал натурфилософии».

С первыми двумя все ясно, но как оказались среди денежных реформаторов философ и ученый? Почему правительство Англии специально обратилось за советом об оздоровлении денежного обращения к никак не связанному с ним ранее Исааку Ньютону?

Причина – необычное для нас, исключительное положение науки в тогдашнем английском обществе. Страшные и длительные социальные катаклизмы, особенно эпоха Реставрации, безнадежно скомпрометировали все его институты.

И королевская власть, и церкви (и англиканская, и протестантская, и католическая), и аристократия, и суды, и парламент, и купцы, и юристы, и банкиры многократно публично и откровенно лгали, предавали и совершали все иные неблаговидные действия, какие только можно представить, - и потому не годились на роль арбитра в столкновениях интересов внутри общества.

В результате таким арбитром стали ученые как сословие, сочетающее интеллект с определенной независимостью, вызванной оторванностью от политической и хозяйственной жизни.

К моменту обострения денежного кризиса авторитет 52-летнего Ньютона был исключительно высок: он являлся самым уважаемым и известным из ученых тогдашнего мира.

Ключевая проблема была проста: кто должен платить за замену порченой монеты на полновесную? В прошлую перечеканку XVI века казна брала на себя расходы по перечеканке монет, но сами они менялись по весу – по реальной стоимости сданного серебра.

Это обернулось разорением населения: после обмена человек получал в 1,5-2 раза меньше, чем сдавал, - а долги и налоги оставались прежними. В результате обобранное население с удвоенной энергией бросилось портить монету.

Революционное решение Ньютона заключалось в оплате перечеканки правительством: деньги менялись по номиналу, и даже обрезанные до половины шиллинги менялись на полновесную новую монету один к одному, - и уже в конце 1695 года парламент принял закон, потребовавший в течение месяца сдать в казну всю имевшуюся старую (до 1662 года выпуска) наличность – монеты ручной чеканки.

Обмен обошелся в 2,7 млн. фунтов стерлингов – почти полтора годовых доходов казны, основную часть которых пришлось одалживать у английских и голландских банкиров и купцов, заинтересованных в стабильности фунта стерлингов.

Монтегю прославился прогрессивностью и гуманностью, отказавшись от восстановления налога на печные трубы в пользу введения налога на окна (бывшего тогда налогом на богатых). Ю.Л. Менцин отмечал:

«В 1992 году …Гайдар заявил, что компенсация обесцененных вкладов потребует суммы, равной доходу бюджета за 6 кварталов. Величина этой суммы произвела на депутатов огромное впечатление, но именно такую сумму в относительных масштабах государство выплатило англичанам в конце XVII века».

Логично, что автора идеи назначили ее исполнителем, - но обмен, едва начавшись, был сорван (что вынудило впервые в Европе выпустить в обращение кредитные билеты), так как Монетный двор оказался не в состоянии произвести нужное количество денег.

Это было невозможно в принципе, - но ситуацию качественно усугубило полное разложение руководства и работников. В Монетном дворе царили пьянство и воровство; нормой были дуэли, чеканы продавали фальшивомонетчикам.

Сразу после назначения хранителем Монетного двора Ньютон добился от парламента диктаторских прав, вплоть до создания своей тюрьмы и сыскной полиции (первой финансовой полиции Европы), а также статуса Главного обвинителя короны по финансовым преступлениям[2].

Ньютон вникал во все технологические и организационные тонкости производства. Совершенствование технологий, открытие 5 временных монетных дворов в других городах и строительство передвижных машин для чеканки денег позволило в кратчайшие сроки нарастить выпуск денег почти в 10 раз.

Английское государство достигло установленного Ньютоном уровня контроля и управляемости, по оценкам, лишь в середине XIX века! Его порядки были столь эффективны, что сохранились в Монетном дворе, по крайне мере, частично, на протяжении почти четверти тысячелетия.

Так, архивы, связанные с управлением Ньютоном Монетным двором, в 1936 году выставили было на аукцион в Лондоне, но тут же засекретили, так как их сведения о правилах Монетного двора могли помочь немецкой разведке.

Ньютон спас Англию менее чем за два года, ликвидировав катастрофический дефицит наличности уже к концу 1697[3]. Но созданный им лучший в мире Монетный двор стал не нужен: огромные (и крайне дорогостоящие) производственные мощности лишились загрузки.

Выходом стала чеканка серебряных монет для международных торговых компаний. Небольшие заказы такого рода Монетный двор выполнял и раньше, - но Ньютон, чтобы обеспечить «фронт работ», добился установления цены серебра почти на 10% ниже среднеевропейского уровня.

Сугубо конъюнктурная поначалу (по-видимому) политика, вызванная стремлением спасти кровью и потом налаженное производство (не говоря о головокружительных личных доходах), крайне удачно вписала Англию в мировое разделение труда. Уже в 1699 году это было осознано великим ученым и его учеником – канцлером казначейства Монтегю – и стало основой финансовой стратегии Англии.

В то время страны Востока торговали с Европой в основном за наличное серебро, бывшее (благодаря своей наибольшей распространенности из всех драгоценных металлов) главной мировой валютой.

Для прорыва на рынки Востока и закреплении на них, для установления контроля за торговыми путями надо было щедро платить серебром, и несколько компаний-монополистов, сосредоточивших ко времени Великой перечеканки в своих руках основную часть мирового торгового капитала, испытывали постоянную нужду в серебре, особенно высококачественной монете.

Монетный двор Ньютона, удовлетворяя их постоянную жажду (да еще и по льготной цене, и быстро, и в любых объемах), привязывал их к английской экономике. В обмен на поставку монет на льготных условиях эти компании стали предоставлять Англии льготные кредиты, обеспечившие быстрый рост ее хозяйства.

Аналогичный вывоз серебра в торговле с Востоком и ранее использовался Венецией, Антверпеном и Амстердамом, пусть и в сравнительно небольших масштабах.

Таким образом, Ньютон использовал старый опыт венецианских банкиров, перенесших свою активность через Голландию в Англию, в новых условиях: когда мощные торговые компании, наличие свободных капиталов в Европе и уникальный баланс сил в английской политике позволили ему превратить госдолг в мотор форсированного экономического развития.

Ньютон поставил на службу своей стране и ее комплексному преобразованию, включая создание емкого внутреннего рынка и необходимое для создания полноценного государства преодоление разрыва в уровне развития между центрами торговли и всей остальной страной (задача, решенная тогда только Англией, а во многих странах мира не решенная и по сей день!), энергию и мощь всего мирового торгового капитала.

Дешевый кредит, обеспечив беспрецедентную деловую активность, не только преобразовал страну, но и позволил собирать беспрецедентно высокие налоги – около 20% ВНП. (В других европейских странах предельным бременем, грозящим бунтом, считалось 10% ВНП; попытка достичь его стала в конце XVIII века роковой для Франции. Англия же без труда собирала почти ту же сумму налогов, что и Франция с в 2,5 раза большим населением).

За создание этого механизма, когда эффект преобразований Ньютона стал очевиден - в 1705 году, - за заслуги перед государством он был возведен в рыцарское достоинство.

Быстрый рост экономики позволил Банку Англии начать регулярный выпуск гособлигаций, по которым пунктуально выплачивались постоянные проценты (в среднем 5% годовых).

Спецификой стремительно растущего английского госдолга стало идеально точное обслуживание, - вероятно, вызванное тем, что король и верхи политической элиты как тайные совладельцы Банка Англии оказались на стороне кредитора, а не заемщика, которым являлся обладавший повседневной властью парламент.

Отказ короля от абсолютной политической власти (в результате Славной революции) сопровождался захватом им (при учреждении Банка Англии) части власти экономической – и, таким образом, «система сдержек и противовесов» в политике была дополнена созданием такой же системы в экономике.

Знать, уступив торгово-финансовому капиталу весомую часть политической власти, захватила в обмен часть власти экономической и вместо жесткого противостояния с капиталом слилась с ним в единый властно-хозяйственный механизм.

Это слияние было подготовлено внутренним демократизмом английской элиты и стало основой британской мощи: та энергия, которую другие нации растрачивали на внутреннюю борьбу за власть, англичане смогли направить вовне, на расширение своего влияния.

Точность и безусловность обслуживания английского госдолга перевела его в качественно новое состояние, при котором он стал самым надежным объектом вложения средств для капиталов всей Европы и тем самым для Англии - самостоятельным источником развития, влияния и богатства. Резко расширив бюджетные возможности Англии, он обеспечил ее подавляющую мощь.

Уже к середине XVIII века он достиг астрономических 140 млн. фунтов стерлингов и стал самым большим в мире, вызывая (как сейчас госдолг США) ужас публицистов (которые начали осознавать его значение лишь к концу века) и энтузиазм кредиторов.

Так, когда в 1782 году после поражения в войне с североамериканскими колониями Великобритания попросила у ведущих банкирских домов Европы займ в 3 млн. фунтов, ей немедленно предложили 5 млн..

Тогдашнее мировое разделение труда выглядело как извлечение странами Европы серебра из Нового света и обмен его на Востоке на разнообразные товары. Англия смогла занять уникальное положение объекта вложения всех свободных капиталов тогдашнего мира и получать практически неограниченный кредит.

Последний обеспечил ключевую роль в ее стремительном техническом перевооружении в ходе промышленной революции: паровые машины мог строить кто угодно, а вот средства на оборудование ими огромного числа фабрик были, как подчеркивал Ю.Л. Менцин, только у Англии.

Систематическая недооценка серебра по сравнению с золотом (для стимулирования торговли с Востоком, требовавшим серебро) вела к ввозу в Англию золота и вывозу серебра. В результате английский фунт стерлингов стал первой валютой новой Европы, основанной на золотом стандарте, - и затем увлек за собой весь мир.

Будущее этой системы, как и в целом Великобритании, было отнюдь не безоблачным.

Достаточно вспомнить потерю североамериканских колоний: проживший в Лондоне почти 17 лет Бенджамин Франклин[4], отстаивая их интересы и протестуя против чрезмерного налогообложения, имел несчастье объяснить представителям Банка Англии их расцвет использованием собственной валюты – «колониальных расписок», - выпускаемых в строгом соответствии с потребностями торговли и промышленности.

В результате в 1764 году парламент Великобритании запретил колониям выпуск своих денег и обязал выплачивать налоги только золотыми и серебряными монетами. Франклин писал: «Всего за один год экономические условия ухудшились настолько, что эра процветания закончилась.

Наступила такая депрессия, что улицы городов заполнились безработными». К 1775 году британская система налогообложения полностью обескровила колонии, изъяв из них все золотые и серебряные монеты и поставив их перед выбором между гибелью и восстанием; это привело к возникновению США.

С 1797 года под воздействием войны с Францией, в которой Англии очень быстро пришлось противостоять Наполеону в одиночку, был введен обесценивающийся бумажноденежный стандарт, сохранившийся до 1821 года.

Но, несмотря на эти и другие кризисы, во многом созданная Ньютоном пирамида госдолга Англии, наряду с симбиозом аристократии и предпринимателей обеспечивающая ее могущество и опиравшаяся на него, продолжала эффективно функционировать и рухнула лишь в ХХ веке – вместе с Британской империей.

Вероятно, подобные общественные организмы, опирающиеся на общность интересов влиятельных элементов общества, госдолг как инструмент привлечения свободных капиталов всего мира, а также науку и разведку, обеспечивающие разумность управления, могут погибать лишь по внешним причинам, под ударами более эффективных и мощных конкурентов.

***

В последней трети XIX века немцы, соревнуясь с Великобританией и отстаивая свои интересы в противостоянии обслуживающему ее нужды либерализму, создали науку, в том числе об обществе, как фактор национальной конкурентоспособности.

Однако англичане прошли этот путь раньше – еще в конце XVII века, что и стало одним из факторов британского превосходства и сохранения британской конкурентоспособности, далеко пережившей Британскую империю и вплоть до наших дней оказывающей огромное влияние на всю глобальную политику и экономику.

Это нужно учитывать при всяком взаимодействии с Англией, но главное – ее социальные достижения нужно заимствовать в максимально возможной степени.

Частные школы: основы социальной инженерии

Необходимое условие жизнеспособности любого организма — воспроизводимость, способность продолжать себя в следующих поколениях. Cоциальный организм обеспечивает это условие воспитанием своих членов и подготовкой управленческих кадров (невнимание к формированию последних означает быструю смерть, что показал, в частности, пример просуществовавшей лишь три поколения советской цивилизации).

Особенно высоки объективные требования к качеству госуправления (и, соответственно, к подготовке кадров для него) империй, объединяющих разнородные территории, по-разному откликающиеся на одни и те же управленческие импульсы.

Опираясь на богатый опыт религиозного образования, Британская империя решила эту задачу созданием специфической системы воспитания элиты, включающей в себя частные школы и университеты. Основанная на них подготовка имперских управленческих кадров стала важнейшим фактором британского превосходства над остальным миром и одним из высочайших достижений социальной инженерии Запада.

Ключом к этой системе стали частные школы-пансионы, куда сдавала своих детей английская элита и которые в конце XIX века, в период расцвета империи и максимального уровня её самодовольства, считались британцами "главным достижением империи и её фундаментом".

По сути, дети элиты в интересах империи изымались из семей и становились в них лишь гостями, приезжающими на каникулы. Это делалось без насилия, абсолютно добровольно — просто потому, что являлось категорическим условием сохранения их социального статуса.

В частных школах (как и в университетах) детям и студентам не давали знаний, имеющих практическое значение. Под видом бесконечной зубрёжки латыни и разнообразных схоластических предметов в них вырабатывалось автоматическое нерассуждающее послушание руководству, трудолюбие, упорство и дух соревнования.

Все признаки критического мышления беспощадно выжигались, равно как и чувствительность, способность к сопереживанию, гуманизм и другие качества, противопоказанные колониальным администраторам.

Об уровне психологического насилия, которым детей превращали в "эффективных менеджеров", свидетельствуют воспоминания второй жены Джорджа Оруэлла, Сони Браунелл: "Единственная цель — целиком и полностью властвовать над каждый вздохом и каждым помыслом…

Каждый ребёнок в отдельности должен быть управляем, все потаённые уголки детских душ надлежит найти и раскрыть; а для этого следует убивать в них в зародыше любую веру в то, что люди способны приходить на помощь друг другу…

Все, кто через эту школу прошёл, безошибочно распознают её друг в друге. Словно члены некоего тайного братства, они обнимают друг друга, забывают на миг зло, что им причинили, и осторожно, робкой лаской пытаются хоть немного успокоить свою боль" (из рецензии на книгу Роже Пейрефитта "Особенная дружба").

Несмотря на наличие неизбежного брака (о котором свидетельствует приведённая цитата, автор которой сохранила способность чувствовать), частные школы и, далее, элитные университеты представляли собой конвейер, обеспечивающий детям элиты ликвидацию эмоций, глубокую социализацию в своей среде, развитие административного интеллекта и укрепление физического здоровья.

С этого конвейера и по сей день сходят одинаковые энергичные молодые люди, свободные от содержательных знаний, но спаянные в единую касту и преисполненные единственными оставленными им чувствами — всепоглощающей преданности (термин "лояльность" непозволительно слаб) короне и друг другу, а также глубочайшего собственного превосходства по отношению ко всем остальным.

Элитное образование Британии обеспечивало создание и воспроизводство монолитного социального слоя, резко отделённого от остального общества и даже собственных семей.

Этот слой с пренебрежением и презрением относился ко всем управляемым, в том числе и согражданам: их интересы для него существовали лишь в той степени, в которой могли создавать ту или иную проблему для эгоистических интересов элиты или её представителей.

Разумеется, в частных школах для мальчиков были широко распространены гомосексуализм и педофилия: старейшая и наиболее уважаемая школа в конце концов была даже закрыта по этой причине — правда, уже в 70-е годы.

Помимо использования гомосексуальности как инструмента формирования обособленной от общества и жестокой элиты, важным было то, что до 1967 г. гомосексуализм в Британии считался уголовным преступлением.

Соответственно, элитарных носителей этой ориентации дополнительно сплачивало сознание общей преступности, страх перед наказанием и, главное, ощущение своей сверхчеловечности, то есть способности и права пренебрегать общепринятыми нормами, включая мораль и закон.

Непосредственной причиной деградации и исторического поражения Британской империи стала, скорее всего, деградация управляющего слоя из-за пренебрежения системы образования содержательными знаниями, что по мере усложнения технологий создало перманентный конфликт между специалистами и управленцами, подобный наблюдавшемуся в Советском Союзе.

Doublespeak: больше, чем лицемерие

В художественном фильме о Чаке (1787—1828 гг.), создателе зулусской государственности, с которой Англия ничего не могла поделать и которая представляла собой огромную потенциальную угрозу её колониям, один из его героев, английский колониальный администратор, мотивировал уверенность в уничтожении зулусского государства, несмотря на скудость тогдашних английских ресурсов, тем, что "за нашей спиной двести лет doublespeak".

"Двоеречие" (из которого потом выросло оруэлловское "двоемыслие") — один из фундаментальных факторов британского превосходства над остальным, неанглосаксонским миром. Оно не имеет отношения к "демагогии", как обычно переводят это слово, и значительно глубже и объёмней традиционного "лицемерия".

"Doublespeak" подразумевает одновременное нахождение пользующегося им субъекта в принципиально разных ценностных измерениях: с одной стороны, приспособление к собеседнику, следование его логике, системе ценностей и интересам, а с другой — осознание притом себя представителем интересов империи и своих собственных, с манипулированием собеседником ради них.

Этот принцип позволяет сознательно и успешно лгать в соответствии с принципом "правдивого мошенника", будучи абсолютно уверенным в правдивости, то есть целесообразности своих слов.

Подмена истины целесообразностью восходит к иезуитам, но именно английская элита сумела поднять её до уровня культурной и юридической нормы: "правда" для неё (и для наследовавшей ей в этом американской элиты) означает не "реальное, объективное положение дел", а "то, что выгодно мне и ложность чего не доказана английским (или американским) судом", — и глубоко переживается на личностном уровне именно в этом качестве.

Поэтому разоблачение прямой лжи представителя английской элиты (и в целом носителя англосаксонской управленческой культуры), как правило, не вызывает у него ничего, кроме искреннего негодования, так как с точки зрения doublespeak является наглой манипуляцией, подменяющей священные и основополагающие интересы сверхчеловека (каким он себя ощущает и сознаёт, отказываясь признавать это из-за скомпрометированности термина Гитлером) не имеющей непосредственного значения для него реальностью.

На личностном уровне doublespeak представляется результатом частного школьного воспитания, приучающего постоянно совмещать жёсткий мир формально однозначных официальных норм с инициативной реализацией собственных интересов: от карьерных и учебных до ещё не до конца выжженного естественного детского стремления к шалости.

Органическая естественность корыстной лжи джентльмена всем, стоящим ниже него по классово-сословной лестнице (и тем более иностранцам), составляющая практическую сторону феномена "doublespeak", естественно дополняется принципиальной невозможностью лгать равному себе и тем более стоящему выше него по этой лестнице: иначе основанное на данном принципе общество просто не могло бы существовать.

Таким образом, doublespeak является мощным фактором не только повышения конкурентоспособности общества, но и сплачивания его элиты, что повышает его стабильность.

В последней трети XIX века немцы, соревнуясь с Великобританией и отстаивая свои интересы в противостоянии обслуживающему её нужды либерализму, создали науку, в том числе об обществе, как фактор национальной конкурентоспособности.

Но англичане прошли этот путь раньше, ещё в конце XVII века, что и стало одним из факторов британского превосходства и британской конкурентоспособности, далеко пережившей Британскую империю и по наши дни оказывающей огромное влияние на глобальную политику и экономику.

Развитие банкирских домов, перешедших из Венеции в Англию и на рубеже XIX и ХХ веков вступивших в союз с молодым американским капиталом, привело с началом глобализации к возникновению качественно нового субъекта мировой истории — глобального управляющего класса.

Примечание:

Из книги «Человечество за порогом: Тёмные века или новый коммунизм?»

[1] Таким образом, сетования некоторых отечественных жуликов, уличенных в «нулевые» годы в многократном завышении рыночной стоимости активов, вносимых ими в капитал организаций (для последующего получения кредитов под их залог), на то, что «а вот в Англии в капитал госбанка вообще внесли дрова полутысячелетней давности, и ничего», как ни парадоксально, имеют отношение к реальности.

[2] Существенно, что 16 июня 1696 года приказ лорда Казначейства дал Ньютону право получать сверх жалованья (как и директору Монетного двора) определенный процент с каждой отчеканенной монеты, - хотя, конечно, его рвение в ходе перечеканки и последующей денежной экспансии определялось далеко не только этой причиной.

[3] К 1700 году (когда в обращении практически не осталось старых монет), за 4 года под руководством Ньютона было отчеканено монет более чем на 5,1 млн. фунтов стерлингов – в полтора раза больше, чем за предшествующие 35 лет с начала машинной чеканки в 1662 году (3,3 млн. фунтов). Из оборота было изъято около 95% бракованной серебряной наличности.

[4] В 1724-1726 годах работал и учился в типографиях Лондона, в 1757-1770 годах представлял интересы сначала Пенсильвании, а потом еще трех североамериканских колоний в Британии.

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления М.Г. Делягина