Статьи

Лишь при прочной связи духовного и мирского, веры и культуры можно успешно двигаться вперёд

Известие о возвращении Церкви петербургского Исаакиевского собора вызвало необычайный резонанс. Новость активно обсуждается. И это значит, что вопрос переходит на более высокий уровень – не городского, а федерального значения.

Что касается истории вопроса, здесь всё более или менее ясно. Санкт-Петербургская епархия в 2015 году обратилась к правительству города с просьбой передать ей Исаакиевский собор. Наконец было принято решение на уровне правительства. Существовал ли разброс мнений? Да, конечно. Людям неверующим, особенно чиновникам, порой нелегко преодолеть инерцию исторических стереотипов.

С одной стороны, они готовы признать дискриминацию верующих пережитком прошлого. С другой – не всегда готовы осознать, что восстановление справедливости в отношении Церкви означает и признание её как действующего социального субъекта. И тогда уже нужно говорить об историческом праве. Ошибки прошлого невозможно исправлять наполовину.

Рискну предположить, что дело не только в шаблонах чиновничьего мышления, но и в отношении к культуре, которое у нас пока ещё несколько фрагментарно. Это следствие многократных разрывов традиции, которые мы, русские, переживали и за последний век.

Сегодня мы эти разрывы преодолеваем, нащупываем общие сакральные точки. И очень важная роль в решении задачи принадлежит Церкви. Ведь она, как известно, – единственный общественный институт, устоявший на протяжении трёх эпох, переживший и дореволюционную, и советскую Россию.

Почему к возвращению Исаакия приковано общественное внимание? Собор – важная точка нашей российской сакральной географии. В любом городе существует сакральный центр. И, между прочим, это далеко не всегда самое большое и красивое здание или сооружение. Основной критерий другой: суть в народном признании этого места.

Исаакий, вне сомнения, признан петербуржцами в этом качестве – именно здесь его подлинное величие, а не в ошеломляющих, действительно ошеломляющих архитектурных решениях. Область духа выражается и в культурных формах, с этим не поспоришь, но сама по себе она намного выше.

Именно поэтому разговоры о том, сколько, например, стоят реставрация и поддержание Исаакия в требуемом состоянии – в данный момент совершенно неуместны. Они ведут в тупик и заслоняют главную проблему – возвращение к естественному состоянию национальной традиции. Это то необходимое условие, без которого невозможно дальнейшее культурное строительство.

Наиболее крупные и известные храмы охотно посещают туристы. Их, как правило, интересует всё сразу: и особенности службы, и архитектурные решения, внешняя и внутренняя отделка. Главный плюс, что гости из разных стран узнают много нового о красоте православия и русской культуры, которые нераздельны. Но при посещении храма туристы, как правило, чувствуют, что это в первую очередь религиозный объект, и они здесь гости.

И лишь в связи с этим храм ещё и объект культурно-исто­рический. Наиболее образованные из них прекрасно понимают, что при этом их интерес удовлетворяется в большей степени, чем если бы объект был просто «залакирован» в качестве городского экспоната.

Умного, вдумчивого человека интересует аутентичный срез культуры, то есть живая жизнь, в том числе жизнь религиозная. А это возможно лишь тогда, когда храм находится «у себя дома», то есть принадлежит Церкви.

Совсем иная ситуация возникает, когда исторический статус-кво не восстановлен. Как правило, в этих случаях мы наблюдаем сознательную десакрализацию культурных локусов, непосредственно связанных с русским православием. Так, например, сегодня обстоит дело с Соловецким архипелагом, возвращение которого в исконное состояние искусно заматывается представителями модерна уже несколько лет.

Такая участь могла ждать и Исаакий, где любители перформансов, чтобы обозначить необходимый им, хотя и мнимый разрыв между наукой и православной культурой, повесили маятник Фуко. Это был только первый шаг к переписыванию под себя культурного текста Исаакия. Теперь такой опасности нет. Церковь, насколько это возможно, спасает свои храмы. Сегодня это, слава Богу, проще, чем в советское время.

И хотя попытки секулярной модернизации религиозного пространства и православной традиции постоянно предпринимаются (в литературе, кинематографе, музейном деле и т. д,), мы уже выработали к ним иммунитет.

Поэтому некорректна и даже кощунственна постановка вопроса, которая противопоставляет интересы туристов и прихожан и объясняет это проблемами финансирования. Вопрос о возвращении храмов и о том, как расширить их возможности по привлечению туристов, как выстроить бюджет – это два разных вопроса. Решать необходимо и тот и другой. Но что точно невозможно, так это решить один вопрос за счёт другого.

С 1991 года в России идёт возвращение Церкви уцелевших храмов. В первое время процесс продвигался с огромными трудностями: нам, православной общественности, приходилось преодолевать инерцию бюрократического аппарата.

Потом «в верхах» пришло осознание важности происходящего. Возвращение старых храмов, строительство новых – всё это происходило в рамках исторической сатисфакции, было восстановлением справедливости. Но сегодня мы подошли к завершению данного периода нашей жизни. Исаакий служит своеобразной вехой.

Что происходит, какая такая смена времён? Это очень важная тема.

25 лет, четверть века, мы решали вопросы своего прошлого. Это был ретроспективный взгляд на самих себя, со своими плюсами и минусами. Теперь мы на переломе – прожили эту эпоху и переступаем невидимую границу.

Возвращение Исаакиевского собора, как и недавняя установка в Москве памятника князю Владимиру – символы перехода в будущее. Эти события крепко связаны, их перекличка играет огромную роль и в историческом диалоге двух столиц. Немного позднее это двойное событие будет по-настоящему осознано русским народом.

Князь Владимир не только крупнейший в истории Руси-России религиозный подвижник, но и государственный деятель, открыватель великой византийской культуры. У него тройная миссия, хотя какая из трёх сторон главная, вполне очевидно. Такая же зависимость просматривается и в истории Исаакиевского собора.

Это объект религиозный, но также культурный и исторический: недаром расположен рядом с Синодом и Сенатом. Это символично, это часть российской государственности и русской традиции.

Вот эта неразрывная связь духовного и мирского, веры и культуры есть то, что мы теперь осознаём и без чего не можем успешно двигаться вперёд.

Ещё недавно мы решали проблемы нашего прошлого, а теперь мы решаем проблемы строительства общего национального будущего. И возвращение Исаакия задаёт ту веху, с которой мы начинаем христианизацию социокультурного ландшафта.

Кто-то из историков сказал: «Храм – это Библия в камне». Очень верно. Ансамбль религиозных смыслов скрывается за ансамблем архитектурным. Культурные связи между одним и другим позволяют воспринимать храм и как образ всей национальной традиции. Почему?

Потому что только в общем культурном пространстве возможно исполнение евангельских заповедей. Где нет «ближнего», не может быть и любви к нему, а без любви вера мертва. Но чтобы любить ближнего, надо понимать его – его боль, надежды, ожидания.

И уровень такого понимания есть важнейший коммуникативный слой культуры, он отражён в её символах, среди которых символы религиозные играют важнейшую роль. За этим слоем идёт другой, на котором уже наблюдается культурное и идейное много­образие.

В богословской традиции этот принцип единства, континуальности имеет собственное отражение. Его имеют в виду, когда говорят о «литургичности» всей жизни христианина, а не только его участия в храмовой литургии и причащении Святых Даров.

Вот почему граница между секулярным и религиозным в культуре в действительности очень условна. И вот почему любое культурное строительство невозможно без возвращения религии и Церкви на их историческое место. Вопрос о судьбе храмов здесь, конечно, первостепенен.

Церковь – единственный институт, переживший все катаклизмы и революции, но удержавшийся на плаву во время исторического шторма. Она – посредник между эпохами. И сего­дня Церковь вновь обретает свои социальные функции, восстанавливает распавшуюся связь времён, соединяет края разрывов и разломов, которых так много.

Именно этим вызвано упорное противодействие Церкви со стороны воинствующих модернистов, призывающих её раствориться в стихии теснящих друг друга секулярных трендов.

Но, несмотря ни на что, Церковь социализируется, не желая существовать в гетто, границы которого были очерчены для неё советским и постсоветским модерном.

Это очень важный по­ворот.