Авторизация


На главнуюКарта сайтаДобавить в избранноеОбратная связьФотоВидеоАрхив  

Портрет Президента США (1933-1945) Франклина Делано Рузвельта (фрагмент)
Источник: Яндекс картинки
10:37 / 07.07.2020

Коронавирус: его цель, авторы и хозяева. Часть VIII (2)
Два срока, после которых лидер должен уйти, изобретены американской элитой, американским господствующим классом.. Эта элита или этот класс до смерти испугались третьего срока Рузвельта. А испугались они того, что Рузвельт вместе с избравшими его народными массами, с американским большинством, оказались сильнее элиты и начали посягать на ее интересы

Судьба подарила мне возможность неоднократных откровенных бесед со многими интересными людьми, явным или неявным образом влиявшими на происходящее.

Одним из таких людей был выдающийся израильский разведчик Рафи Эйтан. Он был знаменит тем, что выкрал из Латинской Америки нациста Эйхмана и привез его в Израиль, где Эйхмана и повесили.

А еще Эйтан был знаменит тем, что создал свою агентуру в США. И его агент, аналитик военно-морской разведки Джонатан Поллард, был осужден в США за шпионаж в пользу Израиля и просидел в американской тюрьме 18 лет.

Рафи Эйтан стал фактически персоной нон грата в Соединенных Штатах. И одновременно одним из ближайших друзей и деловых партнеров Фиделя Кастро.

Рафи Эйтан поделился со мной однажды своими незамысловатыми, но очень важными соображениями по поводу имперскости. «Вот смотри, — сказал он мне, — какой-нибудь американский цэрэушник приезжает в Латинскую Америку на пару лет. Потом перекочевывает на Ближний Восток. Потом еще куда-нибудь. И нигде не задерживается.

А если задерживается, то рассматривает это как огромную неудачу. А англичанин как сядет на стул в своем кабинете, находящемся в какой-то стране, так с этого стула и не встанет, пока его зад и стул не приобретут одну и ту же форму. И он не будет переживать по поводу того, что торчит на одном месте десятилетиями».

Сообщив мне об этом, Рафи сделал глубокую паузу, а потом сказал: «Империя — это когда хотят знать».

Имперская душа сохранена в определенных частях нашего ужасно сильно поврежденного общества до тех пор, пока хотят знать. И ведь хотят!

Никто в мире не может понять, зачем русским людям, далеким от элитарности, нужно знать нечто по поводу мирового процесса и расклада мировых сил. Мой ответ на это таков: «Им нужно это знать, потому что имперскость не вырвана из душ до конца, ее не удалось вырвать с корнем. А имперскость — это и есть желание знать».

Я раз за разом делаю ставку на это, потому что больше-то делать ставку не на что. И раз за разом убеждаюсь, что запрос на так называемое бесполезное знание (бесполезное с прагматической точки зрения) существует.

Он не так велик, как мог бы быть, если бы наше общество не было чудовищно повреждено. Но он не убит полностью. И не превращен в прерогативу совсем уж микроскопических сообществ.

Такой запрос на имперское знание для меня крайне ценен и по сути является, повторю еще раз, единственной надеждой на возможность как-то выбраться из того капкана, в который попал народ в перестроечную и постперестроечную эпоху.

Если рассматривать распад Советского Союза и крах советского общества как результат победы противника в холодной войне, то ситуация, оформленная этой победой, не может не расцениваться как мягкое порабощение побежденного.

Для того, чтобы преодолеть подобную ситуацию, необходим союз настоящей — не побоюсь этого слова — имперской интеллигенции и того народного большинства, с обсуждения которого я начал эту передачу.

Ни само это народное большинство, ни сама эта интеллигенция, взятые в отдельности, порабощению сопротивляться не могут. Важно, каковы будут настроения в народном большинстве, недораздавленном поражением в холодной войне.

Еще важнее, сформируется ли позитивная имперская интеллигенция. Но важнее всего — связь двух этих слагаемых. Вся моя надежда на то, что эта связь возможна. Возможность этой связи — вот мой символ веры, от которого я никогда не откажусь.

В силу этого я, с горечью наблюдая за очень ошибочными действиями власти и во время коронавируса, и при голосовании за поправки к Конституции, тем не менее расцениваю внесение этих поправок вовсе не как властный триумф, а как триумф народного здравого смысла, который власть не смогла до конца исказить даже своими, мягко говоря, крайне бестолковыми и очень неэффективными действиями.

Такова моя абсолютно искренняя оценка произошедшего. Она не имеет никакого отношения ни к провластно-охранительному экстазу триумфаторскому, ни к бессмысленному либеральному скепсису. Я с горечью лицезрю и этот экстаз по поводу коронавирусной «мудрости», и некий административно-пиаровский экстаз по поводу голосования.

Но при этом я считаю, что государство принадлежит не Путину, Мишустину, Собянину и другим. А всем гражданам России. Что именно им без этого государства — хана. Что элита-то еще попытается куда-то убежать (не факт, что сумеет). А рядовые граждане России, потеряв государство, вкусят от полноценного геноцида.

В том числе и потому, что Россия слишком долго выпендривалась, «ставила из себя», пылала исторической страстью. И именно ей слабости в особой степени не простят. Я это знаю наверняка.

Поправки в Конституцию по преимуществу нацелены на укрепление государства и его отдаление от Запада. А приближение России к Западу для государства абсолютно губительно. Ну так и пусть государство укрепляется, а дистанция нарастает.

Если сокращение дистанции губительно, то наращивание — спасительно. Другое дело, еще раз скажу, что если ограничиться юридическими и риторическими, и пиаровскими жестами, то это кончится плохо. Так это значит, что не надо этим ограничиваться.

Что касается обнуления сроков, то я к этим обязательным двум срокам с очень давних пор отношусь с предельным недоумением. Вот честно говорю. Я не понимаю, почему, когда лидера избирают на два срока, то это демократия.

Демократия — это когда за лидера голосует большинство. На основе свободного волеизъявления. Без подтасовок, манипуляций и прочего.

Предположим, что у лидера рейтинг 80%. На сегодня это, увы, абстрактный пример. Но предположим, что это так. И вот он отработал два срока, после чего должен уйти. А с ним связаны все общественные надежды. Почему он должен уйти? Кому это нужно? При чем тут демократия?

Эти два срока, после которых лидер должен уйти, изобретены американской элитой, американским господствующим классом в связи с одним-единственным обстоятельством — эта элита или этот класс до смерти испугались третьего срока Рузвельта.

А испугались они того, что Рузвельт вместе с избравшими его народными массами, с американским большинством, оказались сильнее элиты и начали посягать на ее интересы. Вот тут-то и убили Рузвельта, и заорали с особой истовостью о том, что два срока — это священная корова, на которую нельзя посягать.

Я уже говорил, и повторю еще раз: по поводу того, что убили Рузвельта, в моем присутствии (я был очень смекалистым подростком) говорили замечательные американисты, входившие в элиту советской американистики, и пившие коньяк «Двин» вместе с моим отцом.

Итак, американцы, американская элита, американский правящий класс убили Рузвельта, потому-то он на многое замахнулся, и тут же начали орать, что два срока — это священная корова, на которую нельзя посягать.

И с тех пор орут, не переставая. Причем с такой силой, что люди уже начинают верить в то, что демократия равна принципу двух сроков, являющихся неотменяемой характеристикой демократичности и легитимности вообще.

Неотменяемой?

Простите, либерально-демократическая партия Японии правила десятилетиями, да и сейчас отнюдь не перестала рулить процессом. Почему этот вид несменяемости никого не тревожил? Да и вообще, возможно ли существование крупного государства при условии, что стратегическое содержание власти будет меняться раз в восемь лет вместе с приходом нового лидера?

Да-да, это возможно, но только в одном случае — если стратегическое содержание власти будет крайне мало связано со сменой лидерства. Если эта смена лидерства будет развлечением, а стратегическая игра будет вестись ниже или сбоку, или в тени и на несменяемом уровне.

Так эта игра и ведется, и осуществляется так или иначе оформленным ядром господствующего политического класса. Подчеркиваю — не самим политическим классом, а так или иначе оформленным ядром этого класса.

Возможность избирать власть весьма существенна, но именно в плане окорота этого ядра. И если бы в Конституции было сказано, что избирать власть нельзя, то я прервал бы свое, видимо, многими замеченное молчание (потому что мне не хотелось случайно слиться в экстазе, который я не разделяю).

Я бы прервал это молчание и высказался. Так же, как я высказывался по многим другим поводам. Но поправки никак не мешают избранию народом той власти, которая его устраивает. Если Путин не устраивает народ, если он потерял общественную поддержку, то его можно переизбрать и тогда, когда он выдвинется на третий срок.

Все дело в общественной поддержке, в доверии — сохранено оно или нет. Если сохранено, почему бы ему не избраться? А если потеряно, так он и не изберется.

Подтасовки, видите ли, помешают его сместить. И чем дольше он сидит у власти, тем аппарат крепче и изворотливее. А значит, и скинуть власть с помощью выборов все труднее…

Во-первых, исторические примеры говорят о другом. Вы латиноамериканцам это расскажите.

Во-вторых, это же можно и к парламенту отнести. Он тоже, долго пребывая у власти, укрепляется в аппаратном и иных смыслах. «Долой японский долгий парламент! Долой другие парламенты! Все должно меняться раз в три месяца».

В-третьих, кто-то должен играть вдолгую. В противном случае, действительно, надо избирать новых лидеров и новые парламенты каждые три месяца или каждые полгода. И кто же этот «играющий вдолгую»?

Я говорил и повторю еще раз, что в политологии такую силу, играющую вдолгую, именуют ядром господствующего класса. Оно-то и препятствует многократным переизбраниям лидеров, потому что ему нужна анонимная долгоиграющая власть.

Как справедливо говорят сегодня, политиков мы хоть избираем, а вот этого Гейтса — нет. А делает он, что хочет.

Хотите сменить власть — надо не ахать и охать по поводу двух сроков, а лучше контролировать процессы на избиркомах. А если кишка тонка, то никакая сменяемость не изменит сущности дела. Потому что придется выбирать между харизматическими фигурами и политической тусовкой, полностью управляемой олигархией.

Это касается и президентских выборов, и выборов в Думу. В 2021 году Думу будут переизбирать. Я уже сформулировал свою позицию, суть которой заключается в том, что процессы не топчутся на месте, а имеют очевидную направленность (пока что еще ту самую, про которую говорят «ни шатко ни валко»).

И что этого достаточно для того, чтобы привести к результату, который уж никак нельзя будет назвать триумфальным. Да и называть его таковым будет некому.

Вот что, по моему мнению, должно находиться сейчас в эпицентре политического осмысления. Это — а не перебранка по поводу триумфов и подтасовок. Кстати, те, кто сейчас сетует на эти самые подтасовки, признают, что они максимум сдвинули бы результат 78% за и 22% против в сторону результата 65% за и 35% против, но и не более того.

А значит, сколько ни крути, большинство за эти поправки. Да потому, что они большинству лакомы. И этому большинству глубоко, повторю вам, наплевать на эти обнуления сроков, которые так пугают нашу прозападную интеллигенцию.

Опять-таки, я сказал, почему. Но сегодня это большинство находится здесь, а завтра оно будет находиться где-то еще. Сегодня оно ведет себя одним способом, завтра — другим. И есть определенная направленность.

Так что не про подтасовки и триумфы надо спорить, а улавливать тенденцию. И беспокоиться надо о том, чтобы к власти завтра (на волне справедливого недовольства очень и очень многим) не прорвались антигосударственные силы. А также прямые пособники Запада, призванные наращивать порабощенность страны.

А еще надо беспокоиться, если здравый смысл сохранен, о том, чтобы приводить содержание, то есть существование общества, элиты и так далее, в соответствие с новой формой, а не отрывать форму от содержания.

Скажут: «А вот вы тут сказали про пособников Запада. Так вот эти и есть пособники Запада, что показал коронавирус. А вдобавок еще и воры. И так далее». Давайте я несколько слов скажу про этих самых воров-то.

Страну сбросили в криминальный капитализм в 1993 году, поддержав курс Ельцина на «построение капитализма за пять лет». Причем в стране, советское прошлое которой определяло полное отсутствие некриминального первоначального накопления капитала.

Поддержав это, поддержали и другое — курс того же Ельцина на вхождение России в так называемое мировое, то есть западное сообщество. То есть на построение так называемого периферийного, неоколониального капитализма. Не только криминального, но и неоколониального капитализма третьего и четвертого мира.

Вот что лежало на весах на референдуме 1993 года. Вот что решалось тогда. И эти весы в определенную сторону склонил общественный выбор. В итоге страну сбросили и в регресс, и в так называемый криминальный элитогенез. И то, и другое длится десятилетиями.

Когда в таких условиях кто-то из элиты или ее обслуги начинает кричать про другого «вор, вор, вор!» и тыкать пальцем в зачастую далеко не выдуманные эксцессы, то это выглядит очень комично. Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.

Так же комично выглядят разговоры про российскую мафию. Десятилетиями говорю: у нас нет мафии. У нас есть новые формы социально-политической организации общества и элиты. Причем такие формы, что мафия отдыхает.

Я не спорю, в этом — наша очень горькая специфика. Но с каждым десятилетием я все более убеждаюсь в том, что противопоставлять нашу «воровскую пагубность» западному «правильному устройству» уже нельзя. Что сегодня это очень наивно.

Знакомые мне западные эксперты (тот же Стивен Коэн, например) прямо говорили о том, что Демократическая и Республиканская партии США поделили между собой глобальный рынок нелегальной торговли оружием.

И что неприятности того же Бута связаны не со спецификой его деятельности, а с тем, что определенные западные политики (называются конкретные имена) подрядили его для нелегальной продажи оружия на тех территориях, где они в силу своей партийной привязки не имеют права работать.

Они имели право на все эти — уж, конечно, ужасно не воровские — типы работы на Ближнем Востоке, а они сунулись в Африку. А туда они соваться не имели права. Потому что у них такая партийная привязка, что не имели права туда соваться. И это говорил Стивен Коэн. И не он один.

Десятилетиями специалисты, западные прежде всего, приводят доказательства тому, что такие-то элитные западные группы работают в связке с такими-то мафиями — вот эта группа с Коза Нострой, эта с Каморрой и так далее.

Роль японских якудза в управлении крупнейшими японскими корпорациями обсуждается весьма респектабельными специалистами, японскими прежде всего, но и не только, с начала 1950-х годов.

Можно было бы целый шкаф отвести, в котором бы размещалась респектабельная литература по этому поводу. Конфликты китайских триад и японских якудза обсуждаются столь же долго и на фактическом историческом материале.

Поэтому я позволю себе некое огрубленное, но отражающее действительность определение сути существующего у нас, да и не только у нас, состояния «элитного вещества». В таком грубом приближении, философском, политологическом и абсолютно не юридическом, можно сказать, что банды — это неотменяемая реальность нашего элитогенеза.

И что обсуждать надо не то, кто именно интегрирован в эти банды, а кто нет. Обсуждать надо то, каковы банды и чем они отличаются друг от друга. И кто во что именно интегрирован. Причем на каких основаниях, каким способом и так далее.

Давно пора прекратить позорные перестроечные вопли об очищении элиты. Эти вопли всегда были лживыми. Потому что очищаться хотели от тех, кто никакого отношения к криминальной грязи не имел. И таких было немало.

Специалисты, занимающиеся прикладной теорией элит, знают, что такие очистители от криминальной грязи, как Гдлян и Иванов, уничтожали представителей рашидовской группировки и связанных с ними цеховиков, ну уж никак не брезгуя помощью настоящих стопроцентных воров в законе.

И прекрасно понимая, что они осуществляют эти зачистки в интересах этих воров и их высоких комитетских покровителей.

Но, повторяю, в советской элите еще были совсем некриминальные люди. Как консервативные, так и либеральные. Возможно, такие люди есть и сейчас, но их намного меньше. И их позиции ослаблены до предела.

А значит, с поправкой на малые, хотя и существенные, величины, бандитизм — это наше элитное постсоветское «почти все».

Ну, а теперь главное.

Когда я говорю о «бандах» в кавычках и прочих, то имею в виду не нечто примитивное. Я не зря сказал, что «бандами» это можно назвать только в грубом приближении.

Те, в кого тычут пальцем и именуют бандитами в строгом смысле слова, те, кто выходит на стрелку, участвует в разборках и так далее, — это не ядро элиты, а вспомогательное существенное звено. Более мощное на самом деле, чем бюрократия, но менее мощное, чем то, что находится в настоящем ядре.

Настоящее же ядро сформировалось в результате борьбы наших спецслужб с правящей коммунистической партией. У которой в момент апогея этой борьбы тоже было рыльце в пушку. Но спецслужбы хотели освободиться от партии в силу ее неотменяемой причастности к определенной идеологии.

Спецслужбы же хотели не идеологической унылой однопартийности, которая связывала руки, ограничивала наживу, и мало ли еще что делала — защищала социальные низы в определенном смысле.

Спецслужбы хотели матричной многомерной спецуправляемости, именуемой демократией. То есть того, что партии будут разные, а привязка у них будет в равной степени спецслужбистская.

Скинув партию под лозунгами «Партия, дай порулить!», «Даешь рынок и демократию!», «Даешь свободную политическую конкуренцию!» и так далее, спецслужбы оседлали процесс.

Много раз подчеркивал, что когда я говорю «спецслужбы», то я не имею в виду каждого офицера или генерала, подчас рискующего жизнью и в какой-то мере удерживающего внутриполитическую стабильность и международный баланс сил. Я имею в виду некое ядро спецслужб, разделенное на несколько групп. Или «внутренних партий».

Недавно почил в бозе, пусть земля ему будет пухом, один из очень важных представителей одной из таких партий. Но партия-то осталась. Вот эти-то внутренние партии и рулят процессами как напрямую, так и через сугубо криминальные институты. А бюрократия на подхвате.

И когда определенные инструменты, используемые при разруливании, временно оказываются в тяжелом положении (один из таких инструментов опять оказался в таком положении), то это однозначно свидетельствует о конфликте между внутренними партиями.

Такой конфликт может состояться в Красноярске или Москве, а также в любой точке нашего многострадального Отечества. И его надо рассматривать просто как знак чего-то большего.

Я очень хорошо относился, например, к руководителю нашей внешней разведки Леониду Владимировичу Шебаршину. Я знал его по советскому периоду. Тогда он был просто тонким, порядочным насквозь и очень профессиональным человеком.

Причем нестандартно интеллигентным, что мне было тоже до крайности симпатично. Что произошло потом — не знаю. Хочу верить, что Леонид Владимирович таким оставался до своего смертного часа.

Но когда Леонид Владимирович вдруг сказал публично, что его этика — профессионализм, я был вынужден отреагировать. Потому что профессионализм спецслужбистов типа Шебаршина — этикой быть не может. Профессионализм этих людей заключается в том, чтобы убивать лучше нормальных бандитов, и их этому учат.

Вскрывать сейфы лучше нормальных домушников, их этому тоже учат. В том, чтобы использовать людские пороки — опять-таки более эффективно, чем обычные бандиты. И так далее. Поэтому от бандитов таких людей (я имею в виду не скучную бюрократию, а людей дела) отличает не профессионализм, а служение.

Пока есть служение, то есть высший смысл, без которого патриотизм — пустое слово, такие люди интегрированы в некую смыслодеятельную корпорацию.

А как только служение обрушивается, начинается регрессивный элитогенез, не зависящий в случае обрушения от ценностей каждого из этих конкретных людей и того, что они об этом думают. Он происходит как соединение химических веществ.

Его объективная основа, повторяю еще раз, в том, что если институты рушатся, неформальные связи только усиливаются. Должностная иерархия исчезает с обрушением институтов, а записные книжки остаются. И побратимство остается. Потому что опасность сближает. А люди, которых я обсуждаю, ну никак не лишены смелости и волевой хватки.

Ну, и что же порождается крушением институтов при сохранении неформальных связей? То самое, что мы имеем в ядре нынешней элиты. Эти самые внутренние партии.

Поскольку спецслужбисты неоднородны, то какая-то часть, лишившись служения, просто выпадает в осадок. И тоскует.

Какая-то часть начинает более или менее пассивным образом интегрироваться в новую жизнь, становясь, например, начальниками охраны или начальниками аналитических центров у тех, кто раньше был связан с ними агентурными связями.

А какая-то часть сплачивается более активно. И ждет, что будет дальше. Это ожидание не носит пассивного характера. Люди присматриваются, осторожно участвуют в игре, которую ведут оборзевшие так называемые «либеральные олигархи», в прошлом имевшие ту или иную агентурную привязку.

Эти олигархи в принципе к сплочению не способны. А команда в итоге кроет класс. То есть в итоге волевая, не боящаяся рисковать и не поддающаяся унынию часть спецслужбистского сообщества склеивается в определенные неформальные структуры.

И выметает поганой метлой этих самых эгоцентристов из либеральной олигархии. Вот в чем суть процесса.

Поначалу эта склейка происходит с ориентацией на тех, кто вел антисоветскую игру в советский период. А потом эти «динозавры» либо уходят из жизни (мир праху их), либо теряют прежнюю жизненную силу. И тогда их заменяют другие. Но суть не меняется.

В итоге формируется определенное ядро нашей постсоветской элиты. Поскольку прошлое всегда остается актуальным для подобного типа ядер, а новая жизнь тоже организуется вокруг определенных профессиональных матриц, то такое структурирование маркируется зыбкими — зыбкими, подчеркну еще раз — профессиональными разногласиями.

Иногда преодолеваемыми, иногда имеющими риторический характер, а иногда существенными. Но, повторяю, все это очень зыбко.

И единственное жесткое слагаемое формируемых клановых идентичностей так или иначе подверстано к вопросу о государственности. Мы можем обсуждать всё только в увязке с этим вопросом.

Конечно же, речь идет о прагматической государственности, лишенной сверхдержавных идеологических заморочек.

Конечно же, доминирует нежелание портить отношения с победителями в холодной войне.

Конечно же, очень хочется вписаться в западный мир на равных правах с другими государствами. Поди ж ты, плохо — оказаться на равных правах с Францией, Германией! И сформировать единую Европу при явном преобладании своего ядерного оружия. Да эти люди и их начальники всю позднесоветскую эпоху только об этом и мечтали! И потому и скидывали КПСС.

Кто-то хотел в Европу вцепиться посильнее, а кто-то считал допустимым создание единого атлантического пояса — войти в НАТО, обняться и с Европой, и с США. Ну сколько-то времени испытывать определенные неудобства, связанные с холодной войной.

А потом все утрясается и начинается разумная просвещенная жизнь. В которой еще ох как можно будет развернуться. Такова была мечта.

Кто хотел Европу, кто эту самую единую Атлантику…

Но по поводу того, что идеал — это вхождение в западный мир, такое, другое, этакое, но вхождение — по этому поводу, повторяю, в нынешней элите спора нет. Спор идет только по поводу того, можно ли пожертвовать государственностью ради такого вхождения.

Одна часть элиты говорит: «Хватит. Уже пожертвовали Советским Союзом и не получили обещанного. Больше ничем жертвовать не будем».

Другая часть говорит: «Можно пожертвовать и большим, лишь бы войти. А там разберемся».

И опять же, все это не носит такого жесткого, проартикулированного, можно сказать, кристаллического характера. Все это аморфно, зыбко, основано на перетеканиях, умолчаниях.

Вот в чем мы реально живем. И эта жизнь есть наказание за апрельский референдум 1993 года. Именно тогда некая поселившаяся внутри общества, а не элиты только порча толкнула это общество в определенную сторону.

Внутренне меняясь, что-то смутно осознавая, общество продолжает двигаться в ту же сторону на протяжении всех последовавших за тем апрелем десятилетий. И тут что 1990-е годы, что 2000-е, что 2010-е.

Двигаясь в эту сторону, общество слабеет и разрушается. Оно еще не умерло, но поскольку двигается в эту сторону, оно чудовищно повреждено. И либо данное повреждение будет вылечено, либо общество будет, двигаясь туда же, повреждаться все больше. И тогда оно будет добито до конца.

И никакие надувания государственных щек тут не помогут. Хотя они, конечно, нужны, хочется приветствовать их. Но только, повторяю, поможет не надувание, а реальное развертывание в направлении, которое сейчас, к сожалению, носит не столь реальный, как хотелось бы, характер.

(Продолжение следует)



Комментарии:

Для добавления комментария необходима авторизация.