Статьи

1.6. Соборный персонализм (идеал единства суверенных лиц)

Тайна русской свободы в том, что в ней заключена связь между человеком и его ближним окружением (кругом своих – родни, общины, малой родины). За этот древний смысл отвечает в русском языке семантическое гнездо «свой-свобода-собор-собрание-особа-свойство?-сам-и т.д.»[12]

Русский ценит личность, ее свободу, ее самостоятельность. Но это скорее персонализм, а не индивидуализм, потому что в личной свободе русский чувствует не «отдельность» от других, но отблеск и подобие Бога как Высшей Личности – это подобие проявляется в каждом человеке. На этом зиждется и абсолютная уникальность личности, потому что Бог выказывается в каждом по-разному.

Разнообразие личностей бесконечно. И в то же время на очень большой глубине личности сходятся (в философии это называется «консубстанциальность»). Парадоксально, но эта невероятная глубина, недоступная для нас в земной жизни – манифестируется и символически воплощается в явлениях соборности, например, в таких как хоровое пение.

Русский человек стремится создать формы кооперации личностей, которые бы не ущемляли его персональную свободу. Самым широким выражением такой кооперации представляется «соборность». Поэтому данный узел архетипов предлагается называть «соборным персонализмом». В русских пословицах можно часто встретить высокую оценку соборного, общинного, артельного начала:

– «Собором и черта поборешь». – «Артелью города берут». – «В согласном стаде волк не страшен».– «Миром всякое дело решишь». – «Где у мира рука, там моя голова». – «Один горюет, а артель воюет».

Католический кардинал Томас Шпидлик, посвятивший многие годы изучению русского менталитета, пришел к выводу, что в русской культуре утвердился такой идеал общности, в котором нет противоречия между личностью и обществом, между свободой и единством. Чтобы соучастие в жизни общества не принижало достоинства человека и его свободы, необходимо, чтобы основой общей жизни было доверие между личностями.

Религиозные, воинские, творческие объединения в России несут в себе устремлённость к реализации этого идеала. Однако, даже в монастырях такой идеал недостижим без духовного авторитета – арбитра между свободной личностью и собором. Так возникает институт старчества. К идеалу же соборности приближаются лишь некоторые малые группы и только при поддержке признанного духовного авторитета.

Соборность обнаружила себя в таких явлениях как: фундаментальный для российской государственности архетип «симфонии властей»; крестьянская община («мир», «обчество») и традиционная русская артель. В них был реализован принцип единства согласованности и импровизации (мгновенное образование команд в русской армии во время решения сверхсложных боевых задач; феноменальный успех русских в синхронном плавании и др.).

Вопреки расхожим предрассудкам, русским не свойственен голый коллективизм, стадность, уравнительность – соборный и кооперативный дух, «артельный дух» строится на доверии, взаимопонимании, братстве, соединении не всех и вся, а избирательном соединении уникальных и достойных лиц, проверенных в общем деле, в общей судьбе[13].

Отсюда и русское товарищество, о котором сказал устами Тараса Бульбы Гоголь: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей!»

Этот же принцип воплощается и в требовании справедливости, правды не только внутри собственного народа, но и в отношениях с соседями, другими племенами, другими культурами. Здесь разгадка секрета так называемого «иоанновского духа» России, секрета овладения большими пространствами и гармонизации различных народов.

Россия была империей, которая утверждала свою метафизическую правду не как частность («наша правда» против «вашей правды»), а в качестве универсалии (вселенская правда России как мировой гармонии, как модели такой гармонии под эгидой «Белого Царя»).

В эпоху интернационализма этот идеал в теории был искажен, однако на практике он продолжил свое развитие и привел к формированию своеобразной доктрины «дружбы народов», «братских народов», не сводящейся к казенным лозунгам, но дававшей конкретные плоды. Это было возможно именно благодаря специально устроенному ментальному типу русского человека[14].

1.7. Другие ментальные узлы (умиление, артистизм, душевность, общительность)

К русским архетипам следует отнести также нежность, ценностное, умилительное отношение к вещам и миру. Это подтверждается обилием уменьшительно-ласкательных форм в языке. Николай Лосский пишет: «Уменьшительные имена, выражающие чувство нежности, особенно распространены и разнообразны. Велико богатство их для личных имен: Иван, Ваня, Ванечка, Ванюша; Мария, Маня, Маша, Манечка, Машенька, Машутка.

Многие не личные имена могут приобретать форму ласкательную, уменьшительную, увеличительную, уничижительную, например: дом — домик, домище, домина, домишко. Уменьшительно–ласкательные имена могут быть образованы весьма различными способами, например: головка, головушка, камешек, кораблик, кружок, чемоданчик, волосок, волосочек.

Не только от существительных, и от других частей речи существуют ласкательно–уменьшительные формы, например, прилагательные: хиленький, рад–радешенек, наречия: рядышком, прямехонько».

Творец умиляется, глядя на свое творение; русские умиляются, глядя и на Его творение, и на творение своих рук. В этом своеобразие русского понимания красоты и восприятия образа божия как светоносного (приветствие «Радость моя» преподобного Серафима Саровского).

Стремясь к бесконечному, русский человек боится определений; отсюда, по мнению Карсавина, «гениальная перевоплощаемость русских». Пластичность, артистизм, восприимчивость русской ментальности демонстрируются в самых разных сферах. К примеру, русская языковая культура настроена на точное сохранение звучания заимствованных слов.

Широко известны русская общительность, душевность, которые окрасили в свои тона советскую коммунальную культуру, сделав «общение» едва ли не религиозным идеалом в условиях атеизма. Однако русское общение не простой феномен. Социолог и философ Валентина Чеснокова в своей работе «О русском национальном характере» применяет к русской ментальности такую категорию как доминанта «диффузного общения» (термин Т. Парсонса).

Это означает, что человек, реализующий личностное общение, отбирает себе друзей и знакомых не с точки зрения того, какие цели с ними удобно и интересно осуществлять, а по некоторым глобальным признакам, характеризующим их как личности и позволящим установить очень тесную, устойчивую связь[15].

Русские душевность и общительность в глазах западных народов предстают как склонность к панибратскому, бесцеремонному обращению с чужими людьми. При этом русским западные люди кажутся слишком холодными, отчужденными даже по отношению к своим близким.

2. Блаженные, юродивые, "дураки"

Отдельно остановимся на таком архетипическом узле русской ментальности как особое отношение к блаженным, юродивым, сказочным «дуракам» – чаще всего выступающим в качестве выразителей в предельно концентрированном виде других русских ментальных архетипов.

Юродство блаженных во Христе – самоотвержение в духе, иногда принимающее крайние формы, как то: имитация бесоодержимости и безумия ради высшей правды. Блаженный – несет на себе личину «простоты». Как правило, это священно-безумный скандалист. Отстойная, «лузерная» внешность его, предельная аскеза не мешает тому, что юрод имеет невероятный авторитете в народе.

Юрод воплощает в себе метафизический максимализм, реализуемый не в каких-то аспектах духовной и умственной жизни, а в повседневности, в ежечасности и ежеминутности. Юродивый (блаженный, дурачок, «пахаб») всячески оскорбляет «общественный вкус», вернее, культурно-политическое статус-кво.

Юрод – это метафизический судия мира, начисто лишенный человекоугодничества. Он позволяет себе издевательство над бездарным и пошленьким, еле-тепленьким, обывательским миром. Такое право и такую предельную внутреннюю свободу блаженный покупает жертвуя собственным благополучием.

Здесь необходимо подчеркнуть, что помимо юродивых Христа ради (чин православной святости)[16] к феномену юродства также следует отнести и «юродствующих», то есть не претендующих на святость людей, но исповедующих при этом в своей жизни и активно использующих приемы и модели юродственного поведения.

Если святых-юродивых в русской истории было не более сотни (а канонизированных Церковью еще меньше), то юродствующих на Руси всегда были десятки и десятки тысяч, а некоторый элемент юродства (соответствующей игры, эпатажа, саботажа и т.д.) в своем поведении несет в себе едва ли не каждый русский. Это связано с тем, что архетип юродства вызывает в русской ментальности глубинный отклик.

По мнению профессора Калитина, многие государственные деятели России а также выдающиеся деятели русской культуры и общественной жизни в высокой мере исповедовали архетипы юродства.

К таковым Калитин относит, в частности, Ивана Грозного, Петра Великого, отчасти Павла I, позднего Александра I («Федора Кузьмича»), а также протопопа Аввакума, М.В. Ломоносова, А.В. Суворова, А.А. Григорьева, Л.Н. Толстого, А.А. Блока, Андрея Белого, А.Ф. Лосева, Н.И. Лобачевского, М.П. Мусоргского, Д.И. Менделеева, М.И. Цветаеву, С.А. Есенина, А.Т. Твардовского, Ю.А. Гагарина, В.С. Высоцкого, рок-музыканта Александра Башлачёва и многих других[17].

Было ли свойственно юродство русичам-славянам до принятия христианства? Некоторые отголоски этого мы находим в памятниках раннего Средневековья: Приск Панийский в своей «Истории» (начало V века), описывает скифского шута на пиру Атиллы, чем-то напоминающего юродивых.

Сам факт появления в Древней Руси столь зрелых произведений с элементами юродства как «Моление Даниила Заточника», говорит за то, что христианское юродство легло на тучную почву. Об этом же свидетельствует и мощная скоморошеская традиция Древней Руси. Некоторые аналоги юродству мы можем найти у ветхозаветных пророков (Исайи, Иеремии, Иезекеииля), и у суфийских маламати (орден достойных поношения) в исламской культуре[18].

Приводятся и другие параллели – в частности, с буддистскими «священными безумцами»[19]. Но это все же не юродивые, а некоторые их подобия в других культурах. Чисто статистический анализ и культурологические исследования показывают, что именно на Руси расцвел и тип святости юродивых во Христе (в Византии их оказалось не слишком много), и тип «юродствующих» среди мирян.

На Западе этот тип святости не прижился, лишь некоторые его элементы проникли в католическую культуру. Русские же во многих отношениях уподобились своему Юродивому Богу.

Уважение к юродивым во Христе (таким как Никола Псковский, Василий Блаженный, Ивашка Большой Колпак, Ксения Петербуржская) строилось и на их абсолютном бесстрашии – только юрод мог протянуть Ивану Грозному, перед которым все трепетали, кусок мяса, и на царский ответ: «Я в пост мяса не ем!» – парировать: «А кровь человеческую пьешь!». Но уважение строилось и на их прозорливости, и на способности к духовной меметике.

Юродивый часто конструировал свой сигнал по принципу перевернутого знака: так Василий Блаженный целовал углы изб, где жили порочные люди и кидал камнями в избы, где жили праведники. (Объяснение этой загадки: у первых ангелы-хранители не могли находиться внутри дома, и были вынуждены плакать о грешниках, сидя снаружи; а у вторых ангелы жили внутри, а снаружи «плакали» бесы, которые не могли войти внутрь; в бесов-то и кидал камнями блаженный).

В юродстве фокус дурной и доброй славы смещен. Для юродивого характерны и хулиганство, и провокация. Но вместе с тем ему свойственно обостренное восприятие совести, обостренное восприятие святыни. Можно сказать, что юродивые — это виртуозы в сфере духовного преображения «массовой информации».

Самой трудной страстью, с которой приходится бороться человеку, является гордость. Отвергая здравый смысл и ежедневно терпя поношения, юродивые Христа ради этим подсекали гордость в самом её корне.

Юродство – это система поведения по принципу Антигордыни – когда внешнее самоуничижение повернуто вовне как защитный духовный слой. Внутри же у юродивого духовное созерцание, внутри молитвенные состояния, а снаружи позор, нагота, смиренный облик, готовность принять поношение.

Юродственная прививка оказалась крайне важным элементом русской истории. Верно будет представлять исторический опыт русского народа как многовековую ухмылку перед лицом глубоко засевших в нашем государстве и нашей культуре чужеродных форм, по отношению к которым мы, с одной стороны, смиряемся, а, с другой стороны, остаёмся совершенно отстранёнными, если угодно, непреклонными.

Юродивое восприятие государства и его инициатив глубоко народно и оправданно с точки зрения долгосрочного исторического опыта. Юродство предстаёт не только обострённым опытом «блаженных», но всенародным окольным путём. Многие из нас ещё хорошо помнят коллективное юродство конца советского времени – всеобщую народную усмешку по отношению к партийно-советской системе с ее маразматическими ритуалами.

Но ведь нечто подобное было на Руси и задолго до большевиков. Сила нашей государственности в том, что её снизу постоянно подпитывает своей «остранённой» энергией «коллективное юродство», тем самым постоянно залечивая её. «Глас юрода – глас Божий».

Враги нашей страны по-своему сыграли на этой склонности к самоиронии и самокритике. Но это не отменяет факта: в отличие от индивидуального юродства коллективное представляет собой целые колонии, которые живут в определённой оппозиции к мирскому строю. Сам жизненный уклад русских создаёт не только в душе, но и в общинной жизни некоторую стойкую структуру, оппозиционную «миру сему».

Русские очень зорко различают в государственной активности реалистичные и выморочные мотивы. Их со-участие в этих делах носит дифференцированный характер – во многих случаях «коллективное юродство» просто спускает на тормозах инициативы чиновников. Получается, что чиновники, публичные люди (общественность), князья, жрецы и слуги мира сего живут своей жизнью, а население – своей.

В другие эпохи блаженно-юродствующие могут, наоборот, выступать как провозвестники активизации народа, его борьбы, отделения зерен от плевел. Так, в патриотическом лагере в 90-е годы возник своеобразный феномен оппозиционного либеральной системе «дерьмократов» литературно-публицистического юродствования. (Яркий пример – многие передовицы Проханова в газете «Завтра» в конце 90-х – начале 2000-х годов.)

В русском народе всегда есть также и чудики – склонные к высокой мечте. Их жизненная сверхзадача – пройти траекторию от мечты/иллюзии – к подвигу. Они вольно или невольно подражают юродивым в своем бегстве от усредненности – к полярности. И если блаженный нацепляет на себя маску идиота, то у чудика его «особенности» проявляются в неадекватном отношении к внешнему миру и окружению.

Чудик обязательно несет в себе элемент своеволия, он в некотором роде самодур, вернее «самодурик». В наиболее ярком виде феномен чудика был отражен в прозе А. Платонова и В. Шукшина, то есть в советский период (что, конечно же, неслучайно).

Цыпленок духа, божественный цыпленок проклевывается через скорлупу обстоятельств. Чудик – это слабый цыпленок, который разрушает скорлупу, но еще не может толком ни побежать, ни взлететь, ни прокукарекать. Большинство чудиков не станут настоящими блаженными – не дорастут до их уровня.

Но мечта эта глубинная, коренная – и иногда она сбывается. Иван-дурак в сказке – описание метаморфозы от дурака, чудака и чудика до блаженного чудотворца. Путь Ивана-дурака не из грязи в князи (это только так кажется), это метафизический реванш, восстановление высшей метафизической справедливости, когда скрытый (под личиной дурака) избранный занимает подобающее ему место.

Смысл русской волшебной сказки – в соблюдении таинственных эзотерических норм, прохождение «дураком» проверки со стороны высших сил, скрывающихся под видом волшебных дарителей и помощников. Согласно пословице: на дурака у Бога милости много.

Иван-дурак обнаруживает такое свойство как доверие высшей силе. Не случайно, в русской волшебной сказке всегда реализуется один и тот же сюжет: не возвращение к «исправленной» первоначальной ситуации (началу сказки), а создание новой высшей фазы: беда не только предупреждена, но уничтожена самая ее возможность (за счет одоления вредителя и разоблачения ложных героев), все невинно гонимые утешаются, заколдованные расколдовываются, герой получает царевну и полцарства и т.д.

Реализованный «дурак» волшебной сказки – это спаситель и преобразитель жизни к лучшему. То есть чудотворец.

(Продолжение следует)

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления В.В. Аверьянова