Статьи

3. Чудики Шукшина и праведники Лескова

Несмотря на то, что В.М. Шукшин отрицал расширительное понимание «чудиков» в его творчестве, тем не менее, сам он непроизвольно это расширение продуцировал, в частности, в кинематографической трактовке своей же прозы.

Для нас не так важно шукшинское самосознание понятия «чудик». Это понятие далеко вышло за рамки искусства в жизнь и стало символом «странности», «чудаковатости», некоторой «неотмирности» русского человека в его советском формате (а теперь уже и постсоветском, ибо чудики пережили СССР).

Чудик – собирательное имя для нестандартного человека, суть которого уловить весьма сложно. Принижающе-насмешливая трактовка этого термина слишком узка. Это не синоним слова «чудак». «Чудик» – уменьшительно-ласкательная форма, это определенный знак народного отношения, доброго, сердечного взгляда на странноватых людей, в которых народ прозревает нечто более важное, сущностное, нечто достойное и ценное.

Связь с юродственным началом здесь налицо: чудики не могут «адекватно», по мирским, общепринятым представлениям адаптироваться к обществу, даже к своему ближнему кругу (семье, друзьям, сослуживцам и т.д.). В этой неадаптивности знак их своего рода «избранности».

В отличие от юродивых-мастеров чудики ближе к дилетантам, к самодеятельности. Это юродивые-самоучки, юродивые-самозванцы, которые до высокого юродства не дотягивают, а вот к кликушеству, правдорубству и беспокойному свойству тревожить других людей своими идеями и выходками – постоянно скатываются.

В узком понимании чудик – это человек, притягивающий мелкие неудачи и приключения. Символом этого свойства является фраза Князева в рассказе «Чудик»: «Да почему же я такой есть-то?» Он страдает от непонимания близких и в то же время жалеет их («Никакие они не злые. Они психи»).

Кстати, ту же фамилию «Князев» Шукшин использует и в своем цикле «Штрихи к портрету», послужившем основой для сценария фильма «Елки-палки» (реж. Никоненко), снятого как своего рода отдание долга Шукшину его друзьями и коллегами. В этом фильме создан собирательный образ чудика-изобретателя, чудика-мыслителя и фантазера.

Безусловно, здесь мы подходим близко к ядру феномена чудиков. Поскольку в атеистической стране квази-юродство обретало специфические формы – сутью феномена чудиков, на мой взгляд, следует назвать склонность к высокой мечте, мечте об идеальном бытии. Но как всякая нереалистическая мечтательность эта стратегия поведения зачастую приобретает комический характер, а иногда и трагикомический.

У Князева в фильме изобретение вечного двигателя, изобретение революционных микроустройств, написание труда об оптимальном государстве, сопоставление себя со Спинозой, попытка доказать людям, что они неправильно отдыхают и живут, желание быть затычкой в каждой бочке – все это грани мечтательной, неравнодушной личности, живущей в мире идей, и при этом оторванной от действительности, лишенной глубокого фундамента (хорошего образования, чувства меры, внимательного отношения к близким, способности довести свое увлечение до какого-то ценного результата).

В прозе Шукшина предстает целая галерея таких мечтателей: Митька Ермаков («Сильные идут дальше»), Моня Квасов («Упорный»), Андрей Ерин («Микроскоп»), Бронька Пупков («Мильпардон Мадам»). У каждого из них есть свой «пунктик», некая искра, которая озаряет и согревает их душу. И это всегда – мечта.

Иногда чудаковатость чудика проявляется лишь в каком-то патетическом моменте, мгновении – таков ночной выстрел ветеринара Козулина («Даешь сердце»), которым он разбудил соседей, но на самом деле – салютовал научно-медицинскому достижению.

Есть и совсем безобидные мечтатели, которые просто любят поразмышлять и посозерцать в одиночестве, как Алеша Бесконвойный – в бане. Но в потенциале мечта чудика может обернуться и манией величия, манией изобретательства, назойливым графоманством, которым чудик способен досаждать разным гражданам и учреждениям, наконец, манией правдорубства и воинствующей борьбы за свой идеал.

(Все мы сталкиваемся с такими озабоченными изобретателями, графоманами и идеалистами. Редактора СМИ прекрасно знают, какую огромную почту посылают тысячи людей в редакции в поисках правды и признания своих талантов – это те «корзинные» письма, в которых нередко можно встретить послания от самых патологических чудиков. Однако, как бы к ним ни относиться, это люди, у которых болит душа.)

Есть и злобные, и агрессивные чудики. Таков Капустин в рассказе «Срезал» – хобби которого унижать достоинство приезжих интеллигентов в глазах местных мужиков. Спиридон Расторгуев в рассказе «Сураз» готов убить своего обидчика, но при этом он крайне не адекватен в отношении своей обиды на мужа, защищающего честь жены, и в итоге Спиридон кончает с собой.

В кино Шукшина мы видим еще более пластичные выражения типажа. В фильме «Живет такой парень» главный герой Паша Колокольников ищет идеал женщины и в поисках этого идеала, своей мечты – вполне способен обидеть реальную женщину (обличая ее пошлость, то есть несоответствие своему идеалу). В то же время он способен и к доброму делу, и даже к подвигу – что гармонирует с его мечтательностью.

В фильме «Ваш сын и брат» Степан Воеводин совершает побег из тюрьмы, не дождавшись нескольких месяцев до официального освобождения. «Понимаешь, меня сны замучили», — объясняет он недоумевающему участковому. И только когда Степан видит горе своих близких, до него доходит, какую глупость он совершил и какую боль им причиняет.

В «Калине красной» освободившийся из заключения Егор Прокудин, не желая общаться с начальством (дамой-следователем), отказывается работать на чистой работе шофера и предпочитает трактор. «У меня просто не хватает… Процентов 40…» — объясняет он свое решение председателю колхоза.

Егор не видит для себя будущего в уголовном мире, но и мир крестьянский, мир народной жизни для него трудно достижим, он пытается вернуться в него с каким-то невероятным надрывом души.

Этих героев нельзя назвать неадекватными, они, как правило, и достаточно ловкие, и достаточно смелые люди. Однако у них действительно «не хватает» – в каждом из них по-разному ощущается острый дефицит жизненного смысла, дефицит «праздника» в его метафизическом (а не банальном) измерении. Мечта приобретает оттенок тоски, которую трудно вынести.

Чудики отличаются от других людей острым нежеланием смиряться с этим дефицитом подлинности, с усредненностью. Шукшинские чудики – это люди с ярко выраженной вертикальной ориентацией, они мечтают о лучшем и высшем, их душа болит, они сострадают другим и страдают сами. И даже если их жизнь внешне благополучна, они все равно найдут тему и почву для страдания, для поиска, для выхода за пределы обыденности[20].

В сущности, это не что иное как бытовой, народный, наивный вариант того же архетипа, который порождает и юродство. Имя этому архетипу – неприятие теплохладности мира. Я бы не стал называть это максимализмом или радикализмом. Скорее это склонность к полярности, бегство от середины и «общего места». Поэтому чудики – это младшие братья блаженных-юродивых.

Русский народ любит и жалеет их, надеется на то, что хотя бы некоторые из них все-таки реализуются, и, возможно, прозревает в них потенциальных сказочных «дураков», которым написано на роду преобразиться в «царевичей».

Н.С. Лесков считается бесспорным знатоком народных характеров, народного быта и языка. В этом смысле у Лескова как выразителя национальной души XIX века диапозон типажей, имеющих отношение к нашей теме, шире. Даже если вынести за скобки его «житийные» повести и оставить только народных праведников и разнообразных «чудаков» – мы увидим там типы, близкие либо кардинально приближающиеся к святости.

Встречаются, конечно, и случаи несчастных чудаков («Овцебык»), и даже изуверские случаи («Леди Макбет Мценского уезда» – как скучающая купчиха, дошедшая из-за своей патологической любви до «юродства в душегубстве»).

Тем не менее, Лесков по праву может считаться певцом русского праведника, давшим не два-три развернутых образа (как, например, Достоевский либо Толстой), а целую их галерею.

Лесков широко раскрывает тип религиозного праведника в его конфликте с социумом («Инженеры-бессребренники», «Кадетский монастырь»), показывает и контраст по отношению к окружающим людям. Причем зачастую праведник страдает за ближних в достаточно абсурдной манере («Человек на часах», «Дурачок»).

Главной находкой и откровением Лескова стали «странные праведники», о которых литературовед Лев Аннинский заметил: лесковский праведник «безмерен, несоразмерен, несообразен». «Они все у Лескова причудливы. Блаженные и блажные. Все скручены реальностью, деформированы ею. Все — подчеркнуто своеобычны, самобытны, ни на кого не похожи.

Они выламываются из «мира», хотя, казалось бы, служат миру — миру людей, смеющихся над ними. Их кротость становится вызовом, демонстрацией, скандальным укором. Бунтом». И далее Аннинский прямо называет эти типы «юродивыми» [21].

Однако причудливость не означает их нереалистичности – совсем наоборот, эти типы гораздо полнокровнее, живее многих «канонических» образов праведности. По выражению языковеда Владимира Елистратова, эти персонажи обладают целым арсеналом, мягко говоря, недостатков, которые никак не делают из них «абсолютных», «пробирочных», «ходульных» праведников. Люди остаются людьми – в этом великая правда Лескова.

Сам Лесков дает своим «странным праведникам» следующее определение: «Какие люди на Руси бывают неимоверные!»(«Несмертельный Голован») Большинство героев у Лескова идут к праведности нелинейным, сложнейшим путем, неочевидны в своей праведности, парадоксальны.

Весьма пластично передана идея преломления образа праведника в детском сознании в рассказе «Зверь», где само обнаружение праведника становится чем-то вроде сюрприза для читателя. В повести «На краю света» Лесков показывает, что праведность и самоотверженность встречаются повсюду, и у инородцев.

Тем самым писатель дает один из лучших образцов русского всеприятия: архиерей-миссионер, столкнувшись с подвигом некрещеного аборигена, спрашивает у него, почему он так поступил. Ответ прост: «Хозяин, что смотрит сверху, все видит, — и я не мог поступить дурно». На что владыка ответил: «Ну, брат, однако и ты от Царствия Небесного недалеко ходишь».

Пронзительный тип деревенского праведника, которого в народе называли дурачком – дан в рассказе «Дурачок». Этот герой Лескова «терпеть не может», когда других мучают – и на этом основании он готов подставить под муку себя: принимает телесное наказание за другого, идет в рекруты вместо другого крестьянина. Его мотивация практически агиографична: «Знаешь ли, как надо сберечь душу-то? Надо, брат, ее не жалеть, а пусть ее за другого пострадает…»

Есть у Лескова два героя, носящих прозвание «Голован». Один из них, персонаж повести «Несмертельный Голован» – человек-загадка, человек со странностями, которого люди подозревали бог знает в чем, но на поверку оказавшийся угодником божиим.

Он помогал страждущим во время моровой язвы, рискуя сам заразиться и погибнуть, по-ангельски (как брат с сестрой) жил с женщиной, при том что окружающие считали их сожителями во грехе и в конечном итоге погиб ради спасения людей. В нем, по выражению Лескова, «любовь совершенная подчинила природу».

Другой Голован – герой повести «Очарованный странник», Иван Северьяныч Флягин. Это бывалый человек, странник, солдат и герой на войне, монах, готовый снять рясу и вновь пойти на войну, ибо ему «за народ очень помереть хочется».

Перипетии его жизненного пути – «от одной стражбы к другой» – причудливы и действительно представляют собой гремучую смесь добра и зла, подвига и падения. Тем не менее, вектор его жизни однозначен – он преодолевает все обстоятельства и утверждается в самопожертвовании.

Еще один весьма выразительный образ праведника у Лескова – «загадочный чудак» в рассказе «Однодум». Пожалуй, это один из наиболее чистых типов праведника в миру, который прожил жизнь свою ровно, «ни разу не споткнувшись».

О нем говорят, что он еще в юности прочитал всю Библию и даже «до Христа дочитался», а потому несколько поврежден умом. «Такие люди что юродивые – они чудесят, а никому не вредны». Однодум умудряется жить на мизерное жалованье, не только не берет взяток, но отказывается и от искренних подношений, и исполняя обязанности городничего не готов даже справить себе соответствующего платья.

Таким образом, Однодум становится укором для всего чиновного сословия. При этом сей «библейский социалист» не горд, никому не навязывал своих мыслей, хотя и не скрывал их. Самые заветные свои думы и пророчества он вписывал в толстую тетрадь под названием «Однодум». В народе же его называли просто: «он у нас такой-некий-этакий».

Знаменитый Левша – праведник-гений, устремленный к высокому идеалу. «Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился», — говорит Лесков. Левшу использовали для показухи (утереть нос англичанам через блоху) – но он предназначен для высокой миссии. И, более того, он реализует ее спонтанно – никто его к этому не готовил, не склонял, но он невольно становится разведчиком Российской империи.

Осматривая оружие англичан, он полон решимости вернуться на родину не только из-за тоски по ней, но и для реализации своей миссии – донести до государя, что «англичане ружей кирпичом не чистят».

Хотя критики и называют лесковских праведников «кентаврами добра и зла», все же это просветленные типы. Если у шукшинских чудиков их лейтмотивом было бегство от усредненности, мечта о значительном, великом, то у лесковских праведников таким интегральным лейтмотивом становится предельная, доходящая до самопожертвования мечта о Высшей Правде, об исполнении своего предназначения в свете этой Правды.

4. Русский гений и русская мечта

По мысли Вальтера Шубарта, Россия всегда низко падает, чтобы обрести новую веру, и чем ниже ее падение, тем выше будет подъем. Сегодня черты глубокого падения налицо, хотя могущественные силы в нашем государстве пытаются это замаскировать и выдать за что-то естественное, «нормальное». Через усыпление самосознания пытаются опутать и обескрылить русскую мечту.

Однако, учитывая маятниковую природу национальной исторической динамики, они напрасно надеются на привыкание к текущему состоянию вещей. Волновой характер русской динамики (упадок – подъем) обманчив в том, что «перегрев» могут признать за некую слабость, якобы органически присущую русским.

Однако упадок можно расценивать и как период собирания сил для нового рывка. По верной мысли Александра Елисеева, маятниковый характер русскости требует своего осознания: наш человек должен понять данную специфику своей ментальности (стремление к максимуму) и максимально же её оптимизировать, предельно сократив все возможные издержки.

По мнению Александра Прохорова, автора нашумевшей книги «Русская модель управления», «маятниковая» модель развития исторически привела к тому, что «в глубине души самого забитого крепостного крестьянина, самого зашуганного чиновника есть представление о том, что наступит день, когда возможно все – переход в другой образ жизни».

Прохоров рассматривал русскую модель управления преимущественно на примере сталинской мобилизационной модели и пришел к выводу об огромной роли фактора автономности низовых подразделений, которая включается в режиме чрезвычайной ситуации.

Русская команда начинает работать в таких условиях не по регламенту, а в соответствии с ситуацией, с максимальным задействованием творческой инициативы каждого участника и его способности к авральному труду, к сверхусилию.

При этом Прохоров недоучел таких факторов, как мощная предварительная системная работа государственных структур планирования, которая, к примеру, задолго до 1941 года подготовила условия для стремительной переброски советских промышленных объектов на восток страны.

Высочайшая степень проработки относится и к другим наиболее фундаментальным советским программам развития (таким как освоение Севера, космическая программа, атомные проекты и т.д.)

Мы мало изучаем и знаем русский национальный гений. Совсем недавно стали появляться работы, посвященные этому важному предмету. Так, в издательстве Института русской цивилизации вышла книга А. Пецко «Мировые приоритеты русского народа» (М., 2012).

В ней показаны наиболее значимые открытия и откровения русских творцов – изобретателей и авторов достижений в области науки, искусства, географии, технологии, организации жизни, духовной культуры.

Всего, по подсчетам автора, русский гений дал порядка 1200 достижений мирового уровня, в том числе 112 географических открытий, около 400 изобретений, 176 космических первенств, порядка 400 научных достижений (научные открытия, основания теорий, систем, учений, открытие законов), более 200 приоритетов в создании прорывных технологий и других областях.

Русские стали основателями таких наук и направлений как Астрофизика, Бактериология, Вирусология, Геофизическая химия, теория Движения ионов, Евразийство, теория Жидких кристаллов, Звездная астрономия, Иммунология, Клеточная биология, Лесовозобновления теория, Микрооптика, Неевклидова геометрия, Ортобиотика, Почвоведение, Радиоуправление, Сейсмология, Трансплантология, теория Устойчивости движения, Физика высоких энергий, Хроматография, Цепных химических реакций теория, Четвертичных оледенений теория, Эволюционная генетика, Ядерных ракетных двигателей теория и др.

Два года назад мы в нашем журнале («Изборский клуб» № 1 за 2015 год) дали подборку справок о 33 наиболее ярких явлениях русского гения, в число которых вошли: гироскоп, двигатель внутреннего сгорания, иконоскоп, лампа накаливания, полупроводниковая электроника, анестезия, ультразвуковые исследования, экраноплан,

пулемет ШКАС, автомат Калашникова, технологии мирного атома, технологии покорения космоса, теория вероятностей, периодическая система Менделеева, теория культурно-исторических типов, учение Вавилова, план ГОЭЛРО, открытие Антарктиды и ряд других. Многие русские открытия были украдены и присвоены другими учеными, более ловкими дельцами в области патентного права.

Особенно большие утечки произошли в ходе революции 1917 года, ситуация отчасти повторилась и после 1991 года[22]. На сегодняшний день мы пока не имеем достаточно полного представления о тех разработках и технологиях позднего СССР, которые были заморожены, остановлены и недокончены, но по целому ряду признаков можно судить о том, что это было весьма разительное альтернативное будущее, так сказать, «прерванный полет».

На сегодня многие отрасли и сферы науки, технологий и экономики, в которых Россия и СССР по праву считались лидерами, оставлены нами и уступлены другим державам. Нередко в забвении доживают свой век русские гении, когда-то поразившие мир и прославившие Отечество. Обо всем этом больно не только писать, но и думать.

Но с точки зрения активации русской мечты, с точки зрения пробуждения в молодежи гордости за свой народ и веры в плодотворность своего ума и творческого начала сегодня как воздух необходима ликвидация безграмотности в отношении нашего прошлого – истории русских побед и первенств. Воображение и мечту легче всего расшевелить ярким примером.

По глубокому убеждению автора, волевой проект русской мечты может состояться только при условии опоры на знание русской ментальной матрицы. Действия спонтанные, наощупь в век информационных технологий и меметических войн означают неизбежное поражение.

Чтобы вооружить образом желаемого будущего сознание современного русского человека, по крайней мере, пассионарной части нашего народа, необходимо для начала создать мемы иной природы, чем доминирующие ныне, а затем насытить ими информационное пространство.

Сегодняшний масскультовый ряд преимущественно нацелен на усыпление, эвтаназию русской мечты, даже если внешне он выражен в экспрессивных формах. Очень часто художественная экспрессия, крик и мат лишь создают фон «зашкаливающих децебелов», оглушают сознание аудитории, создают эффект шока без энергетической разрядки, без катарсиса.

По выражению эксперта Изборского клуба Сергея Баранова, «Война», «Пусси», «Фемен», Гельман, Шнур и Навальный – это опиум для нашего народа. Даже развлекая и провоцируя, имитируя постановку острых проблем и «протест», они обессмысливают жизнь, дезориентируют молодежь, запирают путь к позитивному творчеству, к мечте.

В тех вопросах, где государство Российское идет по пути наибольшего сопротивления деградационным тенденциям (оборонная промышленность, развитие вооруженных сил, освоение Арктики, противостояние с глобальными конкурентами, в том числе в «новой холодной войне») информационное обеспечение этих действий в значительной мере является пропагандой в примитивном смысле слова.

Эта пропаганда достаточно «натужна», «казенна», ее исполнители часто делают ее не от души, а только по службе, – неудивительно, что они используют формулировки и мемы, которые построены как калька западных меметических технологий.

Между тем, ментальные матрицы Запада и России слишком существенно расходятся, и «вестернизация» наших медиа не может не приводить к разрушительным эффектам. Получается так, что и «официоз», и «либеральная оппозиция», и «современное искусство» говорят приблизительно на одном языке, и этот язык – не язык русского народа, он не вписывается в нашу ментальную карту, не находит глубинного отклика в национальном сознании.

Тем не менее, наш народ живет ожиданием перехода от стабильности к динамике, к развитию, к новым достижениям. Одной из причин продолжающейся «летаргии», отсутствия инициативы снизу – отсутствие образа цивилизационного противника.

Попытка представить в роли главного русского противника современное государство Украина не могло пробудить глубинную инициативу, несмотря на энтузиазм «Крымской весны» и горячую поддержку сопротивления Донбасса.

Дело в том, что русская ментальность отторгает идею войны с братьями-«хохлами», потому что русский человек в глубине своего сознания не верит, что украинец – это его враг. Это не так ни с точки зрения масштаба противника, ни с точки зрения его геополитического места.

Гораздо более эффективна идея противостояния с Западом и США, внутри которой Украина с ее гибридной мутировавшей политической элитой оказывается лишь полем, а не субъектом противоборства. Однако и США, и Запад не осмеливаются окончательно перейти на позиции открытого врага России, продолжая делать ставку на скрытые враждебные манипулятивные стратегии (через пятую колонну внутри страны).

Надо сказать, что это верная с их стороны стратегия, поскольку наша ментальность всегда была более уязвимой по отношению к непрямому, скрытому противнику.

Поэтому крайне важным средством пробуждения национального самосознания, а вместе с тем и энергии русской мечты является создание полнокровного, объективного «образа врага» как антисистемы, работающей на глобальном уровне и являющейся реальным, хотя и отчасти замаскированным, противником Русской цивилизации[23].

Проектно-мобилизационное мышление, тип которого сложился в нашей истории, устроено таким образом, что русские ментальные архетипы в наибольшей степени реализуются в рамках долгосрочных («длинных») мобилизационных проектов. Наибольшим потенциалом для русского самосознания всегда обладали длинные стратегии (в области идей – это славянофильство, космизм, евразийство).

Короткие стратегии вынуждены развиваться в России рывками, и затем их результаты «растворяются», «дают усадку» на следующей фазе развития. Философия динамического консерватизма – попытка построить метод долгоиграющей стратегии в цивилизации, которая пока лишена мощных механизмов преемственности элит и структур духовного управления событиями, не выходит в своем самосознании за пределы горизонта одного-двух поколений.

Наш «маятник» часто разрушает институты, выстроенные на предыдущем этапе. Нам необходимо перейти к стратегической зрелости – и создать не просто проекты, но и институты русской мечты, которые смогут стать на следующем витке истории не жертвой русского маятника, а субъектом, использующим его энергию.

Накануне революции 1917 года В.В. Розанов изрек афоризм: «У нас нет совсем мечты своей родины». Это ощущение жизни без мечты чем-то напоминает и нынешнее состояние России. Прошло сто лет – а мы вновь стоим перед той же угрозой – в отсутствие национальной мечты получить на «святом пустом месте» суррогат мечты, который через неимоверные страдания и утраты заставит нас «очухаться» – очнуться от внутренней теплохладности.

Примечание:

[1] См. доклад Изборкому клубу: Соколова Р. Философия чуда // журнал «Изборский клуб» 2015 № 1; а также другие материалы того же выпуска.

[2] Гелен А. О систематике антропологии // Проблема человека в западной философии. ? М., 1988. ? С.172, 192

[3] Там же, С. 182.

[4] Более отчетливо, хотя и менее поэтично, чем в Дао-Дэ цзин, эта аналогия выражена в комментарии Люй Хуэйцина (XI в.): «У древних тело сливалось с сознанием, а сознание сливалось с энергией (ци), энергия сливалась с духом, а дух сливался с вечноотсутствующим» (Цитируется по: Дао-Дэ цзин, Ле-цзы, Гуань-цзы: Даосские каноны / Перевод, вступ. ст., комм. В.В.Малявина. – М., 2004. – С. 86).

[5] Подробнее об этом см. очерк автора данного доклада «Метафизика ничего» – в книге: Аверьянов В. Крытый крест. Традиционализм в авангарде. — М, 2015. – С. 384-385.

[6] Вот несколько примеров характерного в своей парадоксальности употребления этого понятия в нашей словесности: И то бывает, что ничего не бывает. Ничего нельзя, а всё можно (пословицы). «И ничего во всей природе // Благословить он не хотел» (Пушкин). «На свете ничего не начинается и ничего не оканчивается» (Достоевский).

«Где ты, где, моя тихая радость, // Все любя, ничего не желать?» (Есенин). «Лает пес осиротелый, / Лает с ничего…» (Андрей Платонов). «— Ничего, ничего, ничего! — бормотал Коровьев у дверей комнаты с бассейном, — ничего не поделаешь, надо, надо, надо» (Михаил Булгаков).

«Ничего. С земли не сгонят, // Дальше фронта не пошлют» (Твардовский). «Очень нужен я там, в темноте! // Ничего, распогодится» (Высоцкий).«Ничего, ничего, ничего, / Сабля, пуля, штыки – всё равно. // А ты родимая, да ты дождись меня, // И я приду…» (Песня из фильма «Бумбараш»).

[7] С точки зрения теории волшебной сказки некоторые сюжеты о «русском солдате» типологически близки сюжетам про «чудесную силу», «чудесное знание», то есть являются своеобразным вариантом повествования о гениальности.

[8] Аверьянов В. Взыскующие правды // Журнал «Изборский клуб» 2015 № 7.

[9] Данный архетип может претендовать на место цивилизационной миссии в условиях глобализации. Дело в том, что такое завышенное требование к правде означает способность и готовность прислушиваться к «иной правде». В этом сказывается глубокая человечность («всечеловечность») русской культуры.

[10] Подробно об онтологическом статусе правды в древнерусской ментальности см.: Елисеев А. Царственная онтология справедливости // Журнал «Изборский клуб» 2015 № 7.

[11] Вежбицка А. Семантические универсалии и базисные концепты. – М., 2011. – С. 379, 380, 390, 394.

[12] На это важнейшее семантическое гнездо с корнем «свой-сво-соб-» указал выдающийся лингвист-этимолог О.Н. Трубачёв. Благодаря одному корню создаётся неразрывное единство отдельного человека (сам, свой, самость, самостоятельность), его свободы и принадлежности к кругу «своих» (сябры, соборяне) а также форм социального общения (собрание, собор, соборность, собирать). Все это содержится в русской языковой ментальности, даже если мы этого не осознаем.

[13] В XIX – начале XX вв. в России сложилось целое учение об «артельном начале», высшими выразителями которого явились А.Энгельгардт и Е.Максимов (Слобожанин). Артельный человек понимался в этой традиции как «всечеловек», «идеалист», поэт социальной гармонии. Артельные деревни – это были дружные, солидарные, «союзные» деревни.

Только в конце XX века на Западе стали открывать новые принципы эффективности «малых команд», так называемых «синергетических команд», которые удивительным образом напоминают старинные русские артели. (См.: Аверьянов В.В., Венедиктов В.Ю., Козлов А.В. Артель и артельный человек. – М., 2014.)

[14] Русское начало всегда (чаще всего негласно) признавалось всеми народами империи стержнем. Происходило это не столько из-за признания силы (на голой силе далеко не уедешь, на насилии и штыках долго не усидишь), сколько благодаря нашим ментальным архетипам.

[15] Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994. – С. 249.

[16] Выражение «юродивый Христа ради» впервые применил к себе апостол Павел, говоря: «Мы безумны Христа ради». В Послании к Коринфянам он объясняет, что сама проповедь о распятом Богочеловеке является безумием для людей мира сего: «Слово о кресте для погибающих есть юродство, а для нас спасаемых — сила Божия…

Когда мир своей мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1 Кор. 1:21 и 4:10). Христиане, в силу своей веры в распятого Богочеловека, в глазах неверующих являются «юродивыми». В широком смысле юродство есть симуляция греха и болезни праведностью и здоровьем.

Христос – юрод слабости и смерти, предельный метафизический юрод. Всемогущий Творец выступает в зраке раба безумного, на позор преданного. Ведь крест был именно позорной казнью. Таким образом, Христос поменял знаки, преобразил позор креста в славу и силу креста, ставшего оружием против бесов – соединив его с символикой изначальной традиции.

[17] Подробнее см.: Калитин П.В. Юродство в русской культуре (цикл лекций) – в сб.: На пространствах империи: традиция, история, культура. (Издательская серия ИДК) – М., 2012. – С. 92-153.

[18] Тримингэм Дж. С. Суфийские ордены в исламе. – М., 1989.

[19] Иванов С.А. Блаженные похабы. – М., 2005.

[20] Безусловно, чудики-фантазеры Шукшина были отчасти предвосхищены Достоевским в его многочисленных типах «странных чудаков», фантазеров-лгунов, доморощенных мыслителей и т.п. – однако у Достоевского при всем трагизме многих из них они более вычурно-театральны. У Шукшина чудики реальнее, достовернее и органичнее как народные типы.

[21] Аннинский Л. Лесковское ожерелье. – СПб., 2012.

[22] См., к примеру: Грейгъ О. Русская наука. Украденные открытия. – М., 2014.

[23] России как аннигилятору антисистем и естественному противнику современной глобальной антисистемы будет посвящен следующий доклад Изборскому клубу, который должен выйти в ближайшем номере нашего журнала.

Видео на канале YouTube "Авторы ЗдравствуйРоссия.Рф"

Интервью, доклады и выступления В.В. Аверьянова