Статьи

Я постиг мертвящую сущность революции,
по крайней мере русской,
как воинствующего безбожия и нигилизма.
До сих пор я кое‑как старался зажимать себе нос,
чтобы не слышать этого трупного запаха.

С.Н. Булгаков

Имя выдающегося русского философа и литературного критика Владимира Николаевича Ильина (1891-1974 гг.) лево-либеральной и прокоммунистической общественностью давным-давно подвергнуто остракизму. Причем все начиналось отнюдь не в советской России, но во вполне «свободной» Франции.

Дело в том, что после 1917 года русская эмиграция в Европе никогда не была однородной в идейном плане.

Владимир Ильин некоторое время сотрудничал как раз с либеральными и мнимоконсервативными изданиями и его окончательный уход на позиции имперского монархизма и Православия, скажем так, серьезно расстроил определенные эмигрантские круги.

По факту, от них отшатнулся человек, наделенный от Бога многими дарованиями и обладавший острым и, если угодно, куражным умом. Переспорить Ильина являлось делом почти что и невероятным, а поэтому осталось лишь одно - замолчать, оклеветать и забыть.

Владимир Ильин, уехавший из охваченной смутой и гражданской войной России в 1919 году, достаточно тяжело начинал свою жизнь за границей.

Человек, имевший три образования:

в 1913 году окончил естественное отделение физико-математического факультета Киевского университета, в 1917 г. философское отделение историко-филологического факультета, плюс к этому еще и класс композиции Киевской консерватории, не очень-то оказался и нужен на чужбине.

Реально его жизнь получила момент относительного спокойствия только в 1925 году. Ильин стал преподавать в Богословском православном институте в Париже философию и литургику.

Первоначально в Париже Ильин сотрудничал с «евразийцами», писал для их изданий. Но потом он отошел от этого течения в русской эмиграции, обвинив «евразийцев» в сотрудничестве с большевиками.

На протяжении всей своей творческой жизни в эмиграции Владимир Николаевич был яростным противником революции, глухого атеизма и большевизма.

Однако, как русский по сердцу и духу, философ никогда не покидал лона Православной Церкви. И в конце концов стал прихожанином храма, принадлежащего Русской Православной Церкви (Московского Патриархата).

Наследие Владимира Николаевича Ильина велико, и оно до сих пор не опубликовано в более или менее приемлемом объеме. Его музыкальные произведения, публике, практически, неизвестны, хотя профессионалы отмечают их высокое качество.

Владимир Ильин создал свою философию истории, раскрыл свое понимание исторического процесса. Надо отметить, что здесь его надо признать продолжателем дел Константина Леонтьева, Сергея Булгакова и Владимира Соловьева.

Но Ильин самодостаточен и оригинален. Принимая (с оговорками) тезис О. Шпенглера о противостоянии культуры и цивилизации, Ильин рассматривает историю как процесс либо культурного возрастания человечества, либо культурной деградации.

Здесь, он, пожалуй, ориентируется на «цветущую сложность» (по К.Н. Леонтьеву) и противоположное ей смешение, опрощение и умирание в серости культурной системы. «В нынешнее время вообще наблюдается повсеместный культ посредственности и затирания, уничтожения всего яркого, полнокровного, интересного...

Пророчество главы «Бесов» Достоевского Петра Верховенского «мы всякого гения задушим в младенчестве» ныне осуществляется не только в России...»

Революции по Ильину - это не «локомотивы или ракеты истории», а могильщики культуры. Ильин без обиняков говорит об этом:

«Сущность революции есть борьба за абсолютную власть. И сама революционность есть феномен чистой властности. Отсюда вытекает буквально все - и глубинная онтологическая метафизика революции и то, что революция есть насильственный обрыв культуры.»

Далее философ пишет:

«Дантов ад совершенно легко и удобно может быть воспринят как символичная картина мира, в котором мы живем - и совсем не надо спускаться под землю, чтобы узреть эту картину.

Для этого достаточно оглянуться вокруг себя или же, в крайнем случае, раскрыть историю новейшего времени. Перед адом у революции большие заслуги, и она смело может воссесть по левую сторону Вельзевула.»

И еще Владимир Николаевич полностью уверен, что революция - это не пир молодости (молодые лишь «мясо» для революции), а торжество смерти, трупа, старости и дряхлости, поворот в глубины прошлого, вторичная архаизация мира: «Настает «зима дряхлеющего мира”, и мы живем в эпоху угасания и даже насильственного упразднения творчества и замены его строительством” на основе так называемого делового расчета и выгоды.

Мир, по выражению Баратынского, “серебрит и позлащает свой безжизненный скелет». “Житейское попечение” стало принципом, и тот, кто не следует ему, оказывается в положении изгоя.

И в науке, и в искусстве, даже в богословии “делячество” решительно преобладает над всеми другими мотивами человеческой активности. “Делец” и “строитель” оттесняют гения и творца, которым ныне нет места “под солнцем неправды”.

Исчезает не только искусство, но под угрозой находится и сама наука, поскольку она, подобно искусству, философии и богословию, символична и связана с особого рода созерцанием.

Исчезает «теория». воцаряется практика, вернее принцип практицизма, что еще отнюдь не есть гарантия плодотворного делания самой “прагмы”. Скорее наоборот».

«...Революция есть мутационная смена ведущего слоя, им созданных ценностей, с заменой другим ведущим слоем, который приносит иные ценности, а главное - иные ведущие образы. Следовательно, революция есть антропологическая мутация.

Революции переживаемой эпохи делаются недоучившимися, психопатами и морально-эстетическими дегенератами. Они и приносят с собою соответствующие им «ценности» и «ведущие образы»…»

Культура и революция несовместимы, ибо культура - «молодое вино», а революция - «меха старые»:

«Ведь, парадоксальным образом, революция в плане социально-политическом держалась на застое в плане искусства, науки и философии. Радикалы были в этом отношении самыми отсталыми провинциалами, которые питались разложившимися объедками европейских столов середины XIX века.

Конечно, столпы радикалыщины, к которым прибавился еще Максим Горький, продолжали стоять, что называется, на своих постах «воплощенной укоризной перед отчизной».

Но жизнь молодая и кипучая явно подмывала устои этого старого и даже старческого радикализма. В революции есть вообще нечто от старого скопца-лакея, от его прелой кислятины.»

Империя, русская монархия по Ильину - это та плотина, которая сдерживала канализационные стоки революции. Не даром Владимир Николаевич в эмиграции пишет статью «Царь-мученик», не даром издает свои труды, в которых Империя показывается только с положительной стороны:

«Если и упрекнуть в чем-либо Империю, так это в недостаточно энергической защите субъективных публичных прав и тем более в недостаточной самозащите от Писаревых, Михайловских и прочих гасителей и обскурантов…

Как характерно, что все ненавистники Государства и права, от Чернышевского до H.A. Бердяева включительно, также ничего не смыслили ни в Пушкине, ни вообще в искусстве, испытывая к последнему, особенно к проблеме красоты и к самой красоте, скрытое или даже открытое отвращение…

В лучшем случае для них Пушкин был «борцом с самодержавием» и его жертвой - но и только. За такие же стихотворения, как «Клеветникам России», «Нет, я не льстец», «Пир Петра Великого» и др., H.A. Бердяев и его сподвижники готовы были бы во второй раз убить Пушкина, если бы только это было возможно.»

Для Ильина, именно Империя определяется как носительница истинной свободы, творчества и развития: «Подлинная свобода, как и все подлинное, познается по плодам. Великие Империи создаются всесторонними усилиями духа.

И величие внешнее - имперская экспансия и престиж связаны глубочайшим образом с величием внутренним, проявляющимся в уме, алчущем познания, и в создании «творческих искусств, высоких и прекрасных», что есть конкретное выражение цветущей в лоне Империи свободной и сложной личности.»

Творчество искреннее и настоящее всегда связано (по Ильину) с пониманием Великой России:

«...У Пушкина было свойство, которое раз и навсегда сделало его ненавистным радикально-революционной интеллигенции:

Пушкин был величайший государственный ум эпохи (как и Достоевский), он был великодержавник имперец, и, как мы дальше это увидим, его подлинное свободолюбие было органически связано с имперским славолюбием, с великодержавным великодушием…

Эта ясная, простая и благородная истина тоже мало кому была открыта в России. Гениальнейший русский ученый, вместивший в себе целую Академию наук, Михаил Васильевич Ломоносов тоже представлял величавое и благородное сочетание великодержавного имперства и великодушного свободолюбия.

Доказательством от противного этой идеи может служить то, что палаческая система Ленина была связана с идеологией «малодержавия», с «минимализацией» России, даже с ее полным уничтожением и выдачей головой кому угодно, кто бы только обеспечил целость революционного подполья.»

Таким образом, история по Ильину - это творческое движение, культурный прогресс, проистекающие из веры («иночество - основа русской культуры и русской поэзии»!). А Империя стоит на страже нормальной жизни общества, не позволяя революции спихнуть его в болото со смертоносной аксиологической жижей.

Православная Империя, собственно, и есть сама жизнь на этой грешной земле, пока не придут «новая земля и новые Небеса». Символ Империи - «Троица» Андрея Рублева, символ революции - «Черный квадрат» Малевича...

Видео на канале YouTube "Статьи на ЗдравствуйРоссия.Рф"

Раздел "История", подраздел "Революции"