панорама русской жизни

В серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» вышла биография «русского Дюма» Валентина Пикуля. Мы встретились с автором книги, вдовой писателя Антониной Пикуль.

- Вы цитируете мужа: «Никто не обучил людей истории, потому и Пикуль хорош». Он относился к себе настолько критично?

Он был очень скромным. Даже писателем себя не называл, предпочитал менее громкое — «литератор». А что касается цитаты, у нее есть продолжение: «Историки должны  образовывать людей. Они этого не делают. Вот я и затыкаю дыру».

В этом, на мой взгляд, и состоит главная заслуга Валентина Саввича — в условиях дефицита исторической информации он инициировал интерес к прошлому страны. Захватывающие сюжеты, оригинальные концовки, необычные повороты судеб — его книги заставляли задуматься над чужой жизнью, как над своей.

Пикуль — по-настоящему народный писатель. Что может быть выше? Мне отрадно видеть, что и сегодня, в век тотального переизбытка информации, его книги востребованы.

Сейчас в издательстве «Вече» выходит 18-е собрание сочинений, а общий тираж превысил полмиллиарда экземпляров. Не разочаровали мероприятия, проходившие в Москве и Риге, в честь 90-летия со дня рождения Валентина Саввича.

Мы с дочерью приняли участие в Литературно-исторической кают-компании в театре «Россия». Зал был переполнен: добрые улыбчивые лица — радостно было смотреть на такой доброжелательный прием. В Риге провели вечер в Доме Москвы, а после его окончания вышли на теплоходе в устье Даугавы и спустили венок на воду.

- Официального музея у Пикуля нет, но я слышала, что Вы проводите экскурсии по его рижской квартире.

На экскурсии приходят целыми коллективами. Интересуются, где жил писатель, как создавал произведения, каким был в быту. В квартире хранится огромный архив. Со вкусом собранная библиотека, большинство из книг раритеты и суперраритеты. Она была для Пикуля родным домом, инструментом творчества и арсеналом борца.

Картотека исторических лиц, насчитывающая около 50 000 карточек, портретная галерея, включающая старинные гравюры, иллюстрации из альбомов, шаржи, зарисовки.

Пикуль не мог писать о герое до тех пор, пока не посмотрит ему в лицо. Я оцифровываю архивы. За два года занесла содержимое картотеки в компьютер, и это составило 5639 страниц. Теперь дочь сканирует портреты, чтобы издать каталог.

- Расскажите, как вы познакомились? Вы же были замужем, когда Пикуль сделал Вам предложение.

Моя жизнь богата на события. Выйдя замуж за офицера-подводника, латыша по национальности, я уехала с ним сначала на Север, а потом на Дальний Восток. После шестилетнего пребывания в поселке Ракушка Приморского края мужа перевели в Ригу. Здесь наши пути разошлись. Устроилась на работу в библиотеку Рижского окружного Дома офицеров, где Валентин Саввич был активным читателем.

Все сотрудники библиотеки, в том числе и я, смотрели на него как на звезду первой величины. Как-то раз из Москвы прислали книгу шведского короля Оскара II о Карле XII и ксерокопию из журнала «Киевская старина» о пребывании последнего в Бендерах. Пикуль плохо себя чувствовал и попросил привезти материалы к нему домой.

Я приехала, а он сделал мне предложение. Это было очень неожиданно. Десять лет мы прожили с ним душа в душу. Как это бывает с писательскими женами, я часто исполняла обязанности редактора и литературного секретаря.

Вычитывала рукописи, ловила повторы, ошибки — он был очень благодарным автором. За годы нашей совместной жизни Валентин написал романы «Три возраста Окини-сан», «Фаворит», «Крейсера», «Каторга», «Каждому свое», «Ступай и не греши», «Честь имею», «Барбаросса» и два тома исторических миниатюр.

Остались незавершенными «Псы господни» (об иезуитах), «Янычары» (Ближний Восток времен Екатерины II) и роман об истории нефти «Жирная, грязная и продажная... красавица».

- Говорят, Пикуль был суеверен. Не начинал, например, новых романов в понедельник или тринадцатого числа.

Это все было. Понедельник считал трудным днем, хотя невозможно представить, когда ему было легко.

Не любил тринадцатого числа, на которое приходился день его рождения, не верил приветственным речам и дифирамбам, когда пожелания произносятся авансом. «А что если я этот аванс не отдам — стыдно будет», — говорил в одном из интервью.

Когда мы получили авторские экземпляры «Нечистой силы», отобрал мне томик и сделал дарственную надпись: «Тонечке — как всегда с любовью. В ужасный для нас день. 13.07.1989».

Мне кажется, дело было не только в дате — праздники мешали творческому процессу, выбивали его из колеи. Он ведь и впрямь вживался в материал — иногда на это уходили месяцы. Вдруг начинал «видеть» картину происходящего, «слышать» голоса героев. Мысленно посылал им сигналы, получал ответы.

Какие-то моменты разыгрывал — что-то вроде спектакля, проговаривал диалоги. Так что я не удивлялась, слыша из его комнаты велеречивые слова: богиня, царица, королева, маркиза, графиня, душечка, зазноба. А сколько раз я пыталась заменить его письменный стол на более «приличный».

Он дорожил им настолько, что даже написал «Оду моему царю-владыке — письменному столу»: «Мой стол весь заляпан чернилами. Тем-то он и хорош, значит, я не сидел без дела... Это мой верный друг — друг надежный и удивительный.

Я верю в него, как и он в меня. У нас с ним обоюдная любовь и привязанность друг к другу... Без него, я думаю, не написал бы даже одного романа!.. Сегодня объясняюсь в любви за этим столом, завтра поднимаюсь на эшафот... Здесь мне бывает и плохо, и хорошо — видимо, такова моя судьба!»

Он любил своих героев — знаменитых и не очень, добрых и злых, красивых и всяких, жил с ними, общался.

- Писателя часто критиковали, в том числе профессиональные историки и литераторы. Говорили о вольном обращении с источниками, ошибках, беллетризации.

Скажу прямо — к нему были несправедливы и даже предвзяты. Простой пример. Обычно рукопись проходит рецензию — для исторического романа достаточно историка и филолога, но на «Фаворита» потребовали коллективную рецензию — как на учебник. Рецензировала вся кафедра истории СССР Ленинградского государственного университета имени Жданова.

- В одном интервью писатель так сказал о критике: «Я ее не читаю. Я был бы большой негодяй, если бы читал о себе положительные статьи и не читал отрицательных. Я поступаю честнее — не читаю ни тех, ни других».

Может сложиться впечатление, что Пикуль вообще не прислушивался к замечаниям. Но это не так. Он очень внимательно ко всему относился, правда, если не соглашался с рецензентами по каким-то вопросам, не перерабатывал, а сокращал спорный момент целиком — чтобы книга вышла. Теперь мы видим, что во многом он был прав.

Например, высоко оценив заслуги Столыпина, Колчака, адмирала Зиновия Рожественского, он открыто говорил об этом в 60–70-е годы ХХ столетия. От себя добавлю — я частично вводила Валентина в круг критикуемых вопросов. На каждый крупный выпад он отвечал новой книгой.

- Сегодня Вы — основной биограф Валентина Саввича. В одном интервью Вы говорили, что о нем пишут много несправедливого.

После ухода мужа на мои плечи легла тяжелая ноша — обработать и донести до читателей все то, что он оставил после себя. Да, пришлось с обидой осознать: большинство пишущих о Валентине Саввиче несправедливы по отношению к нему и его творчеству. Встретившись с ним раз, а иногда и не встречавшись, называют себя его друзьями и сочиняют небылицы. Бог им судья. 

За 28 лет я выпустила семь книг, первой была «Валентин Пикуль. Из первых уст», после выхода которой меня приняли в Союз писателей России. Пришлось развеивать множество мифов — например, тот, что он вольно обращался с источниками.

- О его феноменальной эрудиции говорили даже недоброжелатели. Пикуль мог что-то перепутать?

Прежде чем засесть за роман, он, как дотошный библиограф, фиксировал весь поток вышедшей на эту тему литературы. Старался собрать все или почти все источники, которые появлялись не только у нас, но и за рубежом — на английском, немецком, французском, польском, финском.

К деталям он был очень внимателен: романисту необходимы краски, иначе книга выйдет скучной. Брал их из мемуаров, писем, дневников. И очень хорошо запоминал. Мог, например, с воодушевлением рассказывать, как художница Элизабет Виже-Лебрен описывала бальный наряд Екатерины: каким именно золотом вышито муслиновое платье, из какого бархата скроен долман.

Недоброжелатели ставили в вину другое: акцент на одной версии событий. Ведь если историк в монографии анализирует все имеющиеся точки зрения, романисту приходится выбирать одну, наиболее близкую ему по выводам, духу и настроению. Тогда его били другими версиями.

«Иногда я пишу, заведомо зная, что моя точка зрения на то или иное событие не совпадает с общепринятой и даже идет вразрез с ней: по этому вопросу уже защищены докторские диссертации, написаны обширные монографии», — отмечал он в своих записях. Следуя собственной правде, он вооружал против себя полчища критиков.

А вообще, он признавался, что сбор материала — его любимое дело, «работа — каторга». Творческий процесс давался нелегко.

Пикуль не просто знал историю, он свободно в ней перемещался — от эпохи Ивана Грозного и до событий Великой Отечественной войны. И все его книги пронизаны любовью к российской истории. Все, что он делал, было по велению сердца, а не по заказу.

- Кому-то он казался тенденциозным...

Его обвиняли в ура-патриотизме, субъективности. Он отвечал: «Думаю, что наше искусство и литература должны говорить о любви к Родине во весь голос. Особенно сегодня, когда деформированы и продолжают деформироваться многие духовные ценности. Народ нужно учить добрым примером». Действительно, критерием достоинства героя у Пикуля была мера любви к Родине.

Беседу вела Дарья Ефремова