панорама русской жизни

В прошлом номере журнала мы сообщали, что в честь выдающегося российского физика и математика академика Людвига Дмитриевича Фаддеева престижные научные организации мира, среди которых Американское физическое общество и Европейская комиссия по малочастичным системам (European Research Committee for Few-Body Problems in Physics), учредили международную медаль.

Об этом было объявлено на 23-й международной конференции по квантовой теории нескольких частиц. Событие приурочено к 55-летию с момента публикации научного труда Л.Д. Фаддеева «Теория рассеяния для системы трех частиц». Мы анонсировали материал, посвященный этому выдающемуся событию. Предлагаем вашему вниманию интервью со знаменитым ученым.

— Людвиг Дмитриевич, поздравляю вас! Уникальное событие произошло.

Спасибо большое. Для меня это неожиданно. Могу гордиться. И самое интересное, что эта работа была мной написана 55 лет назад. Тем не менее, представляете, десятки, может быть, даже сотни людей продолжают этим заниматься. И вот сейчас решили сделать эту медаль. Поначалу это было ближе к ядерной физике. Но на самом деле это не только ядерная физика, это атомная физика.

А теперь, когда появились новые частицы, приходится заниматься уже ими. В общем, это тематика, которой пока еще нет. Но в результате я стал таким профессиональным математическим физиком, то есть занимаюсь вопросами математическими, которые имеют отношение к теоретической физике.

— Вы понимали тогда, что вы сделали?

Ну, я считал, что это хорошая работа. Правда, это надо было еще доказать. Мне повезло — меня очень быстро признали за границей. Ну а дома как всегда...

— Не поняли?

Не сразу. Но потом дали Сталинскую премию.

— И вы стали директором института?

Нет. Я долго «рос», а это была моя докторская диссертация. В 1976 г. я в конце концов согласился стать директором. У меня была такая политика — брать только лучших студентов с физического и математического факультетов. В результате в конце 1980-х гг. у меня был фантастический институт, в котором было все.

Вся математика была представлена людьми возрастом около 40 лет. И, представляете, 40 докторов наук из нашего института уехали. Из 70 — 40! Конечно, это была огромная потеря. В конце 1980-х гг. это был один из лучших институтов мира. Но мы продолжаем существовать, учим новую молодежь.

— Вы общаетесь со своими уехавшими учениками?

Конечно. По электронной почте, как все…

— А где они сейчас работают?

В Америке, во Франции, в Англии, Швейцарии, Германии. Например, Евгений Константинович Склянин, мой ученик, избран членом Лондонского королевского общества. Кстати, я тоже член Королевского общества. Вообще, я иностранный член 12 лучших академий мира.

Действительно, при жизни ученого очень редко делают медали его имени. Например, при жизни сделали медаль Максу Планку. И дали ему первому. Она у меня тоже есть. Знаете, роскошная медаль, 300 граммов чистого золота. У меня все премии есть. Кроме одной.

— Понятно какой... Ваши родители были математики. Они вас научили любить эту науку?

Нет. Просто такая была атмосфера в доме, такая семья, где люди работали. И было очевидно, что я тоже буду работать в науке. Никто меня не заставлял, никуда не направлял. Но в результате, поскольку отец был математик, я пошел в физику. Мой отец одновременно был профессиональным музыкантом. И у моей матери была мечта, что я буду дирижером. Так что я должен был учиться музыке, становиться дирижером.

Я был бы хорошим дирижером, но началась война, и мне не пришлось...

— Людвиг Дмитриевич, ваши последние научные работы и та, что была написана 55 лет назад, — это одно направление?

Нет, абсолютно другое. Сейчас их пока мало читают, потому что у меня свой язык, свой подход. Одна из моих последних статей называется «Нулевые моды для квантовой модели Лиувилля».

— Да, это сложно. Сколько человек в мире вас понимает?

Ну, сейчас порядочно. У нас большая компания. Но, повторю, у меня свой подход, отличный от других.

— Вы в этой компании лидер?

Нет, я сам по себе. Я одинокий человек. Все мои ученики уехали. Впрочем, недавно появился новый ученик, и я этому очень рад. Он из Самары, молодой, красивый, учится на четвертом курсе. Мы начали с ним работать.

— Как его зовут?

Александр Иванов.

— Молодежь сейчас интересуется физикой?

Сейчас дело вот в чем. В 1990-х гг. была мощная тенденция всем уходить в экономику, в менеджмент… Сейчас многие возвращаются в математику. Надежда России — на провинцию, именно там это снова возникнет. У меня во всяком случае есть такая надежда. Хотя сейчас академию наук бьют абсолютно незаслуженно. Мы получили пощечину, но что делать, мы терпим и стараемся развиваться, идти вперед.

Эта реформа меня очень подкосила, как и многих других, и до сих пор мы не знаем, как с ней быть. На последнем собрании академии я сказал, что ФАНО надо превратить в управление делами академии наук. Такое четкое сделал предложение. Думаю, это правильно. Ученые нужны, потому что они дают обществу новые знания, а новые знания всегда найдут себе применение.

— Вас называют основоположником целой научной школы.

Моя работа по трем частицам была моим первым большим научным результатом. Но с тех пор я много раз менял тему. И действительно можно считать, что целый ряд направлений в современной математической физике появился в результате исследований моих и моих учеников. И я этим очень горд. Математика убедительно показала, что она — основной рабочий инструмент современной физики.

— Многие предъявляют к фундаментальной науке претензии, что ее сложно прогнозировать, непонятно, чем занимаются ученые. Что вы на это скажете?

Действительно, невозможно прогнозировать, мы выдумываем сами, никто нам не может приказать… Ко мне однажды, еще в советское время, пришел один человек из так называемого народного контроля. Говорит: «Какая вышестоящая организация дает вам задание?» Отвечаю: «Господь Бог на небе». И он ушел.

Никто мне не может дать задание, я занимаюсь тем, чем хочу, и это, конечно, большое счастье. А то, что меня терпят, — тоже большое счастье.

Вот, кстати, образ мышления русских людей, математиков, близок к опыту математической физики. Когда мои ученики уехали за границу, они сразу там приобрели очень большое влияние, потому что делали то, что иностранцам было еще не совсем ясно.

— Можно сказать, что математика и физика — двигатель всех остальных наук?

Я люблю говорить, что математика — это язык основных наук. Когда вы начинаете изучать фундаментальные основы, например, биологии или какой-либо другой науки, вы начинаете использовать математику. И это действительно язык современной науки. Я-то знаю, что такое математика.

— А как вы узнали о медали?

Мне осенью пришло письмо, в котором сообщалось, что они собираются это сделать. Я отвечаю: «Ну, я не против». — «Если вы не против, мы будем делать». И вот буквально в самом начале августа, 11-го числа, меня пригласили на заседание, и я съездил. Это было небольшое европейское заседание. А медаль будут вручать на международной конференции, которая проходит раз в три года.

— Что было на заседании?

Рассказали мою биографию, не очень полную, сказали, в чем мои научные заслуги, в честь которых создана медаль.

— Вы были смущены?

Нет. Мне 82 года, я столько получал всего… Если перечислять все премии, это займет слишком много времени.

— Я знаю, что вы не только ученый, но и музыкант, как ваш отец.

Нет, я любитель. Я очень хорошо знаю музыку, действительно хорошо. У меня есть роскошная музыкальная система, я ее слушаю. Мое музыкальное образование от отца, но у нас с ним разные любимые композиторы. Например, он больше любил Шумана, а я — Шуберта. Я люблю Берлиоза, а он его не особенно ценил. Что касается моего тезки Людвига ван Бетховена, знаю его наизусть. Еще люблю Рихарда Штрауса...

— Вы сами исполняете их произведения?

Я сейчас не играю. Но у меня хороший немецкий рояль Steinway. И если я действительно уже не смогу работать, может быть, начну играть.

— Говорят, ученым иногда во сне приходят решения задач. У вас так было?

Конечно. Я сейчас в основном во сне об этом и думаю. Приходят в голову формулы, я их запоминаю, утром пишу. Мне кажется, очень многие люди знают, что такое думать во сне.

— Как вы относитесь к современным наукометрическим показателям? К индексу Хирша?

Я главный враг всему этому. В какой-то газете написали: «Фаддеев — самый статусный враг Министерства образования и науки». Потому что я все время выступаю против того, чтобы эти индексы цитирования считались критерием оценки труда ученого. Особенно когда какие-нибудь институты дают деньги за работы, опубликованные за границей. Считаю, что это абсолютно неправильно.

— А как правильно?

А никак не правильно, работу надо писать, и все. Если она хорошая, ее возьмут в хороший журнал. Но сейчас есть много журналов, которые берут работы за деньги, причем любые, не всегда хорошие. И все это переходит просто в коммерцию.

— А кто будет оценивать качество работы ученого?

Тот, кто ученый, и больше никто. Настоящее качество работы может оценить только коллега. И, между прочим, за границей, в развитых странах типа Англии индекс цитирования уже не считается. И в Соединенных Штатах тоже. Наше отделение устраивало опрос, специально написали во все ведущие иностранные институты: оцениваете ли вы при приеме на работу индекс цитирования? Всюду был отрицательный ответ.

— Но у вас самого один из самых высоких индексов в нашей стране...

Индексы считают несколько организаций, и у них получается по-разному. Мой индекс обычно получается в промежутке от 50 до 70. А мой друг Владимир Евгеньевич Захаров меня в этом превосходит. Вот такой у меня главный соперник.

— Что бы вы пожелали нынешнему руководству академии наук?

Ничего не бояться и бороться за судьбу академии.

Беседовала Светлана Попова