панорама русской жизни

17 марта в Московском театре мюзикла состоится премьера рок-оперы «Преступление и наказание». Наш корреспондент побеседовал с автором музыки — известным композитором, народным артистом России Эдуардом Артемьевым.

- Вы работали над оперой на протяжении длительного времени...

Двадцать восемь лет, если быть абсолютно точным.

- Когда последняя нота в партитуре была поставлена, возникло ли ощущение полного творческого удовлетворения?  

Нотная история закончилась еще в 2004-м: примерно тогда же вышла пластинка с записью произведения, так что в известном смысле я многое уже пережил. Сегодня хожу на заключительные репетиции, наблюдаю, как спектакль обрастает новой жизнью, наполняется свежими красками. Другой вопрос — какая судьба опере уготована. Это зависит, во-первых, от внутренней политики: ведь у Театра мюзикла десятилетние эксклюзивные права на постановку. А во-вторых, крайне важно, как ее примет зритель. Будет успех — будут и гастроли.

Скажу откровенно: впервые в жизни возникло ощущение, что судить обо мне как о композиторе можно только по этому сочинению. Все накопленные знания, навыки, чувства постарался сюда вложить.

- Чем вообще обусловлены сроки написания крупномасштабных музыкальных полотен? Известно, что Бородин работал над «Князем Игорем» всю жизнь, а Римскому-Корсакову или, скажем, Чайковскому для сочинения оперы порой хватало пары месяцев...  

Если говорить о Бородине, он же не был профессионалом в полном смысле слова — основной сферой деятельности Александра Порфирьевича являлась химия. В моем случае многое решал сам масштаб личности Достоевского, я пытался ему соответствовать и до сих пор не уверен, удалось ли. Фигура Федора Михайловича нависала надо мной, я неоднократно останавливался, прерывался, пробовал заново.

При этом примечательно, что любимым писателем Достоевского назвать не могу. Вообще, по моему глубокому убеждению, какие бы то ни было «любимые» существуют только в юные годы. Если уж на то пошло, для меня ближе Пушкина никого нет. Это святой и неприкасаемый человек — от первой строчки до последней. Однако что-либо сочинять по мотивам произведений Александра Сергеевича не рискну. Во-первых, возраст уже не тот — дай Бог, успеть закончить то, что наметил. А во-вторых, придавать какую-то иную форму творениям Пушкина излишне — его стихи и проза самодостаточны. Как ни старайся, создать нечто адекватное не получится.  

- А как же гениальная опера Чайковского «Евгений Онегин»?  

Правильное наблюдение. Однако немногие знают, что взяться за «Онегина» Петра Ильича уговорил его брат Модест, поскольку и самому Чайковскому, и его окружению идея показалась дикой и сумасбродной. Композитор сомневался: ну как же так, Пушкиным написано все — что еще можно добавить? Но к мысли периодически возвращался — до тех пор, пока она не поглотила его полностью. Кстати, оперу он сочинил очень быстро — видимо, опасался, что сомнения вновь поглотят творческое начало.

- Существуют ли для композиторов какие-нибудь жанровые ограничения при выборе литературной основы? В самом деле, широкому слушателю непросто представить себе арию Свидригайлова или, скажем, каватину Сони Мармеладовой...

Потенциальный слушатель к чему-то подобному должен быть готов. А в случае с автором многое зависит от того, насколько он лично увлечен тем или иным сюжетом. В «Преступлении...» большую роль сыграл Андрей Кончаловский. Однажды он пришел ко мне вместе с Юрием Ряшенцевым и Марком Розовским и предложил написать музыку к уже готовому сценарию. Я сомневался: мол, не совсем моя тема. Достоевский — колосс, перед которым всегда преклонялся. Возможно ли перекладывать его философические мысли на музыку? Но меня тем не менее уговорили: ввязался в работу, постепенно увлекся, и так получилось, что данная тема не выходила у меня из головы долгие годы.

- Насколько в этом программном сочинении нашла отражение Ваша главная творческая страсть — электронная музыка?   

Я давно перестал быть ортодоксальным электронщиком. Сейчас мне интересен весь спектр окружающих нас звуков — будь то симфонизм, рок, религиозная музыка, народные мотивы... Все это, кстати, в «Преступлении и наказании» в той или иной мере представлено. Опера написана вне привязки к какому-то конкретному стилю: у каждого героя свои средства художественной выразительности. Я к этому очень непросто шел. Начинал сочинять в жанре рок-оперы, но потом мне показалось, что Достоевский и рок-опера — понятия несовместимые. Перепробовал много всего, пока не осознал: полистилистика — то, что в данном случае нужно. Надеюсь, слушатель это оценит.

Музыка — одно тело, единая река, если хотите, и ограничивать себя, запирать в рамках какого-то конкретного стиля неправильно. К слову, тот вариант, что ставится в Театре мюзикла, — не есть моя опера в окончательной версии. Она стала короче на час, ушли штрихи, скорректировалась основная идея. Недаром Кончаловский называет эту постановку мюзиклом.  

- Какие новые горизонты открываются перед Вами после того, как «магнум опус» закончен?  

Тружусь над очередным мюзиклом — «Рабой любви» по фильму Никиты Михалкова. Вообще-то написал его еще года четыре назад, однако сейчас, когда рассматриваются различные варианты постановки, изрядно переделываем общую концепцию. Думаю, раньше, чем через год, премьеры ждать не следует. Но, надеюсь, результат будет того стоить.

Помимо этого, в апреле начинаются репетиции балетного мюзикла (кстати, не уверен, что подобное словосочетание доселе существовало) «Щелкунчик и Крысиный король» в театре Владимира Василёва и Наталии Касаткиной. Его — по мотивам собственного фильма — ставит Андрей Кончаловский. Музыкальная ткань, над которой работаю, представляет собой вариации на темы Чайковского.  

- В конце марта состоится премьера фильма «Герой», где звучит Ваша музыка. Как в сознании композитора уживаются работа над оперой и создание саундтрека к художественной ленте?

В молодости у меня таких вопросов не возникало — я все это делал спокойно. Бывало, утром пишу «серьезные» темы, а после обеда сочиняю киномузыку. Сейчас с такой же легкостью переключаться не могу: жонглирование жанрами не по мне. Видимо, это возраст.