Статьи

Как перевернула мир писателя дружба с Николаем Станкевичем.

В конце мая 1838 года на немецкую землю ступил представительный молодой человек огромного роста, весьма приятной наружности, с прядью курчавых волос и особенно задумчивыми глазами. Это был Иван Тургенев, выпускник Петербургского университета и будущий автор «Рудина», «Записок охотника», «Дворянского гнезда», «Отцов и детей» и многих других замечательных произведений, читаемых и по сей день.

Дополним наше вступление словами самого Тургенева: «Окончив курс по филологическому факультету С.-Петербургского университета в 1837 году, я весной 1838 года отправился доучиваться в Берлин. Мне было всего 19 лет; об этой поездке я мечтал давно. Я был убеждён, что в России возможно только набраться некоторых приготовительных сведений, но что источник настоящего знания находится за границей.

Из числа тогдашних преподавателей С.-Петербургского университета не было ни одного, который бы мог поколебать во мне это убеждение; впрочем, они сами были им проникнуты; его придерживалось и министерство, во главе которого стоял граф Уваров, посылавшее за свой счёт молодых людей в немецкие университеты».

Русская студенческая колония в Берлине была немногочисленной. Жили студенты, выражаясь современной лексикой, как вахтовики. Одни, познав истины немецкого идеализма, отправлялись в Россию сеять семена гегелевского учения. Другие, наоборот, томимые духовной жаждой, приезжали в столицу европейской мысли им на смену, чтобы утолить её «чистейшей эссенцией философии».

В Германию Тургенев прибыл на пароходе. Однако его путешествие не обошлось без приключений. В одну из ночей, когда пароход находился у берегов Любека, Тургенев услышал истошный женский крик: «Горим! Горим!»

Наскоро одевшись, он выбежал на палубу. Огонь уже полыхал в нескольких местах. Началась паника, которой поддался и девятнадцатилетний Тургенев. К счастью, всё обошлось благополучно. Благодаря шлюпкам с моряками, прибывшим вовремя из Травемюндского рейда, пассажиры были спасены.

В небольшом курортном городке Эмсе Тургенев встретился со своим соотечественником Николаем Станкевичем, который лечился в здешних краях от чахотки и повышал свои знания в Берлинском университете. Этот двадцатипятилетний симпатичный юноша был известен тем, что, будучи студентом Московского университета, организовал в начале 1830 годов литературно-философский кружок.

Его участниками стали молодые люди, чьи имена впоследствии составят гордость российской культуры, - Константин Аксаков, Виссарион Белинский, Василий Красов, Януарий Неверов, Осип Бодянский, Михаил Бакунин, Василий Боткин, Михаил Катков, Тимофей Грановский…

В тот же период Станкевич «открыл» России талант - поэта-самородка Алексея Кольцова, опубликовав в «Литературной газете» его стихи со своим предисловием. А чуть позже издал на свои деньги и сборник стихотворений Кольцова. Сам Станкевич регулярно печатался в московских и петербургских газетах и журналах.

Факт встречи с Тургеневым, Станкевич «задокументировал» в письме к родителям: «Проездом был здесь Тургенев, которого я узнал в Москве в университете и который кончил потом курс в Петербурге. Они с Розеном (речь идёт о Дмитрии, сыне барона Г.В. Розена. - Н.К.) прибыли на сгоревшем пароходе, были свидетелями этого ужасного и неслыханного происшествия, кончившегося, можно сказать, довольно счастливо».

Это была действительно не первая их встреча. Но близко они ещё не были знакомы, поскольку во время их учёбы Тургенев являлся всего лишь первокурсником, а Станкевич уже готовился к защите кандидатской диссертации. Да и возрастом последний был старше Тургенева на пять лет. Тем не менее они знали друг друга, что и подтверждает Станкевич.

Такой же вывод сделал один из исследователей жизни и творчества Тургенева академик Н.С. Тихонравов. В февральском номере журнала «Вестник Европы» за 1894 год он написал, что в повести «Несчастная» Тургенев вывел Станкевича в лице «студента-поэта». А узнал он этого «студента-поэта» в период своего обучения в Московском университете.

Печальная история, описанная в «Несчастной», невольным участником которой стал Яков Почека, университетский товарищ Станкевича, действительно имела место. Однажды Почека познакомился с шестнадцатилетней девушкой Эмилией Гебель, приёмной дочерью известного в Москве музыканта Ф.К. Гебеля, учителя Станкевича по музыке.

Прелестная, чистая девушка страстно влюбилась в Почеку и, не встретив с его стороны взаимности, от горя и душевных страданий умерла. В связи с расследованием обстоятельств смерти девушки к допросу был привлечён Александр Герцен, резко осудивший поведение Почеки.

Понятно, что история получила широкую огласку среди студентов. Собственно, благодаря этой истории Станкевич и Тургенев впервые узнали друг о друге. Один вскоре написал стихотворение «На могиле Эмилии», второй - впоследствии повесть.

После Эмса, где Тургенев, как уже сказано, был проездом, они снова встретились, теперь уже в Берлине, в университете. Тургенев присоединился к слушавшим там лекции соотечественникам - Януарию Неверову, Тимофею Грановскому, Николаю Фролову.

Тургенев в автобиографии об этом написал следующее: «В Берлине я пробыл (в два приезда) около двух лет. Из числа русских, слушавших университетские лекции, назову: в течение первого года Н. Станкевича, Грановского, Фролова; в течение второго - столь известного впоследствии М. Бакунина. Я занимался философией, древними языками, историей и с особенным рвением изучал Гегеля под руководством профессора Вердера».

Тем не менее отношения между Станкевичем и Тургеневым складывались не так просто. Впрочем, опять послушаем Тургенева: «Меня познакомил со Станкевичем в Берлине Грановский - в 1838 году, в конце (видимо, Тургенев забыл, в отличие от Станкевича, об их знакомстве в Московском университете. - Н.К.).

До того времени я слышал о нём мало - помню я, что когда Грановский упомянул о приезде Станкевича в Берлин, я спросил его, не «виршеплёт» ли это Станкевич, - и Грановский, смеясь, представил мне его под именем «виршеплёта».

В течение зимы я довольно часто видался с Станкевичем… но Станкевич не очень-то меня жаловал и гораздо больше знался с Грановским и Неверовым - я очень скоро почувствовал к нему уважение и нечто вроде боязни, проистекавшей, впрочем, не от его обхождения со мною, которое было весьма ласково, как со всеми, но от внутреннего сознания собственной недостойности и лживости…

Здоровье его уже тогда было плохо - мы знали все, что он страдает грудью, - и к нему ездил доктор Баре (Barez), который обращался с ним очень дружелюбно. (Он был тогда первым врачом в Берлине.)… В характере Станкевича было много весёлости, и он любил посмеяться.

Повторяю, что во время моего пребывания в Берлине я не добился доверенности или расположения Станкевича; он, кажется, ни разу не был у меня - Грановский был всего только раз - и при мне у них не было откровенных разговоров.

Берта (подруга Станкевича. - Н.К.)… была отчасти причиной холодности Станкевича ко мне: я раз поехал с ней кататься верхом в Тиргартен - она очень со мной кокетничала, а, вернувшись, уверила Станкевича, что я делал ей предложение: а она просто мне не нравилась».

Однако упомянутая холодность в отношениях всё же не мешала им постепенно сближаться друг с другом. Тургенев, по примеру Станкевича и своих новых товарищей, начал усиленно штудировать философию Гегеля. Но параграфы его учения приходилось брать с трудом.

Как рассказывает в своей книге «Жизнь Тургенева» известный российский литературовед Ю.В. Лебедев, философские беседы, которые вели постоянно Станкевич и Грановский, на первых порах озадачивали Тургенева. К великому смущению своему, он не в состоянии был поддерживать эти разговоры на том уровне, на каком их вели его приятели.

Как-то Тургенев заявил Станкевичу, что в отрицании заключается подлинная благодать: им жизнь движется вперёд, а в доказательство привёл образ Мефистофеля из «Фауста» Гёте. Станкевич внимательно посмотрел ему в глаза, а затем достаточно убедительно ответил:

- Отрицайте всё, и вы легко можете прослыть за умницу: это уловка известная. Добродушные люди сейчас готовы заключить, что вы стоите выше того, что отрицаете. А часто это неправда.

Во-первых, во всём можно сыскать пятна, а во-вторых, если даже вы и дело говорите, вам же хуже: ваш ум, направленный на одно отрицание, беднеет и сохнет. Удовлетворяя ваше самолюбие, вы лишаетесь истинных наслаждений созерцания; жизнь - сущность жизни - ускользает от вашего мелкого и желчного наблюдения, и вы кончите тем, что будете лаяться и смешить. Порицать, бранить имеет право тот, кто любит.

Тургенев признавался, что некоторые обороты речи его приятелей вообще представлялись ему бессмыслицей. Но со временем философские диалоги Станкевича, Грановского, Неверова уже не казались Тургеневу непроходимыми дебрями. Безусловно, здесь свою роль сыграли лекции профессора Вердера и, конечно, наставничество соотечественников.

Берлинские занятия Станкевича и его друзей не сводились только к постижению истин немецкого идеализма и поиска в философии всего того, что есть на свете. Была ещё - реальная жизнь. Здесь, в Германии, она была другой, нежели в крепостной России.

Русских энтузиастов, разумеется, волновала судьба родного Отечества, и они искали пути его преобразования. В Берлине они вели речь «о преимуществах народного представительства в государстве, о всесословном участии народа в несении государственной повинности и о доступе ко всякой государственной деятельности», о просвещении масс.

В один из вечеров в доме супругов Николая Григорьевича и Елизаветы Павловны Фроловых, которые часто принимали у себя студентов из России, Станкевич заявил:

- Масса русского народа остаётся в крепостной зависимости и потому не может пользоваться не только государственными, но и общечеловеческими правами. Нет никакого сомнения, что рано или поздно правительство снимет с народа это ярмо, - но и тогда народ не может принять участия в управлении общественными делами.

Потому что для этого требуется известная степень умственного развития, и поэтому прежде всего надлежит желать избавления народа от крепостной зависимости и распространения в среде его умственного развития. Последняя мера само собою вызовет и первую, а потому, кто любит Россию, тот прежде всего должен желать распространения в ней образования.

При этом, свидетельствовал Неверов, Станкевич «взял с нас торжественное обещание, что мы все наши силы и всю нашу деятельность посвятим этой высокой цели».

К слову сказать, именно это «торжественное обещание» часто вспоминал Тургенев впоследствии, называя его своей «аннибаловской клятвой». Вернувшись в Россию, писатель в своих очерках, рассказах, повестях достаточно резко обличал крепостное право.

Тургенев написал неповторимые «Записки охотника», книгу, вместившую в себя жизнь тогдашней многострадальной России. Крестьяне, помещики, чиновники, мещане - люди разного достатка и промысла, порядка и произвола стали героями этого произведения.

Рассказывают, что царя Александра II до последнего момента мучили сомнения по поводу отмены крепостного права. Но, прочитав тургеневские «Записки охотника», император окончательно пришёл к выводу, что указ об освобождении миллионов российских крестьян надо подписывать. И как можно скорее. Что вскоре и сделал.

Заслуга Тургенева в освобождении крестьян от векового рабства была огромна. Клятву, данную Станкевичу, он сдержал.

К весне 1839 года круг берлинских друзей и товарищей Станкевича стал редеть. В Петербург уехал Неверов, в Москву - Грановский. К отъезду в Россию стала готовиться семья Фроловых. Станкевич тоже собирался домой, но врачи отсоветовали ему ехать, порекомендовав продолжить курс лечения на юге Европы.

После года обучения в университете вынужден был покинуть Германию, а также расстаться со Станкевичем и Тургенев, у которого в Орловской губернии в его родовом имении Спасском-Лутовинове случилась страшная беда - сгорел дом. Мать выслала сыну две тысячи рублей ассигнациями и потребовала срочно явиться домой.

Известие от матери глубоко потрясло Тургенева, своим горем он поделился со Станкевичем, показав ему письмо. Станкевич, зная о непростых отношениях Тургенева с матерью, постарался вывести юношу из состояния, потрясшего его душу, сердечно поддержал и обогрел. Перед отъездом Тургенева на родину они тепло попрощались, выразив надежду на скорую встречу.

Она произошла в феврале 1840 года, но уже в Риме. Станкевич, проведший зиму во Флоренции, приехал сюда к лучшим итальянским докторам для продолжения лечения. А Тургенев, возвратившись из России в Европу, планировал проехать по Италии, чтобы поближе познакомиться с классическими древностями этой страны. В Риме Станкевич и Тургенев виделись чуть ли не каждый день.

Тургенев вспоминал: «Я встретил его (Станкевича. - Н.К.) в начале 1840 года в Италии, в Риме. Здоровье его значительно стало хуже - голос получил какую-то болезненную сиплость, сухой кашель часто мешал ему говорить. В Риме я сошёлся с ним гораздо теснее, чем в Берлине, - я его видел каждый день, - и он ко мне почувствовал расположение».

Действительно, их некогда прохладные отношения постепенно стали перерастать в дружеские.

По приезде Тургенев подробно рассказывал Станкевичу о России, о пожаре, об однокурснике Станкевича Михаиле Лермонтове, которого видел в Петербурге, а также о делах семейных. Они почти ежедневно совершали прогулки. Друзья ходили по развалинам Колизея, спускались в знаменитые катакомбы, где жили, совершали литургии и где находили свой последний приют первые христиане.

Огромное впечатление на обоих произвели собор Святого Петра, Капитолий, Ватиканский дворец с его сотнями залов, комнат и часовен, галерея Барберини, вилла Боргезе, гробница Сципионовой фамилии… Экскурсовод им был не нужен. Его успешно заменял Станкевич, рассуждения которого о древнем мире, о философии, о живописи и ваянии с жадным вниманием слушал Тургенев.

Когда они останавливались перед «Фанфариной» Рафаэля или перед грандиозной статуей Моисея Микеланджело, перед работами других итальянских мастеров, то о каждом из этих произведений Станкевич судил достаточно глубоко.

Как писал известный советский литературовед Н.В. Богословский, «удивительны были не столько даже начитанность его (Станкевича. - Н.К.) и редкостное знание предмета, сколько своеобразие и тонкость подхода к произведениям искусства».

Всё, что он говорил о них, «было исполнено возвышенной правды и какой-то свежей красоты и молодости»… Отзвуки римских впечатлений 1840 года ожили много лет спустя в рассказе Тургенева «Призраки».

Следует заметить, что Станкевич, хотя и относился к Тургеневу дружески, однако не без покровительства. Случалось, Станкевич «осаживал» его «довольно круто, чего он в Берлине не делал».

В своих записках Тургенев вспоминал: «Раз в катакомбах, проходя мимо маленьких нишей, в которых до сих пор сохранились останки подземного богослужения христиан в первые века христианства, я воскликнул: «Это были слепые орудия Провидения!» Станкевич довольно сурово заметил, что «слепых орудий в истории нет - да и нигде их нет». В другой раз перед мраморной статуей св. Цецилии я проговорил стихи Жуковского:

И прелести явленьем
по привычке
Любуется, как встарь,
душа моя.

Станкевич заметил - что плохо тому, кто по привычке любуется прелестью, да ещё в такие молодые годы».

Был ещё эпизод, когда на одну резкую фразу Тургенева по поводу России и дворянской семьи Станкевич деликатно, но весомо произнёс слова, которые Тургенев запомнил надолго: «Отечество и семейство есть почва, в которой живёт корень нашего бытия; человек без Отечества и семейства есть пропащее существо, перекати-поле, которое несётся ветром без цели и сохнет на пути…

От этого избави вас Боже, Тургенев! Впрочем, вы слишком знаете цену себе, чтоб допустить возможность такого существования».

Безусловно, духовно-нравственное влияние Станкевича на Тургенева было огромно и благотворно. В одном из писем Тургенев написал Бакунину и Александру Ефремову (друг Станкевича. - Н.К.): «Как для меня значителен 40-й год! Как много я пережил в 9 месяцев!

Вообрази себе - в начале января скачет человек в кибитке по снегам России. В нём едва началось брожение - его волнуют смутные мысли; он робок и бесплодно-задумчив… В Риме я нахожу Станкевича. Понимаешь ли ты переворот, или нет - начало развития моей души!

Как я жадно внимал ему, я, предназначенный быть последним его товарищем, которого он посвящал в служение Истине своим примером, Поэзией своей жизни, своих речей! Я его увидал и прежде, ещё непримирённый, я верил в примирение: он обогатил меня тишиной, уделом полноты - меня, ещё недостойного…

Я видел в нём цель и следствие великой борьбы и мог - отложивши её начало - без угрызения предаться тихому созерцанию мира художества: Природа улыбалась мне. Я всегда живо чувствовал её прелесть, веяние Бога в ней; но она, прекрасная, казалось, упрекала меня, бедного, слепого, исполненного тщетных сомнений; теперь я с радостью протягивал к ней руки и перед алтарём души клялся быть достойным жизни!

Перед одним человек безоружен: перед собственным бессилием - или если его духовные силы в борьбе… теперь враги мои удалились из моей груди - и я с радостью, признав себя целым человеком, готов был с ними вступить в бой.

Станкевич! Тебе я обязан моим возрождением: ты протянул мне руку - и указал мне цель... и если, может быть, до конца твоей жизни, ты сомневался во мне, пренебрегал меня, быть может - что я заслужил моими бывшими мелочами и надутыми порывами - ты теперь меня всего знаешь и видишь истинность и бескорыстность моих стремлений.

Благодарность к нему - одно из чувств моего сердца, доставляющих мне высшую отраду. Я приехал в Берлин, предался науке - первые звёзды зажглись на моём небе…».

В этих словах будущего великого классика русской литературы нет никакого преувеличения. Наделённый природным умом, он дал очень точную характеристику светлой личности Станкевича.

В конце апреля 1840 года они расстались. Тургенев уехал в Неаполь, а Станкевич остался в Риме. Их общение было продолжено в письмах - добрых и тёплых. Незадолго перед расставанием они шли в гости к своим соотечественникам - семье Ховриных и говорили о Пушкине. Станкевич начал читать стихотворение «Предчувствие» («Снова тучи надо мною…») своим чуть слышным голосом. Ховрины жили очень высоко - на 4-м этаже.

Поднимаясь по лестнице, Станкевич продолжал читать, потом вдруг остановился, кашлянул и поднёс платок к губам - на платке отпечаталась кровь... Тургенев невольно содрогнулся, а Станкевич только улыбнулся и продолжал читать прерванное стихотворение.

С такой добродушно-приветливой, немного насмешливой улыбкой и остался Станкевич в памяти Тургенева, поскольку им уже не суждено было встретиться. Болезнь стремительно добивала Станкевича. 24 июня 1840 года его не стало.

Cмерть друга жестоко поразила Тургенева. Из его груди вырвался в письме Грановскому настоящий стон: «Нас постигло великое несчастие, Грановский. Едва могу я собраться с силами писать. Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждою...»

На протяжении многих лет его образ не покидал сердце Тургенева. В романе «Рудин», в повестях «Гамлет Щигровского уезда», «Андрей Колосов», «Несчастная», «Призраки» Тургенев отдал дань благородной памяти этому светлому человеку, от которого получил философские университеты.